Где–то там, посреди океана, отвернувшись от замолчавшего приемника, капитан авианесущего крейсера стиснул кулаки и рявкнул непереводимые слова. Но, повинуясь им, описав на полном ходу циркуляцию, встала на ветер громада корабля. Опалив форсажным факелом палубу, прыгнул с трамплина в небо первый Миг.
Где–то там, далеко над казахской степью, на борту поисково–спасательной вертушки, остановилось усталое сердце великого Человека. И запустить его пытались, прилагая все усилия, квалифицированнейшие врачи…
А тут, в подмосковном Звездном, царил тихий ужас. Все взгляды были прикованы к табло электронных часов, запустившихся в момент потери радиоконтакта.
Минута.
Две.
Три.
' - Аэлита, здесь ЦУП, ответьте…'. Оператор начал безнадежно, но строго по графику вызывать корабль. Как раз сейчас он должен был бы, если бы все шло по плану, вынырнуть из атмосферы назад в космос.
Четыре минуты.
Там, над Атлантикой устремившиеся в стратосферу истребители, включив радары, обшаривали почти по–космически темнеющий небосвод.
Пять минут.
Уже десяток машин, разлетаясь на все стороны света, искали. Хоть что–то, хоть падающие обломки. Авианосец, похожий на растревоженный улей, продолжал регулярно выстреливать все новых птичек в небо, на корме раскручивали винты вертолеты. Послали его в этот район океана так, на всякий пожарный. Увы, пригодилось.
Шесть минут. В зал прибежали медики центра подготовки, много им работы. Да, похоже что все. Жизнь — только миг, и точка с запятой…
Как же трудно. Как тяжело нести такой груз. Режет сердце печальная музыка, больно смотреть… На молчащих, замерших в тоске, траурной грусти людей. Не надо никакой милиции, все и так соблюдают порядок. Черное, все черное… Черные лица, черный день. Ну как, как так могло случится! Как…
Тишину, мертвую тишину центра нарушили связисты. Радостно заорали, переключая тумблеры. И, сквозь помехи донесся далекий голос.
' …овторяю — я пятый, вижу цель! Квадрат девять два пять, повторяю…'
Мы все вскочили, прижимая наушники — и с надеждой слушали…
' — Высота одиннадцать скорость восемьсот…' - падает стремительно скорлупка спускача, ну давай птичка, не подведи!
' — Вышел парашют, повторяю — наблюдаю раскрытие купола. Что? Нет, один, повторяю — купол один…' - тут кто–то очень жизнерадостный уже стал кричать 'ура'. Не вовремя, рано — ох как рано радоватся начал. Бывалые товарищи успокоили оптимиста.
Один — всего один из трех… Значит, два других парашютных отсека повреждены. Прогорели или просто заплавились крышки. Что там — внутри корабля, не расплавился ли люк… Чудо, что он вообще не сгорел, как спичка. Есть ли там кто живой? Двадцатикратная перегрузка, каменная, на такой скорости стена атмосферы. И один, всего один парашют открылся.
Разрубая форштевнем океан, спешил на предельной скорости огромный корабль — капитан вывел реакторы на полную мощность. Турбины ревели, раскручивая винты — риск, оправданный риск. Немного опережая, неслись вперед вертушки, выставив ласты готовы были боевые пловцы. Стремительные Миги кружились вокруг падающего спускаемого аппарата…
Ох, хорошо об воду ударился корабль, потухший купол плавал грязной разноцветной тряпкой. Все это мы увидели на киноэкране лишь спустя много дней. А тогда приходилось ловить обрывки радиопередач, представляя реальность.
'…шшш…'
'… подтверждаем, есть посадка!' - мертвые экраны Центра, нет телеметрии, нет связи. Лишь далекие голоса вояк, доносящиеся по спутниковому каналу.
'…Центр, говорит Орел. Просьба, подтвердить последовательность открытия люка… Что? Там нет указанных объектов! Как нет? Просто нет…' - сгорели.
Уже потом, совсем потом — смотрели мы киноролик. Снятый простой, пленочной кинокамерой. Корабль, точнее спускач — выглядел… Страшно. Оплавленный, потерявший форму. Люк, взрезаемый автогеном на палубе. Точнее — его оплавленные остатки, тщетно пытались водолазы заглянуть в иллюминаторы. Потекшее как воск стекло, с вкраплениями обшивки стало совсем непрозрачным… Долгие, долгие минуты были потеряны — сперва прямо в море пытались открыть корабль, потом прицепить тросы к сгоревшим креплениям. Наконец, долетела тяжелая вертушка, просто поймали 'фару' корабля сетью.
И, уже только на палубе смогли открыли корабль… Дым тлеющей, в теории негорючей внутренней обшивки потянулся из распилов. Матрос, орудовавший алмазным резаком, закашлялся. Куски люка выламывали обычным ломом, время… Время решало все. Извлекаемые фигуры в скафандрах, похожие на безликие куклы. Капли, потеки пластика…
Спасательные шкурки 'Кайр' справились. Зеленые огонки светодиодов на рукавах погасли — под контролем врачей одежку не снимали — срезали. Увеча многослойную спасительную броню, стараясь не задеть и не потревожить лишний раз хрупкие тела. Мы все в центре, затаив дыхание — слушали обрывистые, скупые слова по радио. Медицинские термины, торопливые слова…
'…кислород, быстро. Не трогать грудь! Только дыхательная подача…' - тревога, сперва утихшая — нарастала вновь.
Тишина, тишина. Уже потом, много дней спустя — мы узнали, как все было. Прямо на летной палубе весь медсостав авианосца ожидал доставку корабля. Медики были в курсе всех возможных неприятностей, космонавтов старались достать очень бережно. Но изломанные страшной перегрузкой тела были похожи на гуттаперчевые куклы…
Помошь пришла вовремя — увы, не для всех. Гера, отстегнув пристяжные ремни, управлял кораблем до последнего момента. Держал осью против потока, старясь не подставить люк, точно рассчитав единственно возможный вариант спасения. И, когда яростная плазма расплавила крепления, сгорели коварные болты, взорвалось оставшееся топливо в баках — фару спускача закрутило. Он потерял сознание, перегрузка зашкалила за двадцатку. Его собственные руки, как тяжеленные гири — упали. На грудную клетку… Командир был еще жив, самый первый очнулся — и, хрипя, булькая пузырями крови на губах, пытался что–то сказать. Много версий слышал я, почти каждый, кто был рядом — услышал что–то свое…
Врачи делали все — все, что могли. Но многочисленные внутренние кровоизлияния, переломы и трещины почти во всех костях оставляли мало шансов. Герман Степанович Титов, космонавт номер два, командир второй Лунной, первый человек, побывавший на Марсе и Фобосе, скончался на палубе атомного авианесущего крейсера 'Орел'. И навсегда стал, остался в нашей памяти первым… Если люди идут в Космос жить — значит, следом всегда будет крастся разрушительница надежд. //Перерыл полки — не нашел 1001 ночь. А она там есть :( /
Георгий и Борис выжили, перенеся двадцатикратную перегрузку — дробившую кости, отрывавшую от корней зубы… Через несколько лет, проведенных в непрерывных лечебных процедурах — смогли вернуться к нормальной, почти нормальной жизни. Они больше никогда не летали…
А нас, всех собравшихся в Центре управления — добило еще одно печальное известие. Товарищ Мишин, уронив трубку телефона, прошептал - 'Сергей… Ну как же так…' - и прижал ладони к лицу, серому от горя. Не стесняясь, плакали все, от мальков–стажеров до академиков.
А через полчаса — вся страна. Как радостно готовили, потратив километры кумача, торжественные парады, как ждали — но хриплый голос диктора, бессменого товарища Левитана, сообщил трагическую весть.
Как тяжело, как холодно… Морозный февральский ветер несет поземку, забивая щели между гранитными булыжниками. Легкая совсем доля груза на плече — мегатонной горя давит на сердце. Уж слишком мы расслабились, привыкли к легким победам. Да и я грешен, чего там… Думал — корабль проверен на сто процентов, сколько лет летает. Но крохотные, в сотни грамм веса болтики жестоко доказали — случится может все. И предусмотреть, предвидеть все возможные случайности невозможно. Ну кто мог подумать, что заботливо укутав на все время долгого полета корабль дополнительной изоляцией — совершили фатальную ошибку? Кто… Некого винить. Меньше пятнадцати лет прошло, как мы впервые коснулись бездны — таящей множество угроз.
