В данных обстоятельствах развитие системы церковных покаяний и возможности заменять наказания, предусмотренные в "Покаянных книгах" (Poenitentialia) для некоторых грехов, были использованы церковью в целях оправдания оборонительной войны. Благодаря принципу взаимозаменяемости наказаний один вид наказания мог заменяться другим, равнозначным по своей тяжести, но более соответствующим физическим, социальным или духовным данным кающегося грешника. Например, соблюдение поста можно было заменить милостыней, наказанием, приносившим гораздо большую пользу обществу. Ссылки на "общественное благо" не случайно распространились как раз тогда, когда возросла необходимость оказать сопротивление язычникам, врагам христианства, а церкви уже располагали вооруженными вассалами.
Война, следовательно, рассматривалась в качестве адекватного наказания для лиц военной профессии. Их нравственная слабость как раз и проявлялась в их отношении к насилию. Естественно, мысль вложить оружие в руки несущих покаяние грешников, более того - наказывать, заставляя взять в руки оружие, натолкнулась в церковной среде на сопротивление. Согласно укоренившемуся в церкви преданию, грешникам, запятнавшим себя кровью, каковыми и были большинство феодалов, должно быть запрещено носить оружие. Однако престол св. Петра, учитывая остроту момента, без колебаний отказался от этого предания. В оправдание было сказано, что все люди грешники, в том числе и воины. Тем не менее кровь, пролитая за веру, в состоянии смыть любой грех. Таким образом, речь больше не шла о том, дозволительно или нет сражаться с оружием в руках, а о том, что война является святым делом, если только служит она интересам церкви. В 878 г. папа Иоанн VIII так писал, например, одному франкскому епископу:
"...Ты спрашиваешь меня, верно ли, что павшие на поле брани в защиту святой церкви получат прощение своих грехов. Уповая на милосердие господа бога нашего Иисуса Христа, отвечаю, что всем, кто отдаст жизнь во имя любви к католической церкви, уготовано успокоение в вечной жизни. Они заслужили его, сражаясь с язычниками и неверными... Насколько это позволено нам, мы отпускаем грехи и вверяем их душу господу молитвами нашими".
Указания подобного рода касались двух категорий воинов, которые на практике могли совпадать. С одной стороны, фогтов [114], с другой - павших на поле боя в борьбе с язычниками либо общепризнанными врагами христианства.
Воинская мистика, очевидно, складывалась вокруг центральной фигуры "заступника". В реальной действительности олицетворением заступника был фогт. Во времена Карла, как об этом свидетельствует латеранская [115] мозаика, церкви было достаточно одного - императорского фогта. Однако в связи с упадком императорской власти, а вместе с ней и гарантируемого этой властью "королевского мира" (pax regis) церковным учреждениям, имевшим светские интересы и владевшим имуществом, было необходимо светское покровительство. Фигура светского покровителя выглядит весьма странной. С одной стороны, он чиновник и вассал, с другой - фактический хозяин, обладающий правами, которые даны ему благодаря имеющейся в его распоряжении силе. Выполняемые им функции окружали его своего рода сакральным ореолом, которым он весьма дорожил, причем не только из престижных соображений. В качестве предводителя воинов (milites), которым церковь предоставляла бенефиции в целях приобретения оружия - точно так же светские сеньоры наделяли ими своих вассалов,- в том числе и для того, чтобы они "защищали святую церковь господню", фогт диоцеза или монастыря имел право участвовать в войне со своим знаменем. Иногда на знамени, которое считалось священным, изображались сакральные символы или же лик святого-покровителя. Сидя верхом на коне, держа в деснице святое знамя, фогт уподоблялся одному из тех военных святых, во имя и в защиту которого он выступал в военный поход. Образ фогта все чаще наполнялся характерными типологическими чертами определенного святого. Умерший фогт имел право быть похороненным с мечом в церкви, которую он защищал.
Наряду с формированием слоя фогтов утверждал себя и новый тип военного спиритуализма. Папы, используя теологию великомученичества, могли объявить погибшего во имя церкви человека безгрешным. Благодаря этому новые ряды мучеников пополняли мартиролог принявших тяжкую смерть ранних христиан. Христианский воин был преисполнен решимости убивать и погибнуть самому на поле брани. Со своей стороны церковь, не отказываясь от традиции, согласно которой убийство всегда греховно, даже если оно и совершено на законных основаниях в ходе "справедливой войны" и, следовательно, уже не является грехом, произвела своего рода подтасовку понятий, так сказать, общий переучет ценностей, относящихся к участию человека в войне.
Церковь отодвигала на второй план или вообще замалчивала то обстоятельство, что человек на войне совершает убийство. Вместо этого на первый план выдвигалось то, что воин отдает свою жизнь в бою и тем самым как бы подтверждает свою приверженность вере. Тот факт, что на войне христианский воин погибал с оружием в руках и тем самым тоже становился убийцей, с точки зрения учения церкви о принятии мученической смерти за веру превращался в ничего не значащий эпизод. Более того, именно благодаря подобному подходу убийство косвенным образом оправдывалось как святое дело. Главное, что убийство за веру включалось теперь в качестве составной части в обновленное учение о христианских мучениках.
Разумеется, напрасно было бы искать в словах, произносимых тогда папами и теологами, какого-либо прославления убийства, которое столь характерно для языческого эпоса (впрочем, также и для эпоса христианского, позаимствовавшего у язычников соответствующую тематику и систему ценностей). Однако остается фактом, что для христианского воина каролингской и оттоновской эпохи, причем ничуть не в меньшей мере, чем для его современника викинга или мусульманина, рай находится на острие меча. Христиане уверены, что это меч врага. От вражеской руки и принимают они мученическую смерть. Христиане, павшие под Эбсдорфом в битве с датчанами в день сретения господня 880 г., когда погибли все, от саксонского герцога до последнего воина, были канонизированы немецкой церковью под именем "мучеников Эбсдорфа".
Древнегерманские ценности воинской доблести, верности и солидарности не были разрушены новыми представлениями о войне и мученической смерти во имя христианской веры. Война была включена в систему христианских ценностей, естественно, в качестве элемента, подчиненного высшим целям (в чем, собственно, и состоит единственное и, пожалуй, основное различие между языческим прошлым и христианским настоящим). Направляя свою деятельность на защиту церкви, германский воин спас от уничтожения, разумеется с необходимыми поправками, языческий военный "этос". Если сравнить, например, описание битвы при Финнесбурге в "Беовульфе", в котором еще сохраняется языческий акцент, с глубоко христианской по своему содержанию песнью, посвященной битве под Мальдоном 11 августа 991 г., где на поле боя сошлись саксы Эссекса [116] и викинги, то станет заметна существенная аналогия чувств и переживаний. Однако для второго произведения характерно еще и сознательное, выраженное напрямую мартирологическое содержание, имеющее к тому же и агиопоэтическую [117] перспективу, столь характерную для эпоса XI-XII вв., то есть уже после того, как была создана "Песнь о Роланде". Недаром смерть вождя саксов напоминает гибель Роланда. Не случайно и его, подобно Роланду, стали почитать как святого, хотя и местного масштаба. Центром его культа стало аббатство Эли.
На эту двойственность, с одной стороны, связанную с консервативным и, так сказать, "послеязыческим" периодом и, с другой - обусловленную духовным настроем воинов, указывает, в частности, поведение саксов на реке Лех [118]. Посты и молитвы входили в план подготовки саксов к битве. Оттон дал обет св. Лаврентию, чьим именем был освящен день решающего сражения, назначенного на 10 августа. Оттон пообещал святому превратить свой дворец в Мерсебурге в храм и сделать город местопребыванием епископа. Духовное содержание всех этих церемоний было вполне христианским. Однако причина, побудившая саксов поступить таким образом, да и сама форма церемоний напоминают магический военный ритуал. Здесь и воздержание, соблюдаемое воином накануне решительного испытания, и осыпание проклятиями врагов. В общем, война воспринимается ими как своеобразный ритуал жертвоприношения.
