– Алло, девчонки! Что-то закисли мы! Давайте-ка в волейбол сыграем!
В один из весенних дней они приехали в парк, но не смогли достать мяч. Помочь им взялись парни, игравшие по соседству. Раздобыли же они... футбольный мяч. Может, им и вправду не повезло, но скорей всего просто решили подшутить над девчонками: посмотрим, мол, как они будут свои нежные пальчики утруждать тяжеленным мячом!
Но Наташа, не растерявшись, выскочила вперед:
– И на этом спасибо! Что ж, не выходит у нас волейбол – в футбол сыграем. Разбивайтесь, девчонки, на две команды! Что мы – хуже их?
Особого энтузиазма это не вызвало. Девочки смущались, играли вяло и робко. Только Наташа яростно бросалась к мячу, стремилась посильнее ударить или отпаснуть своему игроку. Если мяч летел по воздуху, она подпрыгивала, норовя боднуть его своей кучерявой головой. Словом, ее команда повела в счете, и противницы заворчали:
– Наташка там, как черт, мотается, а у нас команда слабее... Так нечестно! Пусть она к нам перейдет, а мы вам любую отдадим, какую выберете...
Наташка перебралась в слабую команду, и не прошло десяти минут, как та уже начала выигрывать, На следующий день участницы «исторического матча» охали, жаловались на боль в ногах, а Наташа только посмеивалась:
– Эх вы! Футбол – отличная штука. Я вот у себя во дворе с мальчишками будь здоров как гоняла!
Футбол она действительно очень любила. И отчаянно болела за московских спартаковцев.
Когда многие друзья и подруги Наташи, учившиеся на класс старше, заканчивали десятилетку, она азартно включилась в подготовку грандиозного выпускного вечера. Организовала целый самодеятельный спектакль, усадила подруг за изготовление костюмов, а сама настрочила целый сценарий. Были в нем и серьезные, и шутливые стихотворения, были расписаны роли, вмонтированы песни.
Время наступало грозовое, военное. И это, конечно, отразилось в сценарии.
Наташа что-то набрасывала своим отработанным, чуть склоненным влево, четким почерком, потом решительно зачеркивала написанное, секунду-другую покусывала ручку и снова принималась быстро писать.
– Стихи, конечно, будут паршивенькие, – призналась она девчонкам, – но я все же, как и Пушкин, «чувства добрые» своей «лирой» пробуждаю...
Сочиненные наспех, стихи и впрямь не отличались особыми достоинствами. Но встретили их горячо, много хлопали, и вечер удался на славу.
За поэзию Наташа и до этого принималась не раз. Правда, оттачивать строки, вынашивать образы, короче – заниматься этим делом по-настоящему у нее никогда не хватало терпения. Да, пожалуй, и способностей. Проза – другое дело: живые описания, сценки, картинки природы удавались ей куда лучше. В них Наташа была сама собой, в стихах – нет.
И все же, когда чувства переполняли ее, когда ей хотелось петь, она снова и снова пыталась передать это в поэтический форме:
...Я счастлива,
как можно быть счастливой
Лишь только в нашей
молодой стране...
Вот с каким радужным настроением вступала Наташа – вместе с миллионами своих сверстников – в годы, от которых вовсю тянуло порохом.
В первые же дни войны Наташа, член пленума Коминтерновского райкома комсомола, пошла в военкомат. Но там ей вежливо и твердо отказали в отправке на фронт. Она попытала судьбу еще раз: попросилась в 3-ю Московскую Коммунистическую дивизию.
– Ты же почти ребенок, – устало и грустно сказал ей командир дивизии. – Только школу закончила! Куда тебе на фронт?
Наташа обиделась и расстроилась. На следующий день пошла к комиссару дивизии. Чего только она ему не наговорила! Залпом, не позволяя перебить себя, возразить. И про то, что она хорошо стреляет, ходит на лыжах – вот значки и удостоверения, и про революционное прошлое семьи, которому она не должна изменять, и про то, что всем комсомольцам надо обязательно выступить против врага: что же это за комсомольцы, которые отсиживаются дома, когда стране угрожает опасность?
– ...В общем, вы не можете, не имеете права отказать мне! – заявила она под конец.
И все-таки комиссар отказал.
– Единственное, что я могу сделать, – сказал он напоследок, – это послать тебя в школу снайперов.
Там Наташа и подружилась с Машей. Они и раньше знали друг друга по работе в «Оргавиапроме». Но именно в военной обстановке обнаружилось, что их противоположные характеры отлично дополняют друг друга. Машина молчаливость, скромность уравновешивали порывистую, резкую Наташу. К тому же Маша была помоложе, и Наташа сразу же решила, что ее надо опекать. Но часто получалось наоборот...
– Ой, гречневая каша... – огорчилась Наташа за одним из первых обедов на курсах. – А я ее не люблю! Дома никогда не ела...
– Ну и зря. В ней – сила! – очень серьезно и рассудительно ответила Маша.
– Что ты говоришь? – засмеялась Наташа. – Ну раз сила – попробую. А то мы намаялись сегодня: два раза на стрельбище и обратно... Смотри, пожалуйста, действительно неплохо!
– Маслица добавь...
– Спасибо, кормилица-поилица! – И Наташа потрепала Машу по круглой румяной щеке. – Я еще гороховый суп не люблю, так что ты продолжай меня перевоспитывать...
Девушки учились выбирать огневые позиции, намечать ориентиры, скрытно выходить на рубеж и так же незаметно оставлять его. Потом шла теория – устройство оптического прицела, схемы ведения огня.
Наташа завела большую записную книжку, в которую аккуратно, как в школе, вносила данные прицела, различные схемы, решение огневых задач. А рядом, точно пробуя чернильный карандаш, как-то написала в столбик:
Ната,
Наташа,
Наташка,
Наташенька.
Не раз, видать, после уставного армейского обращения хотелось вспомнить, как ее называли родные и друзья.
Но разве только к этому приходилось привыкать в армии? Сколько неудобств, например, доставляли ей огромные армейские ботинищи! Наташа не жаловалась, лихо топала в них. Но после дождя становилось совсем невмоготу – на подошвы налипали, наверное, тонны грязи! Тогда она, чертыхаясь, ставила ногу на пенек и, как заправский пехотинец, счищала грязь щепочкой. Счищала, чтобы через пять минут снова чертыхаться, снова искать подходящий пенек и щепку...
И все-таки ей нравилась плохая погода! Когда хлестал ливень, она радостно говорила Маше:
– Вот красотища! Сейчас фашистам куда труднее... Пусть льет, пусть у них вся техника завязнет, пусть солдатня из болот ног выдернуть не сможет... Тут их наши и стукнут!
По дороге на стрельбище девушек встречали колхозницы. Останавливали, старались чем-нибудь угостить – огурцами, вишней...
– Дочушки, да неужто вы тоже с ружьями воевать пойдете? – спросила однажды седенькая старушка. – Война – это вовсе мущинское дело. Эвон вы какие махонькие!
– Вот и хорошо, бабусенька, – улыбаясь, ответила Наташа. – Значит, нас враг и не заметит!
– Ишь ты, какая бойкая... На вот поешь огурчика. Нечем больше попотчевать!
– Спасибо. Мы вам сейчас заплатим, у нас деньги есть.
– Как тебе, дочка, не стыдно! Я сама их растила, воду для них таскала, старая... Что же ты угощенье мое рублем меряешь?
Однажды, после особенно удачных стрельб, девушки почистили винтовки, и Наташа о чем-то задумалась, поглаживая лоснящийся от смазки затвор.
– Ты чего? – забеспокоилась Маша. – По дому тоскуешь?
– Нет-нет... Знаешь, чего бы мне сейчас хотелось? Чтобы сейчас было двадцать девятое января тысяча восемьсот тридцать седьмого года. И чтобы я с этой винтовкой сидела бы в засаде на берегу Черной речки...
– Где это такая речка?
– Забываешь, забываешь историю, Машуня! Это же там у Пушкина была дуэль с Дантесом! Ох, я бы тогда не сплоховала... Пока тот хлыщ к барьеру бы шествовал, я бы навела спокойно и в лоб ему, мерзавцу, так бы и влепила. С одного патрона! Представляешь, остался бы Пушкин жив, сколько бы он еще создал... – И, помолчав, добавила: – Я здесь часто вспоминаю, как он писал «Клеветникам России»: «Так высылайте ж к нам, витии, своих озлобленных сынов: есть место им в полях России, среди нечуждых им гробов...» Правда, здорово? И все сходится! Как будто сегодня сказано...
