Ну а этот носитель, великая — но совершенно не знаменитая 'пятерка', Р-5… Ее собрат, американский 'Редстоун' выводил на орбиту спутники, подбрасывал на пару сотен километров ввысь первых астронавтов. Когда 'ракетный Барон', Вернер фон Браун впервые увидел птичку — его слова было крайне трудно переводить. От волнения перешедший на родной германский, часто ругательный… Основной смысл был такой - 'Как?', 'Почему?, и 'Какого… Вы не запустили Спутник еще в пятьдесят четвертом?'.
Можно было понять человека, увидел высшую степень развития своего детища, спиртово–кислородной Фау. Когда–то, сбежав к американцам, делал ракеты. И, естественно, продолжил прежнюю работу. Максимально форсировал, улучшил технологию. Получившаяся ракета прославилась за океаном. Вот только наш результат его потряс… Мы получили в конце войны несколько кусочков монстра, конкуренты утащили из под носа все заводы. Разбомбили Пенемюнде, первый космодром в истории, однако. Но совсем быстро совершили чудо — разрушенная страна яростно боролась за выживание, любой ценой… Первая советская баллистическая ракета полетела в сорок седьмом. Американцы тогда продолжали пускать захваченные в Европе ракеты, не задумываясь о новых, хватало захваченного железа. А дальше началась борьба — невидимая, неслышимая для всего мира. Смысл в которой был один — кто, когда, как — успеет. Пока генералы чертили планы ядерных бомбардировок нашей страны, летчики, в далекой Корее, навешали САКу по рогам. Стратегическое авиационное командование честно доложило — не получится забомбить красных, силенок не хватит… Нужны ракеты.
Ну а наш Главный подошел к делу обстоятельно. Получив кусочки чужой технологии сперва ее просто повторили, весьма разумно. А потом обработали напильником как следует! Оружие возмездия гансов летало на три сотни, 'Пятерочка' на тыщу триста километров. С тем же двигателем, с тем же топливом. АмериканоНемецкий 'Редстоун' летал всего на шесть сотен. Так что 'коричневый' товарищ Браун был поражен — создатель машины, получившей максимальное развитие уже без его контроля.
Совсем недавно ему врачи объявили диагноз. И приговор — рак. Опять гептил, всего полгода осталось жить человеку. Хорошему, не смотря на нацистские награды. Ведь когда–то посидел он в Гестапо, ожидая расстрела. Всего лишь за попытку использовать несколько ракет для исследования Космоса. Прекрасно осознающий ограниченность времени пришел он в Советское посольство. С простой, но сильно озадачившей дипломатов просьбой. Всего–лишь посетить космодромы, пообщаться с давними соперниками, принять гражданство ГДР — и умереть на Родине.
Долго ходил вокруг Р-5, обнял и даже, как показалось, поцеловал дюраль носителя. Все удалились на безопасное расстояние, звучали привычные команды. Выхлестнуло, разбиваясь о пирамиду рассекателя, спиртовое пламя. Как сказал один генерал - 'эти бы тонны моим бойцам — никаких ракет не надо, любой город снесут!!!'
Но поднималась в Небо серебристая стрелка, с наконечником крохотного крылатого корабля. Прижимаемый перегрузкой к катапультному креслу сидел там курсант — ставший уже летчиком–космонавтом. Через пять минут он взлетит на четыреста километров, посмотрит на Дом, родную планету с высоты. Через пятнадцать минут войдет в атмосферу. Новенький, экспериментальный — но уже космический 'МиГ' встретит ярость плотных слоев атмосферы титановой шкурой и, пройдя на гиперзвуковой скорости тысячи километров, сядет на полосу Тюра—Тама. Огромную, недавно построенную — крошка 'Спираль' будет казаться мухой.
И еще один, проверенный, выбранный из многих пилот будет готов. Готов, насколько возможно для человека, существа — состоящего из плоти и кости. Летать там — в чернобелой пустоте, смертельной для всего живого. Видеть неприкрытое сияние светила. Такой ласковый лучик Солнца дома — превращается в яростный протуберанец, потоки излучения. Стоит только глянуть — и можешь ослепнуть. Почти как на вспышку термоядерного взрыва посмотреть. Хм. Так оно и есть…
// Добавлю потом, как Муза придет — переход. И вот — самый грустный кусочек. Написанный давно. Его продолжение — и многие другие кусочки погибли. При весьма мистических обстоятельствах. До сих пор хожу задумчивый…/
'… И сейчас готовятся к первому входу в плотные слои атмосферы. Скорость корабля превышает…' - аккуратно обошел оператора с телепушкой, снимающего увлеченно тараторящую молодую симпатичную журналистку. Болтала, впрочем, она по английски.
Прошел на свое рабочее место, одел наушники. Пробежал глазами по экранам, все в порядке. Сотрудники компьютерного отдела ЦУП-а спокойно продолжали контроль, не нуждаясь в начальственном пригляде.
Час назад космонавты отстыковали жилой отсек и перевели корабль на траекторию попадания. От громадины массой почти полкилотонны, собранной когда–то на орбите, домой вернется только трехтонный спускач. Ну и еще болтающийся на солнечной орбите жилой блок. Вдруг, может быть — спустя многие годы, его тоже приведут домой, в музей сдать. Но эту заботу мы оставим потомкам. Вспомнилось, как недавно служба слежения заметила подлетающий к Земле неопознанный объект, по тревоге были подняты новорожденные силы UNSC. Тревога оказалась ложной, после десятилетнего болтания в межпланетном пространстве вернулась к Земле третья ступень от американского 'Сатурна'. После недолгих споров состоялись маленькие учения — бедный бочонок испарился в пятидесяти тысячах километров от родного мира.
Но пора за работу, пошел контроль программы последней коррекции. Для успешного возвращения падающий, со скоростью в пятнадцать километров в секунду корабль должен попасть в игольное ушко. Узенький, всего десяток километров, коридор входа. Как говориться, шаг влево, шаг вправо карается — либо кремацией, либо мумифицированием и вечным полетом в пустоте.
Все, центр обработал данные и выдал параметры. Движок в последний раз включился, выплюнув пару десятков килограмм горючки.
' - Хорошо идете, хорошо… Попадаем в коридорчик, попадаем!' - от волнения товарищ Перминов заговорил так странно, немного сюсюкая — у многих на лице появились улыбки. Все хорошо, ура! Позади путь длиной в миллиард с лишкой километров, встреча с тремя мирами. И вот теперь ребята возвращаются домой, остался последний шаг…
' - Высота двестидвадцать, коридор норма. Отделение ПАО' - четко, по военному отрапортовал командир корабля.
На пульте мигнули и погасли огоньки контроля систем приборно–агрегатного отсека, обнулились циферки топливомера. От корабля сейчас осталась только 'фара' спускаемого аппарата. Но тяжелыми, свинцовыми глыбами упали на нас слова, спокойно прозвучавшие в динамиках…
' - Нет отделения'.
Я впервые увидел, как мгновенно седеют. И у самого челюсти сковало судорогой, волосы дыбом.
' - Повторяю, нет отделения ПАО. Переход на ручное…' - в мертвой тишине центра звучали страшные слова обреченного человека.
Да чем тут уже поможет ручняк, чем?!!! С неотделившимся агрегатником, похожий на пулю от 'макарки' корабль и воткнется в атмосферу как пуля. Нет, в двадцать раз быстрее любой пули, причем не броней теплозащитного экрана, а хрупким люком, крышками парашютных контейнеров. От перегрузки ребята быстро потеряют сознание, сколько времени в невесомости были. Урржжж… Они же еще на ремнях повиснут!
И в унисон мыслям прозвучали спокойные слова балагура Егорова, весьма бы смешные в другой ситуации.
' - М-да, командир. Это песец, а песец не излечим. Как доктор говорю'.
Ответ мы не расслышали, заглушил нарастающий шум помех.
Полная тишина, только шуршит в наушниках статика, замершие с открытыми ртами журналисты, застывшие сотрудники центра. Кто схватившись за голову, кто с побелевшим лицом смотрели на потухшие экраны.
Где–то там, далеко–далеко над Атлантическим океаном горел в плазме искусственный метеор. Где–то там, в экзосфере, вцепившись в джойстики окаменевшими руками, пытался повернуть корабль, не подставить под яростный жар родной планеты уязвимый нос, его командир. Успеть, главное успеть — пока нарастающая перегрузка не дойдет до убийственной двадцатикратной и погасит сознание…
