Перед нами лежала великая равнина Ганги, несущей свои воды меж цветущих садов и плодородных полей, многолюдных деревень и глиняных городов. Это была земля магадхов. Война еще не добралась сюда, и люди жили спокойно, похоже, не очень задумываясь о грозовых тучах, нависавших с запада.

Все же я не рискнул брать Лату с собой, когда мы подошли к первой попавшейся на нашем пути большой деревне. Я оставил ее отдыхать в тени манговых деревьев у дороги, а сам пошел по горячей красной пыли к скоплению глинобитных хижин, крытых тростником. Меч я оставил в траве рядом с Латой. Все равно я не смог бы воевать с целой деревней, а вооруженный путник в наши дни не мог рассчитывать на благожелательность крестьян. Это я объяснил Лате, беспокоящейся за мою безопасность. Она, измученная жарой и дорогой, прилегла в тени и, слабо улыбаясь, сказала:

— Делай, как знаешь. Обычаи крестьян тебе известны лучше, чем всем дваждырожденным в кругу Пандавов.

Я вошел, постучавшись, в первую же хижину деревни, где хозяева, привыкшие видеть одиноких путников, напоили меня водой. Мы разговорились. Какой царь ими правит, они и сами точно не знали, хотя исправно отдавали часть своего урожая сборщикам податей, тем более, что те наезжали с большим отрядом вооруженных кшатриев.

Решив, что будет вполне безопасно остановиться в этой деревне на ночлег и поблагодарив хозяев, я поспешил по дороге к рощице манговых деревьев. Каково же было мое удивление, когда я не обнаружил там Латы. Правда, мое оружие лежало на прежнем месте, покрытое травой. Я взял меч и, уже не таясь, пошел обратно в деревню, совершенно уверенный, что похитителю все равно больше некуда было деваться на этой равнине.

Сомнений и страха я не испытывал. Если уж я смог вырвать Лату из лап горного племени, то с одним или несколькими бандитами я справился бы легко. На околице деревни я увидел молодого дородного мужчину, неуклюже спешащего мне навстречу. Подумав, что это один из похитителей идет предложить мне условия выкупа, я ускорил шаги и почти влетел в широко распахнутые для объятий руки.

— Муни, какая неожиданность!

Передо мной, облаченный с головы до ног в добротные одежды, весь сияющий от удовольствия, стоял Аджа. За месяцы, истекшие с тех пор, как мы делили хлеб и работу под стенами Кампильи, он изменился почти до неузнаваемости. Радостная улыбка тонула в круглых щеках. Движения стали уверенными и неспешными, не оставив следа от былой гибкости ученика дваждырожденных. Он повел меня к самому большому дому, стоящему в центре деревни.

На улице было нестерпимо жарко. Красная пыль клубилась в воздухе и скрипела на зубах. Зато вокруг дома Аджи поднимались к небу молоденькие деревца. В доме было прохладно и чисто. Лата полулежала на мягких подушках в большой комнате, а над ней хлопотала юная и весьма привлекательная женщина, которую Аджа представил как свою супругу.

— Мы были знакомы еще детьми, — сбивчиво и чуть смущенно объяснял мне Аджа, — когда Накула послал меня с поручением на восток; я передал вести и, возвращаясь, заехал ненадолго в свою деревню. Все мои родственники и соседи к тому времени умерли от голода… Ну, ты знаешь, у нас была засуха. Там я встретил дочку соседа. Дождь уже возродил наши поля, а работать на них было некому. Чужие люди могли захватить то, что по праву принадлежало моему роду. В общем, я не смог бросить на гибель ни девушку, ни земли.

— Да, я вижу, ты преуспел за несколько месяцев, — сказал я, подумав о том, что сам в крестьянских лохмотьях выгляжу смиренным нищим.

Аджа не уловил легкой насмешки, скрывающейся в моих словах и совершенно серьезно закивал головой.

— Мой долг повелел мне взять на себя ответственность за руководство этой общиной. Кто, если не я, укажет живущим здесь путь к добродетели.

Я присел на мягкую циновку у ног Латы и увидел, что в ее глазах сияют искорки смеха. Когда Аджа вместе с женой отправился на кухню позаботиться о трапезе, она поведала мне, как попала в дом к Адже.

— Как только твоя фигура скрылась среди хижин, он случайно зашел в манговую рощу, возвращаясь со своих полей. Тогда я не знала, что это твой друг, но он был ласков и обходителен и пригласил меня в свой дом, сказав, что мы можем подождать тебя там. Я так устала от дороги и зноя, что согласилась. Но я знала, что ты будешь беспокоиться и решила остаться в доме, подождать тебя.

Я улыбнулся:

— Никто и не беспокоился. Я просто собирался перебить массу народа в этой деревне, чтобы вернуть свою утраченную богиню.

— Ну, конечно, когда я теперь умытая и нарядная, ты вновь повторяешь свои сладкие речи, — поддразнила меня Лата, — а до этого был равнодушен, как вайшья к своей жене.

— Поскольку я сам из крестьян, то подобным отношением только подчеркивал степень нашей близости и доверия. Ты не против, если мы все-таки останемся здесь?

Лата полуприкрыла глаза и потянулась.

— Здесь так уютно. В конце концов, каждый мужчина за пределами братства должен пройти второй ашрам домохозяина. Это — корень всех ступеней жизни. Я немного поговорила с его женой и, знаешь, даже позавидовала ей. Все заботы ограничены домом. Муж — кормилец и опора. Если он доволен, то какое ей дело до всех царей и небожителей. Это вполне согласуется с дхармой.

— А ты никогда не хотела бросить скитаться по воле патриархов и завести свой дом? — осторожно спросил я.

Лата не успела ответить, потому что в комнату вошел Аджа и, смущенно избегая смотреть нам в глаза, пригласил за трапезу. Мы не заставили себя долго упрашивать, потому что более месяца вынуждены были довольствоваться пищей, достойной аскетов. У меня чуть голова не закружилась, когда я увидел горки риса на банановых листьях, щедро смазанные маслом пышные лепешки, овощи, сваренные со специями. У Аджи нашлось и вкусное вино, позволившее нам с Латой забыть о расстоянии, отделяющем нас от Кампильи. Аджа тоже расслабился и, усевшись поудобнее на подушке, занимал нас беседой, не обращая внимания на жену, целиком поглощенную заботой о том, чтобы ее гости попробовали все кушанья. За все время трапезы она ни разу не подняла на меня глаза.

— Ты знаешь, Муни, — говорил Аджа, — в этой жизни тоже есть свой сокровенный смысл. С быстротой стрелы пролетают наслаждения и ласки, но остаются дети, которым можно передать эту землю. Дхарма земледельца не ниже дхармы кшатрия.

— …И дваждырожденного, обладающего брахмой? — добавил я.

— Какие мы брахманы? — возразил Аджа. — Уже тогда было ясно, что нас готовят к войне и, значит, рано или поздно мы забудем молитвы и обагрим свои мечи кровью. Поэтому я и ушел. Знаешь, как трудно было привыкать. Мне все снились ночные костры нашего лагеря, золотое кольцо брахмы, объединяющее сердца. Как я завидовал вам, оставшимся в единении братства.

— Джанаки погиб в горах месяц назад, — сказал я, — Митру я тоже потерял там.

Аджа тихо ахнул. Я отвернулся от него. Перед моим внутренним взором предстали лица братьев, собравшихся вокруг костра. Блики алого света скользили по их спокойным лицам и внимательным глазам. Где они сейчас? Мне вдруг захотелось встать с циновки и, ни слова ни говоря, отправиться в путь.

Аджа пригубил вина из кубка и откашлялся:

— Хочешь, Муни, я покажу тебе свои поля?

Я согласился из вежливости. Омыв руки в медной чаше и надев одежды, которые предложил мне Аджа, я отправился с ним осматривать сокровища, которым не угрожают ни вор ни время.

Солнце уже клонилось к закату, и прохладный ветерок с далекой Ганги делал жару уже не такой нестерпимой.

— На этих полях у меня трудятся крестьяне, пришедшие из соседних деревень, — со степенным достоинством, присущем дваждырожденному, пояснял Аджа. — Времена сейчас трудные, так что они готовы наниматься за ежедневную пищу. Бывали случаи, когда родители отдавали мне своих подросших дочерей в служанки даром, лишь бы не видеть, как они страдают от голода. Ты не думай, Муни, я обо всех забочусь.

Я смотрел на осанистого Аджу в ореоле какой-то новой силы и гордости, и в новом облике представала предо мной его потаенная сущность. Потеряв братство, он смог обрести какой-то иной смысл своего существования, может быть, даже более древний и глубокий, чем те огни, к которым устремлялись мы.