Выздоровели девушки – и опять в строй, опять на «охоту», днем и ночью, в дождь и ветер. Чаще не только вдвоем, но и с учениками.
Наташа снова с гордостью писала домой: «Командование нами очень довольно. Ну а мы, конечно, довольны еще больше. Ведь это наши ученики действуют».
Однако и этого Наташе было мало. «Охота» «охотой», а когда разгорался бой, когда ее товарищи шли в атаку, она тоже рвалась вперед, хотя снайперам строго-настрого запрещено вместе со всеми отражать натиск врага, а пуще того – подключаться к цепи атакующих.
...Рота автоматчиков уже изготовилась для броска вперед, на вражеские позиции. Им мешал только пулеметчик, засевший в дзоте. Он, наверно, понимал: вот-вот русские кинутся в атаку, и тогда – конец. Поэтому с отчаянием обреченного стегал длинными очередями по кустарнику, в котором залегли автоматчики. Пули срезали ветки над головами бойцов, звонко щелкали по стволам деревьев...
– Вот, гад, как стрижет!
– Чувствует, что хана ему, и бесится...
– Он не бесится, он атаку нам срывает! Время идет, перегруппируются они – и все сначала...
– Может, рвануть?
– Я тебе рвану! Полроты уложим без толку. Нет, что-то придумать надо...
– А если подползти и гранатой?
– Кустарник-то кончается! Дальше – плешь. Он тебя близко не подпустит. А отсюда не докинешь...
Командиры и не заметили, как слева шевельнулись кусты. Потом еще левее качнулась тоненькая березка-прутик, выбежавшая из лесной чащи на опушку. А потом очереди, которым, казалось, не будет ни конца, ни края, вдруг оборвались...
– Что это он? Ленты кончились?
– Ну да! Кондрашка от страха его хватила!
– Рота! Слушай мою команду! В атаку, вперед, за мной!
– Ур-р-ра!
Из кустов выросли бойцы, и их автоматы обрушили веерный огонь на немецкие окопы. Стремительный рывок вперед, короткая схватка в траншее, когда в ход идут приклады и лопатки, ножи и кулаки, а над лесом уже взлетела и рассыпалась зелеными звездочками сигнальная ракета: оборона врага разорвана, батальон может расширять прорыв.
После боя Наташа и Маша осматривали на окраине деревни брошенное врагом оружие.
– Вот они, автоматы немецкие... Так и вижу фашиста пьяного, с закатанными рукавами, в волосатых лапах – этот автомат. Сколько наших людей – может, ребятишек и стариков – убито из этого вороненого ствола! – И Наташа в сердцах пнула оружие врага.
– Смотри, а эта винтовка французская!
– Ну-ка! Да, верно, системы Лебеля... А ручной пулемет – бельгийский...
– А вот чехословацкий – «Шкода». Наши ребята, пулеметчики, на таком тоже учились! Я его сразу узнала...
– Сколько же народов запрягли они в свое ярмо! Мы все думаем о наших людях, оставшихся в тех местах, где сейчас враг. А что творится в других странах? Как там нас ждут! Ведь им надеяться больше не на кого...
– Эй, девчата! – окликнул их командир роты автоматчиков. – Вы сегодня в бою не были?
– Нет, мы сзади, с позиции, стреляли, – ответила Маша.
Наташа промолчала.
– Странно. Фриц нам один очень мешал, головы поднять не давал. Пора в атаку, а он садит и садит из пулемета. И вдруг заткнулся. Ну, мы – вперед, в траншее их намолотили. А когда заглянули в дзот, видим: повис он на своем пулемете, башка и руки – вниз. Перевернули, а у него во лбу дырочка – маленькая такая, аккуратненькая... Кто бы это его, а, девчата? Как вы думаете?
Маша развела руками. А Наташа, не выдержав пристального взгляда, улыбнулась.
– Ну, так я и знал! И еще – не сознается... Как же ты к нему подобралась?
– А я левее вас забирала. И все по дуге ползла, чтобы из зоны огня выйти. Доползла. Очереди правее ложатся, а у меня спокойно, и амбразура хорошо видна. Сбоку только! Уж я и так и эдак прилаживалась... Он, наверное, когда стрелял, в глубине был. А потом паузу между очередями сделал. Может, ленту менял? Ну, я тут же по амбразуре и бабахнула. Значит, прямо в лоб? Ай да я!
– Тебя же «кукушка» какая-нибудь засечь могла!
– Меня-то? Я маленькая. Меня с дерева и не углядишь...
– Вот тебе комбат даст «не углядишь»... Он же запретил лезть вперед!
– А вы ему не говорите. Я ведь для вас старалась, а? Ну правда! Я даже могу этого пулеметчика в свой счет не заносить. Ладно?
– Как это – не заносить? Ты что? Такого гада шлепнула, дорогу нам расчистила... И вроде не было этого? Не пойдет!
Случился и другой бой – за деревню Дубровка. И там путь нашей атаке преградил дзот. Фашисты ловко разместили его за домами, и накрыть эту точку огнем никак не удавалось.
На прямую наводку подтащили сорокапятку, но ее щиту сразу же зацокали пули. Со снарядом в руках осел на землю раненый заряжающий, но наводчик как-то исхитрился и несколько раз выстрелил.
Вздрогнула и скинула крышу изба слева, приподнялся и рассыпался сарайчик справа. А треклятый пулемет крыл и крыл откуда-то из глубины...
Минометный расчет пошвырял в ту сторону свои «игрушки», на несколько секунд вырастил вокруг изб черные земляные кусты. Собственно, и изб-то уже не было, кругом горбились развалины, разрозненными зубьями торчали штакетины оград.
Но дзот, точно заговоренный, так и дышал огнем.
А обойти его никак не удавалось – бойцы тут же натыкались на другие звенья фашистской обороны! Словом, задерживалось, захлебывалось наступление...
И тут Наташа поползла вперед уже по команде.
В горле першило от гари, глаза слезились от чада догорающих развалин... Пулеметная очередь хлестнула по деревенской улице, подняв быстрые облачка пыли... Вокруг выла, скрежетала, гремела, трещала и ухала война.
Наташа ползла, волоча на ремне винтовку, судорожно дыша и вытирая с лица пот, грязь и копоть таким же мокрым, грязным, прокопченным рукавом.
«Почему, почему человек не сходит с ума в этом аду? Почему мы забываем о страхе, хотя пули пробивают наше тело, осколки рвут его, а пламя жжет? Откуда у меня силы ползти? И ведь доползу, черт возьми, и дзот этот угомоню! Вот будет красотища... А потом попить бы холодненькой воды, чтоб зубы ломило...»
Она добралась до развалин крайней избы и минуту-другую хватала воздух запекшимся ртом, стараясь унять сердце, колотившееся, казалось, где-то в горле. Что за прицельная стрельба, если снайпер дышит, точно рыба, выброшенная на берег?
Глазами, воспаленными от дыма, она оглядывала, ощупывала все вокруг. Ах, вот откуда бьет пулемет! Маленький язычок огня почти не отличим от окружающих амбразуру веток с листвой, окрашенной близкой осенью. Надо снова ползти или хотя бы высунуться из развалин. А то дзот виден в «профиль»...
Удалось! Удалось! Вот теперь будет дело и для винтовки... В оптический прицел видны даже движения вражеских пулеметчиков. Они – словно на поясной мишени – той, старой, осоавиахимовской. Как же это было давно – контрольные стрельбы, сдача норм на значок «Ворошиловский стрелок»... Тогда Наташа стреляла удачно. И сейчас не должно быть иначе!
Приклад толкает ее в плечо, но своих выстрелов она не слышит. Двое немцев у пулемета валятся друг на друга, двое других без оглядки бросаются наутек из развалин. Приклад снова подталкивает Наташу (молодец, успела!), и те двое остаются лежать на обугленных бревнах.
А деревню уже захлестнула волна атакующих...
И снова бойцы удивлялись Наташиной меткости.
– Прямо, как на стрельбище лупит! Одного пулеметчика – в горло, другого – в переносье, а тех – в затылок...
– Брякнешь тоже: «Как на стрельбище!» Там над головой птички поют, а тут – пули да осколки... Там вокруг травка колышется, а тут дома догорают... И как это у нее рука не дрогнет – не понимаю... На всех четверых – в аккурат четыре патрона. Ни на один больше! Чистое золото девка, я вам скажу.
Наташа эти разговоры не слышала: она вместе с Машей снаряжала обоймы только что подвезенными патронами. Девушки уселись под узловатой березой, расстелили тряпицу, разложили на ней патроны и работали не торопясь, радуясь передышке, солнечному теплу, полученным письмам.
