– Трудно будет людям... – развел руками один из офицеров. – После такого тяжелейшего марша, да по этим низинам, по болотам, – сразу наступать... Фашисты-то на возвышенности!

– Никто и не говорит, что легко, – ответил комиссар. – Трудно, но надо – вот и все. Знаете, я на фронте все чаще и чаще вспоминаю Гаршина. Очень правдиво описана у него война и люди на войне! Гаршин отмечал, что те, кто идут в бой сознательно, укрепившись душевно, те легче переносят и тяготы походов, и опасности сражений. Это же словно про наших бойцов написано! Вы любите Гаршина, девушки? – повернулся он к снайперам.

– Я, товарищ комиссар, о людях на войне больше любила у Толстого в «Войне и мире» читать, – ответила Наташа.

– Ясно-ясно! Про Гаршина в школьной программе мало сказано, а про Толстого – много, – поддразнил Петров-Соколовский. – А хотите, товарищи, я вам почитаю письмецо одно, очень любопытное? Только что получил от старого друга. Да вы его все знаете и любите. Это тоже Толстой, только Алексей.

– Ой, Алексей Толстой – ваш друг? – вырвалось у Наташи совсем по-детски.

Петров-Соколовский рассмеялся:

– Представьте себе – друг! Горжусь этим. Я ведь и сам грешил писаниями разными, драматургией увлекался... А с Толстым и сейчас отношения поддерживаю, пишу ему с фронта о наших делах. И о снайперах, между прочим, тоже! Так он в этом вот письме вам строчку отвел. Сейчас услышите...

Девушки переглянулись: Алексей Толстой, автор «Петра», «Хождений по мукам», которыми они зачитывались, и что-то написал о них?

Комиссар удовлетворенно хмыкнул, явно довольный произведенным эффектом, и развернул письмо.

– «Дорогой Петр Леонтьевич, – начал читать он, – получил сразу два твоих письма с вырезками. От всего сердца радуюсь за тебя: быть политработником в такой части – это счастливый жребий в жизни. Передай, что кланяюсь каждому бойцу и каждому командиру за верную любовь к нашей Родине, за непреклонную ненависть к врагу. Желаю вести дальнейший успешный счет снайперской работы...» Ясно вам, девчата? – поднял голову Петров-Соколовский, улыбаясь Наташе и Маше. И продолжал: – «Августовские бои очень показательны, хотя еще рано говорить о переломе, но тенденция истощения от перенапряжения сил у немцев уже наметилась. Это такой процесс, который поправить нельзя. Он может только ухудшаться. Он может давать вспышки подъема, но вслед за каждой такой вспышкой последует еще более заметное ухудшение. Вся наша задача сейчас – в стойкости, упорстве сопротивления, это основная тактика теперешнего периода войны...» – Петров-Соколовский опять оторвался от письма: – Правда, здорово? Очень глубоко и верно. Вот что значит – настоящий художник! Насквозь все видит и понимает. Погодите, у него тут сравнение отличное дальше есть, послушайте... «Ты видел когда-нибудь бокс? Противник взял инициативу и бешено наступает, стараясь ошеломить, оглушить и дезорганизовать своего партнера. Противник не щадит своей морды и сердца, вместо лица у него сплошной кровавый бифштекс, не разберешь, где нос, где рот, глаза заплыли, весь он в кровище. Вот тогда его партнер, которого он загоняет в угол, должен быть все хладнокровнее, все упорнее, все расчетливее. И победа будет за ним.

Я видел такой бокс в Лондоне... Бешено наступающий противник – публика ему кричит в восторге: «Ну-ка, Биль, наддай, ударь еще, ну-ка, посильней!» – вдруг получил от партнера двойной удар в сердце и в челюсть, пошатнулся и упал замертво... Так будет и с немцем...» Интересно? – спросил комиссар. – То-то же... Ей-богу, так оно и будет! Талантливые писатели – они ведь не только в жизни, но и в стратегии отлично разбирались! Как Пушкин Полтавский бой описал? А Лермонтов? А Гоголь в «Тарасе»? А Лев Толстой? Вот и Алексей Николаевич в этой когорте... Ну, ладно. Спели бы что-нибудь на сон грядущий. Вечер уж больно хорош...

И все пели про Волгу, про Днепр. А потом Наташа, обняв Машу, завела конечно же про пулеметчика. И Маша подтянула ей: «Так, так, так», – говорит пулеметчик. «Так, так, так», – говорит пулемет...»

Ленинградская область, Старорусский район... Здесь, у неприметной деревушки Сутоки, четырнадцатого августа грянул бой.

Дивизия втянулась в прорубленную между двумя фашистскими группировками щель – двенадцать километров в глубину, четыре – в ширину. Весь этот перешеек насквозь простреливался вражеской артиллерией, ружейным и пулеметным огнем, засыпался градом мин. У врага было значительное превосходство: и в живой силе, и в боевой технике, особенно – в артиллерии.

Но Коммунистическая дивизия упорно сражалась, стремясь расширить прорыв. Недаром, как потом говорили пленные, она получила у врага прозвище – дивизия «Таран».

С самого раннего утра фашисты начали отчаянно контратаковать, стремясь любой ценой выбить наши части с занятого перешейка.

Полк, в котором были девушки, находился почти на самом острие клина. На него и обрушился ураганный артиллерийско-минометный обстрел. Связь неоднократно прерывалась. Было жарко и душно. Уже начали облетать листья. На кустах мотались обрывки паутинок с запутавшимися кусочками коры, веток, травы. Из лесной чащи тянуло прелью, запахами спелости – орехов и грибов, шиповника и желудей. Но все это перешибалось разрывами, лязгом, стонами, густым, застоявшимся запахом крови.

В самом узком месте речки Редья, близ Суток, саперы перекинули с берега на берег доску – и такого «моста» оказалось достаточно! В тот день, четырнадцатого августа, Редья была здесь красной от крови...

В таком бою девушкам-снайперам не должно быть места. Но они все-таки рвались вперед. Считали: там, за насквозь простреливаемой врагом «Поляной смерти», где дрались их товарищи из роты автоматчиков, и для них все же может найтись дело. Иначе нельзя, иначе они не могут! И они просили комиссара:

– Разрешите нам туда?

– Нет. Это бессмысленно...

– Разрешите нам на тот рубеж?

– Нет. Не могу разрешить. И не до этого сейчас…

– Товарищ комиссар! Ну, как же так? Все идут в бой, почему мы не должны?

А потом они заскочили в санчасть, к Соне, – попрощаться. Веселые, руками машут, пилотки набекрень, на плечах – плащ-палатки, на ремнях – снайперки...

– Мы – туда! Счастливо!

– Как же вы все-таки? Самовольно?

– Что ты! Мы и комиссара и отсекра просили, чуть не ревели... Ну, они и разрешили. Все, нам пора догонять группу!

После связной принес записку: «Поляну смерти» прошли. Все в порядке». А офицеры штаба, продвигавшиеся вместе с группой автоматчиков в глубь мелколесья, чуть не охнули, увидев девушек впереди, метрах в сорока от себя.

– Как вы сюда попали? Уходите немедленно! – крикнул им лейтенант Саркисов.

– Здесь наши позиции! – ответила Наташа. – Здесь автоматчики, и мы вместе с ними. Отступать не будем!

Узкая полоса мелколесья, которая не могла защитить от огня... Сотни снарядов и мин обрушили на нее враги. И все же атаку за атакой отражали защитники этого рубежа.

Вокруг рвались снаряды. Автоматчики залегли. А Наташа с Машей пристроились у ствола поваленного дерева, непрерывно стреляя. Они отчетливо видели перебегавших вражеских солдат и били без промаха.

Потом вражеские мины стали ложиться кучно, не оставляя живого места. Земля содрогалась, глаза разъедало гарью и копотью.

Когда гитлеровцы поднялись в новую атаку, на рубеже осталось трое – раненный в живот боец Новиков и, тоже раненные, девушки. Наташа быстро обмотала Новикова бинтом.

– Я бы тебя с радостью вынесла, – сказала она, облизнув пересохшие губы. – Только видишь – нельзя... Никак нельзя отступать!

Что же дальше? Об этом знал только один человек – Новиков. Он был не в силах стрелять, но видел и слышал, как продолжали отстреливаться подруги, как они еще раз были ранены, как Наташа подстрелила офицера, предложившего им сдаться, как они отбивались гранатами...

Новиков видел, как Маша уже не могла приподняться для броска, как Наташа поцеловала ее, как приготовили последние гранаты. Гимнастерки девушек были залиты кровью.