Петр Данилович, не говоря ни слова, повернулся к серванту и достал из бара бутылку армянского коньяка. Марианна услужливо подала ему хрустальную рюмку на высокой ножке. Петр со злостью смахнул рюмку на пол. Осколки хрусталя засверкали в свете люстры.

Петр Данилович с грохотом открыл стеклянную створку серванта, достал тяжелый, резного хрусталя, стакан с толстым золотым ободком, налил в него почти до ободка коньяка и в один присест проглотил. Налил еще, и снова выпил. Он сунул в рот три дольки лимона, поморщился. В одной из долек случайно оказалась косточка. Обычно Марианна аккуратно кончиком ножа вынимала все косточки из лимона. Петр со злостью выплюнул косточку на пол, посмотрел на жену. Глаза его налились кровью.

Он заорал так, что в серванте зазвенели рюмки:

– Ты, дур-ра, ты с кем отпустила дочь? Ты уже ничего не соображаешь, зажралась икрой. Дура! Дура!

Он поднял правую руку, сжатую в кулак, замахнулся на Марианну, но с силой стукнул по столу. Блюдо с лимоном подпрыгнуло.

Марианна, пятясь задом, вышла из «залы», зашла в мамину комнатку, села на плюшевый диванчик и, тихо уткнувшись в подушку, заплакала.

Сквозь слезы она слышала, как Юрий Сенкевич – ведущий телепередачи «Клуб кинопутешественников» – рассказывает о своем плавании на тростниковой лодке «Ра». Телевизор работал на полную мощность. Даже толстые кирпичные стены сталинского дома для него не были преградой. На кухне остывал деликатесный ужин.

В девять часов вечера раздался щелчок дверного замка, тихо вошла Таня.

Она повесила дубленку в шкаф, поставила мокрые от снега ботинки на коврик и собралась прошмыгнуть в свою комнату.

В другом конце длинной прихожей она увидела отца. Ей показалось, что папа похож на огромную гору или на кирпичную водонапорную башню. Отец, пошатываясь, подошел к дочери. От него сильно пахло коньяком. Он шепотом спросил:

– Дочка, ты, где была?

Таня по-настоящему испугалась.

Петр Данилович схватил свою любимую дочку за волосы, нагнул ее голову вниз и со всей силой своего огромного тела стал бить Таню кулаком по попе, по пояснице. Рука у него была тяжелая. Таня сильно закричала от боли. Отец продолжал колотить дочь. На крик выскочила Марианна. Она пыталась защитить дочку. Петр грубо, в плечо, оттолкнул ее, повернул Таню и, схватив ее за воротник свитера, наотмашь стукнул по лицу. На бледной худенькой щеке Тани сразу выплыло ярко-красное пятно.

Петр опустил руки. Он зло посмотрел на дочь и прорычал:

– Ты с кем пошла, шлюха? Разве я тебя растил для этого ублюдка? Я сотру его в порошок. Я уничтожу его. Он на Колыме лес валить будет!

Таня, молча, стояла. В глазах у нее не было ни слезинки.

Марианну трясло крупной дрожью.

Петр резко повернулся и направился в «залу».

Таня спокойно пошла в свою комнату.

Марианна засеменила вслед за дочерью.

Таня повернулась, посмотрела маме в глаза и тихо сказала:

– Мама, не надо, – и закрыла за собой дверь.

Таня кое-как стянула с себя джинсы, свитер, бросила всю одежду на пол и с головой завернулась в одеяло. Она слышала знакомые позывные программы «Время», голос диктора Юрия Балашова и заснула.

Марианна осталась ночевать на маленьком диванчике в комнате мамы. Она поняла, что больше никогда не войдет в свою огромную роскошную спальню.

На следующее утро Таня проснулась позже, чем обычно. Болела голова. Сильно тянуло поясницу. Она вылезла из-под одеяла, посмотрела на себя в зеркало. Все ягодицы и верх поясницы были в страшных синяках. Огромное пятно на щеке стало приобретать лиловый оттенок. Глаз отек и превратился в узенькую щелочку. Таня закуталась в толстый махровый халат, сидела на кровати и ждала, пока уйдут родители. Сначала ушла мама. У нее был утренний прием. Потом, сильно хлопнув дверью, ушел отец.

Таня, кряхтя от боли, вошла на кухню. Около стола в своем инвалидном кресле сидела бабуля. Таня с трудом присела на корточки, положила голову на бабушкины колени и громко, навзрыд, захлебываясь слезами, заплакала. Она плакала долго-долго. Бабуля старческой рукой гладила внучку по голове, слезы текли по ее морщинистым щекам. Она шептала:

– Девочка моя, милая, все пройдет, все будет хорошо, ты ведь у меня счастливая. Я это знаю.

Таня целовала сморщенные, в синих прожилках, руки бабушки. Так они сидели, пока Ольга Михайловна не устала. Таня отвезла бабулю в ее комнатку, помогла лечь на кровать. Старушка задремала.

Было около двенадцати дня. Таня взяла свою розовую сумку, долго в ней копалась и, наконец, нашла визитную карточку с телефонами Николая Александровича.

Сегодня – среда. Значит, Николай Александрович – в ректорате. Она набрала номер. Долго никто не брал трубку. Потом Таня услышала:

– Проректор по международным связям Большаков слушает.

Таня собрала все свои силы, чтобы не плакать, и, как ей казалось, спокойным голосом начала говорить:

– Николай Александрович, извините за беспокойство, у меня, вот такая, такая проблема, я должна уйти из дома, но мне некуда. На вокзале меня поймают милиционеры и отправят домой. Мой папа, он против…

Она начала всхлипывать. Николаю стало все ясно. Он спросил:

– Таня, через час Вы будете готовы? Я за Вами заеду. Я Вас очень люблю.

Он повесил трубку. Таня долго сидела и слушала телефонные гудки. Ей хотелось снова услышать последнюю фразу.

Она встала, с трудом залезла на антресоли, все ее тело разламывалось. Она достала небольшой черный, лаковой кожи, чемодан и большую спортивную сумку с логотипом Гарвардского университета. В чемодан напихала, не глядя, какую-то одежду. На дно спортивной сумки поставила рыжую, печатную машинку, собрала все свои бумаги, десятка три книг, натянула джинсы, белый свитер, пятерней расчесала короткие волосы и тихонечко вынесла в прихожую чемодан. С сумкой оказалось сложнее, она была просто неподъемная. Таня с трудом доволокла ее до входной двери, открыла шкаф, накинула дубленку. Рядом висели ее любимая норковая шубка и белый заячий жакет. Таня не удержалась и сунула их в спортивную сумку. Она зашла в комнату бабули, та спала. Таня долго смотрела на желтоватое, все в морщинах лицо, седые, белые, как лебяжий пух, волосы. Бабуля – это единственный, по-настоящему любимый человек. Когда еще они увидятся? Даже, если Николай ее выпроводит из своего дома, сюда она больше никогда не вернется. Звякнул, входной звонок. В дверях стоял Николай. Он, не говоря ни слова, взял в одну руку чемодан, в другую – спортивную сумку. Таня тихо захлопнула дверь.

Они поехали в новую, неизвестную жизнь.

В четыре часа из поликлиники, после трудной смены, еле передвигая ноги на высоких каблуках, вернулась Марианна. Всю дорогу она думала о молодой мамочке, лет восемнадцати, истощенной, убого одетой, которая притащила своего младенца в старом ватном одеяльце без пододеяльника, вместо пеленок – грязные тряпицы и что-то вроде распашонки, на головке, вместо чепчиков и шапочек, был повязан толстый шерстяной платок. Мамочка умоляла дать ребенку направление в ясли. Когда развернули малыша, тот еле дышал, все тельце было покрыто сыпью, глазки – мутные. Температура очень высокая. Вызвали детскую неотложную помощь, а мамочка плакала и умоляла «выписать справку» в ясли.

Марианна вошла в квартиру. В прихожей дверь шкафа – нараспашку, в Таниной комнате – нет одежды, книг и печатной машинки. Таня ушла из дома. Не раздеваясь, Марианна почти упала в Танино кресло. Слезы потекли, смывая обильную косметику с глаз, щек, яркая губная помада превратилась в розовато-красные струйки, похожие на кровь. Это было невыносимо! Материнское сердце разрывалось, стонало. Да, умом Марианна понимала, что Таня когда-то выйдет замуж, но обязательно будет жить в этой квартире. Она станет бабушкой, кому же, как не ей, врачу-педиатру, воспитывать собственных внуков.

Но все получилось не так. Эта дикая выходка Петра, как он мог! Что, вообще с ним происходит? Наконец, Марианна стянула сапоги, скинула тяжелую норковую шубу – очередной подарок мужа, влезла в халат. К маме заходить она не стала – это известие убьет старушку.