Но тогда зачем дар третьего глаза? Зачем он провел месяц с нами у стен Кампильи? Неужели это было случайным завитком узора его жизни? Где же здесь непреложный закон причин и следствий? Впрочем, без нашей выучки он никогда бы не смог стать таким богатым землевладельцем. Проснувшаяся сила теперь помогает ему держать в покорности своих односельчан.

Так знал ли Накула, что именно эти плоды соберет Аджа, когда убеждал меня не вмешиваться в его судьбу? Я чувствовал досаду и растерянность. Все, случившееся с Аджей, просто не имело смысла. По моим представлениям дваждырожденный, выпавший из кольца брахмы, был все равно что мертвый. Но Аджа стоял передо мной во всей своей цветущей плоти, словно образец добродетели.

Он нарушил молчание, словно догадавшись о направлении моих мыслей:

— Помнишь, Муни, Сокровенные сказания гласят: «Родительской лаской ко всем существам да звучат усладительные для слуха речи. Мудрыми порицаются во втором ашраме мучительство и побои, грубость, обман и чванство». Я не забываю об этом ни на мгновение, чтобы не закрыть себе дорогу к праведной жизни.

Увидев мои вопросительно поднятые брови, Аджа вдруг заговорил со страстностью, которую я не подозревал в его изнеженном теле.

— Этот простой мир по-своему тоже богат радостью. Каждый день требует и сил, и смирения. Зато, смотри — возродилась земля. А ведь когда я вернулся сюда, то ужаснулся подступающему запустению. Все, что было ясно, уютно и надежно на земле моего детства, лежало под сухим песком, как кости предков. И я неделями не мог себе позволить думать о чем-нибудь, кроме работы. Теперь пришел покой и достаток. Если б только я не был дваждырожденным… Бывало, плеснет закат в сердце каким-то нечеловеческим совершенством или флейту пастуха услышу… И вновь болит, стонет душа. Я же знаю, что при нынешних распрях мира и благоденствия быть не может. Я знаю и проклинаю это знание, ибо оно лишает смысла мои усилия, да и мешает мне наслаждаться простым счастьем земледельца.

— Чего же ты ждешь? Пошли с нами.

— А мой долг перед землей предков, перед женой… А впрочем, а что долг, долг… Я же знаю, что вы признаете лишь долг перед братством. А я люблю свой дом, этих людей… Жена в меня верит. Может, как-нибудь все и образуется.

Я не знал, что ответить Адже. Все мы, похоже, были обречены терять тех, кому успевали открыть сердце. Такова карма дваждырожденного. Устремляясь к духовному совершенству, мы обрекали себя на подчинение божественной воле. Остановиться, попасть в паутину майи, означало предать самого себя.

* * *

В тот вечер ни мне ни Лате не захотелось оставаться под гостеприимной крышей деревенского дома. В закатном свете мы вышли на берег Ганга и, сев на теплую траву, стали смотреть на тягучие, отливающие зелеными и коричневыми оттенками струи.

Растворяясь в окружающем, я чувствовал могучее движение реки, словно в сладостной истоме богиня ворочалась на золотом ложе. Мое сердце трепетало от близости этой безличной, бескрайней силы, которая жила рядом с людьми век от века. Она поила их поля, даруя жизнь. А когда они умирали и расставались с телом на погребальных кострах, принимала в себя их прах. Бывало, что эта немая, бесчувственная мощь выходила из берегов, сметая леса и деревни. Но все равно люди поклонялись ей в образе прекрасной богини, то гневной то милосердной. Сколько иных, неизмеренных сил окружало наш суетный мир, дожидаясь, пока люди оторвут свой взор от ничтожных деяний и поклонятся их могуществу. Пожалуй, впервые вместе с чувством искреннего смирения, я ощутил и гордость от сопричастности великим силам, которые только-только начал ощущать. Они действовали в светлом пространстве неба, у корней земли, в потоке людских судеб, стирая горы, рождая океаны, вознося героев и сметая царства.

«Кому подвластен поток вселенского закона? Кто одарен чистой силой действия?»

Эта мантра, услышанная мною в ашраме, сейчас предстала в четкой, осязаемой форме. И я сам, и великие духом Пандавы, и все жители Хастинапура были частью потока. Куда он несет меня?

Закатное безмятежное небо над головой почему-то заставило меня вспомнить об улыбке царя Кришны — всезнающей, милосердной и отчужденной. «Творите, что хотите, — сказало мне небо, — но пребывайте во мне. Тогда с вами ничего плохого не случится».

А что вообще подвластно человеческому разуму и воле? Не слишком ли мы привыкли думать, что познать означает подчинить. Слово ВОПЛОТИТЬ куда точнее передает полноту обладания, восторг сопричастности великим силам, создавшим мир и действующим в нем в обличии, привычном человеческому взору. Если это так, то все наши человеческие потуги — познать и управлять — не более, чем майя, самообман, обольщение.

Значит, борьба Пандавов за трон Хастинапура во имя будущего — тоже самообман? Это понимал Юдхиштхира, прося у Дхритараштры даже не царства, а хотя бы пять деревень для себя и своих братьев. Ему действительно больше было не надо. Но и меньшего он не мог принять. Став частью этого мира, вместив его законы, тот, кого называют Царем справедливости, оказался бессильным влиять на поток событий.

* * *

— Я думаю об Адже, — тихо признался я Лате, — а что, если и нам остаться в какой-нибудь тихой горной долине? Ведь нам для полноты счастья достаточно того немногого, что дарит лес, земля и Высокие поля.

Апсара повернула ко мне свои черные, бездонные глаза и нежно взяла за руку.

— Красота апсары способна даже подвижника совлечь с праведного пути. Можно скрыться от Пандавов и Кауравов, но от себя? В Сокровенных сказаниях есть такие слова: «Ты думаешь — я здесь один — но ты не знаешь древнего муни, живущего в твоем сердце, в его присутствии ты совершаешь грех. Кто думает, что его никто не знает, ошибается. И боги и обитающий в сердце ясновидец — свидетели всех деяний». Разве мы — невежественные крестьяне, ценящие жизнь за ее продолжительность? Да и все радости этих простых и радушных людей не восполнят потери общины и брахмы. Лишь четвертый ашрам освобождает дваждырожденных от майи повседневности. Нам же еще нужно напитать зерно духа. Этот мир со всеми его пороками и невзгодами остается единственным полем для накопления сил и постижения смысла собственной жизни.

Я молча слушал Лату, все больше погружаясь в свои мысли. Она облекла в слова то, что уже и так брезжило, проявлялось среди смутных теней подступающего будущего. Продолжение пути, вмещение всех страданий, ошибок и невзгод не было ни долгом, ни бременем, ни жертвой. Это была сама суть моей жизни.

Прозрение сияющим мечом прорезало мрак, подарив такое наслаждение, что я чуть не вскрикнул. Лата вновь заглянула мне в душу радостным, сочувственным взором.

— Знаешь, Муни, даже боги зачем-то нуждаются в том, чтобы воплощаться малыми своими частицами на земных полях. Приходя сюда в умаленных обликах, они тоже идут сквозь страдания и смерть, попадая под власть кармы. Значит, в этом мире мы все должны пройти свой путь к прозрению и совершенству. Вне его нет восхождения. Нам не дано изменить своей кармы.

Лата уткнулась мне в плечо горячим лбом, пряча глаза. Но она все равно не могла скрыть от меня странной мелодии тревоги и облегчения, которой наполнилось теперь ее сердце.

Утром, когда в небе тлели последние звезды, Аджа вышел провожать нас с Латой. Он поднял на меня виноватые глаза.

— Муни, ты видишь, что я не могу всего этого бросить. Я прошу тебя не одобрять, а просто понять меня. Если увидишь наших, то не рассказывай, что со мной стало. Скажи им… что я тоже умер.

Я кивнул головой. Это было почти правдой. Что-то сломалось, истаяло, пожухло внутри моего друга. Все-таки он был достоин жалости…

Лата мягко взяла меня за руку и настойчиво повлекла за собой в путь.

* * *

Чего стоят все наши планы и благородные устремления против неведомого простому смертному закона кармы. В тот день, когда, казалось, дорога в Панчалу открылась с ясностью принятого обета, боги снова вмешались в нашу судьбу, непостоянную и непредсказуемую, как бросок игральных костей. Мы не успели уйти далеко от дома Аджи, как увидели пыль приближающегося конного отряда. Почему-то я сразу понял, что всадники мчатся за нами. Их было много, и над ними в воздухе развивалось знамя с изображением слоновьей подпруги. Люди Карны! Хвататься за оружие не было никакого смысла. Мы просто стояли и ждали, когда нас окружат взмыленные кони и черные от пыли лица грозных воинов.