Глаза его сверкали. Доран вздохнул.

- Перестаньте, Кристиан. Ничего я не считаю.

- Слава Тебе, Господи! А то подумал было, что вам самому весьма близка мысль о его петухе в вашей заднице...

- Чушь, - брезгливо отмахнулся Доран, в другой час он взбесился бы на подобные слова, но не сейчас, - но просто, поймите, у девушки будет испорчена жизнь, если все всплывёт - таких вещей все сторонятся.

- И правильно делают, Патрик, очень правильно делают. Ну да, не хочу давить на вас. Это не мой монастырь, и не мои тут уставы. Это дом графа Хэммонда - и не мне решать, что делать. Когда находишься в Риме, поступай как римляне.

Они сами не заметили, как перешли на имена. Гибель Нортона странно сблизила их, заставив принимать одно решение на двоих, решение, которое либо было предельно истинным, но и предельно жестоким, либо было милосердным, но лживым. Коркорана эта антиномия ничуть не волновала. После эмоционального всплеска, вызванного фразой Дорана о его возможном обвинении, он снова окаменел в вялом спокойствии. Однако снизошёл до того, чтобы уточнить свою позицию.

-Я отвечаю за то, что сделано мной в свободном волеизъявлении, по моему распоряжению, или хотя бы - с моего молчаливого согласия. Но я его с уступа не сталкивал, ничего ему не приказывал и самоубийства не одобрял. Меня живым вынули из мёртвой утробы, но я весьма далёк от того, чтобы считать жизнь своей собственностью. Этот же возомнил себя вправе... - Он презрительно махнул рукой. - Он заслужил ад как содомит и как самоубийца. Нужно сказать правду.

Голоса сверху доносились все отчётливей.

-А как же христианское всепрощение, Кристиан?

- Что? - мистер Коркоран искренне изумился, даже отпрянул.

- Вы не можете ему простить? Не согласны скрыть позор? Вы что, не христианин?

Глаза Коркорана снова блеснули молнией.

- Я-то - безусловно, христианин. Но причём тут всепрощение? Если вы, отче, обыскав на досуге весь библейский свод, найдёте там слово "всепрощение" - я съем подошвы собственных сапог! Но сейчас речь не о моей вере. Либо мы оглашаем все обстоятельства - либо утаиваем их. Я, повторяю, сторонник истины.

-И вы готовы обнародовать записку? Всплывут все обстоятельства... И судьба несчастной девочки вас не волнует?

-Это разные вопросы и одного ответа на них у меня нет. Я же сказал, Патрик, решение за вами. Вы - служитель Господа и вы старше. Я подчинюсь вашему решению.- Кристиан присел на пень рядом с трупом, - кстати, как это ни удивительно, этот человек сказал правду... - проронил он. - "Я не могу жить без вас..." Истинно нельзя жить только без Того, кто является Жизнью по сути. Нет Господа - нет и жизни... так... эрзац. Но разве эти ничтожества понимают это? - он поморщился, потом, помолчав, проронил, - я не знаю, откуда берётся это искажение плотского влечения, но ощути я в себе подобное, просто затворился в глухой норе где-нибудь на перевале Сен-Готар. Смог же Арчибальд остаться человеком! Но почему эти жалкие ничтожества поддаются подобным вожделениям?

-Не все же могут быть монахами в миру...

-Не все... - согласился Коркоран, и снова вяло вопросил, пришёл ли наконец мистер Доран к какому-либо решению?

Клиническое спокойствие Коркорана странно подействовало на Дорана. Он тоже пришёл в себя и снова внимательно вгляделся в Коркорана. Да, ничего не скажешь - тот не был сентиментален и не жил в искусственном мире выхолощенных абстракций и умозрительных представлений, в котором пожизненно поселяется большинство людей. Его поведение не шло вразрез с традициями, но проступало истинностью там, где солгали бы самые честные. Он не искал у других одобрения, принимал полную ответственность за свои действия, но был совершенно лишён чувства вины.

Однако Доран принял иное решение. Половинчатое.

-Записку спрячьте. Правду скажем сестре несчастного и Лайонеллу. Они, в некотором роде, заинтересованные стороны. А там подумаем.

- Хорошо, будь по-вашему. Но чувство странное, - Коркоран посмотрел на труп. - Знаете, я пережил однажды тяжкое искушение. Мой приятель... Я гостил у него на Рождество. Он располагал собственными деньгами, рано женился и по приезде познакомил меня с женой. Я мысленно ахнул. Это была ... вокзальная буфетчица. Грубое лицо, вульгарные манеры, речь кокни. На партию в вист зашёл его друг, живший по соседству. Я снова ахнул. Я не физиономист, но эти бегающие глаза и крысиная физиономия... Супруга приятеля начала строить мне глазки через четверть часа после приезда. Я пошёл на хитрость. Приказал груму отправить из соседней деревушки письмо... самому себе, где от имени управляющего срочно вызвал себя в имение. Через два месяца приятель пустил себе пулю в лоб. Его жена сбежала с тем самым его другом, похожим на крысу. В прощальном письме он написал, что "не может пережить предательства любимой и друга..." - Лицо Коркорана исказила брезгливость. - На его похоронах вне кладбищенской ограды меня настигло мерзейшее искушение, Доран. Мы не выбираем родителей и родственников, - он усмехнулся, - тут ничего не попишешь. Но уж любимых и друзей - выбираем мы. Многие костерили его супругу и любовника. Вздор. Окруживший себя ничтожествами... Мне безумно хотелось плюнуть на его могилу и изо всех сил пнуть её ногой. Вот и сейчас... испытываю странное искушение пнуть ногой это животное, для которого желания его растлённой задницы были высшим законом любви. Извините, я лучше пойду. - Он поднялся навстречу спускающимся.

Отец Доран судорожно вздохнул и кивнул.

Что и говорить, Гамлет, переживший пятый акт, был существом, повергающим в трепет. Священник долго задумчиво смотрел вслед удаляющемуся Коркорану, ощущая, как заледенело у него сердце. Когда Коркоран бестрепетно обыскивал мертвеца, ему стало страшно. Лишённый физической брезгливости, он никогда и ни к чему не выказывая отвращения, прикасался к покойному, как к кукле, не обнаруживая эмоций, гадливо же морщился только от мерзости духовной. Но последние слова... Нет, это был не артистизм. Он не играл. Ханжество и лицемерие были совершенно несвойственны этому странному существу, открыто обнаруживавшему свои потаённые чувства, как благие, так и не делавшие ему чести. Но главное...

Сейчас, в ситуации, когда у любого подкосились бы ноги, он сохранял спокойствие и невозмутимую жизнерадостность. Это знак огромной силы, понял мистер Доран. Такие люди способны даже умереть весело.

Nobless oblige.

Все эти размышления задержали священника у уступа, но вскоре он двинулся следом за Кристианом. Изумление Дорана возрастало с каждой минутой. Рассказав спускающимся о гибели мистера Нортона, мистер Коркоран послал слугу за носилками, сам же, вернувшись в дом, неторопливо вымыл руки. Потом сел за стол и с отменным аппетитом позавтракал, пеняя Дорану, что тот почти ничего не ест. Отцу Патрику, и вправду, кусок не лез в горло. Он не знал, что сказать Лайонеллу и мисс Нортон, и чувствовал, что неколебимое спокойствие Коркорана почему-то действует ему на нервы. Тот же, плотно закусив, долго наблюдал из окна столовой за транспортировкой трупа, потом, заметив состояние священника, лениво попенял ему:

-Полно, Доран. Вы ещё оплачьте его. Смерть есть смерть, и потому печаль уместна, но "утверждаться в ней с закоренелым рвением - нечестиво. Мужчины недостойна эта скорбь, и обличает недостаток веры, слепое сердце, пустоту души и грубый ум без должного развития..." - Глаза его насмешливо искрились.

Тот кивнул.

-Это слова убийцы Клавдия, мистер Коркоран.

Тот кивнул и ещё раз резко посоветовал мистеру Дорану сказать правду.

-Такие люди опасны для общества, Патрик. Представьте только, что бы случилось, если вы вздумали вчера вечером прогуляться под Лысым Уступом? Мерзавец мог бы, падая вниз, зашибить вас! Это ваше "всепрощение", Доран, помяните слово, не доведёт до добра. Солгав, вы будете не находить себе места и горько сожалеть, что нарушили долг священства, скрыв непотребное.