- Луций! Как долго мы не виделись, право, с того времени, как расстались с Клитием, нашим учителем. Что занесло тебя сюда?
- Завтра узнаешь, но что - это? Тебя можно поздравить? Вот и ликторы и розги - ну, словом, весь чиновный прибор!
- Продовольствием занимаемся, исполняем обязанности эдила. Если хочешь закупить что-нибудь, могу быть полезен.
Я отказался, так как уже запасся рыбой на ужин. Пифий, заметив корзинку, стал перетряхивать рыбу, чтобы рассмотреть её, и спрашивает:
- А у кого купил ты эти отбросы?
- Насилу уломал рыбака уступить мне за двадцать денариев.
Услышав это, он схватил меня за правую руку и ведёт на рынок.
- А у кого ты купил эти отбросы?
Я указываю на старикашку, котрыйо сидел в углу.
Он набросился на того и стал его распекать:
- Так-то вы обращаетесь с нашими друзьями, да и со всеми приезжими! Продаёте паршивую рыбу по такой цене! До того этот город, цвет фессалийской области, доведёте, что он опустеет! Но даром вам это не пройдёт! Узнаешь ты, как поступают с мошенниками!
И, высыпав из корзинки рыбу на землю, велел своему помощнику встать на неё и растоптать. Удовольствовавшись такой строгостью, Пифий разрешает мне уйти и говорит:
- Мне кажется, Луций, для старикашки достаточное наказание такой позор!
Изумлённый и ошеломлённый этим происшествием, я направляюсь к баням, лишившись благодаря выдумке моего товарища и денег, и ужина. Вымывшись, я возвращаюсь в дом Милона и прохожу в свою комнату.
Тут Фотида, служанка, говорит:
- Тебя зовёт хозяин.
Зная уже умеренность Милона, я извиняюсь, что, мол, усталость скорее сна, чем пищи, требует. Получив такой ответ, он является и, обняв меня, увлекает. Я то отговариваюсь, то упираюсь.
- Без тебя не выйду. - И клятвой подтвердил эти слова.
Я повинуюсь его упрямству, и он ведёт меня к своему диванчику и, усадив, начинает:
- Ну, как поживает Демея? Что - его жена, что - дети, домочадцы?
Рассказываю обо всех. Расспрашивает о целях моего путешествия. Всё ему сообщаю. Тогда он разузнает о моём родном городе, о его знатных гражданах, а под конец даже о нашем правителе, пока не заметил, что я утомился и засыпаю посреди фразы, бормоча что-то невнятное, и не отпустил меня в спальню. Так избавился я от старика, отягчённый сном, поужинав баснями. И, вернувшись в комнату, я предался покою.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Как только ночь рассеялась, и солнце привело день, расстался я со сном и с постелью. И я человек беспокойный и жадный до всего редкостного и чудесного. А теперь при мысли, что я нахожусь в сердце Фессалии, прославленной как родина магического искусства, держа в памяти, что история, рассказанная Аристоменом, начинается с упоминания об этом городе, я оглядывал всё вокруг, возбуждённый желанием, смешанным с нетерпением. Вид любой вещи в городе вызывал у меня подозрения, и не было ни одной, которую я считал бы за то, что она есть. Всё мне казалось обращённым в другой вид нашёптываньями. Так что и камни, по которым я ступал, представлялись мне окаменевшими людьми. И птицы, которым внимал, - тоже людьми, но оперёнными. Деревья вокруг городских стен - подобными же людьми, но покрытыми листьями. И ключевая вода текла, казалось, из человеческих тел. Я уже ждал, что статуи и картины начнут ходить, стены говорить, скот прорицать и с неба, с дневного светила, раздастся предсказание.
Так всё я обозреваю, поражённый, и только что чувств не лишаюсь от любопытства, но не вижу признака осуществления моих ожиданий. Я брожу от двери к двери и прихожу на рынок. Тут, ускорив шаг, догоняю женщину, окружённую слугами. Золото, которым были оправлены её драгоценности и заткана одежда, выдавало матрону. Бок о бок с ней шёл старик, обременённый годами, который, как только увидел меня, воскликнул:
- Это - Луций! - поцеловал меня и зашептал что-то на ухо матроне. - Что же, - говорит он мне, - ты не подойдёшь и не поздороваешься со своей родственницей?
- Я не смею здороваться с женщинами, которых не знаю.
И, покраснев, опустил голову и отступил. Но та, остановив на мне взор, начала:
- Вот она, скромность Сильвии, его матери, да и во всём его облике с ней сходство: соразмерный рост, стройность без худобы, румянец не слишком яркий, светлые, вьющиеся волосы, глаза голубые, но зоркие и блестящие - как у орла, лицо - цветник юности, чарующая и свободная поступь!
- Я, Луций, - продолжила она, - воспитала тебя вот этими руками. Я не только родственница, я - молочная сестра твоей матери. Обе мы - из рода Плутарха, одна у нас была кормилица, и выросли мы вместе. Разница между нами лишь в положении: она вышла замуж за знатного человека, я - за скромного. Я - та Биррена, имя которой, частенько повторяемое твоими воспитателями, наверное, ты запомнил. Считай мой дом своим.
Я, перестав краснеть, сказал:
- Не годится, тётушка, отказываться от гостеприимства Милона без повода. Но я буду посещать тебя так часто, как позволят дела. В другой раз, сколько бы сюда ни приезжал, кроме тебя, ни у кого не остановлюсь.
Обмениваясь речами, через несколько шагов мы оказались у дома Биррены.
В атриуме, в каждом из четырёх его углов, поднималось по колонне, украшенной изображением Богини с пальмовой ветвью. Распустив крылья, Богини оставались неподвижны. Чудилось, что, едва касаясь стопой шара, Они лишь на мгновение застыли на нём и готовы уже подняться в воздух. Середину комнаты занимала Диана из паросского камня превосходной работы, с развевающимися одеждами, в движении навстречу входящим, внушая почтение Своим величием. С обеих сторон Её сопровождают собаки, тоже из камня. Глаза грозят, уши насторожены, ноздри раздуты, зубы оскалены. Если где-нибудь поблизости раздастся лай, подумаешь, что он из каменных глоток исходит. Мастерство скульптора выразилось больше всего в том, что передние лапы у собаки взметнулись в воздух вместе с высоко поднятой грудью и будто бегут, а задние опираются на землю. За спиной Богини высилась скала в виде грота, украшенная мхом, травой, листьями, ветками, тут - виноградом, там - растущим по камням кустарником. Тень, которую бросает статуя внутрь грота, рассеивается от блеска мрамора. По краю скалы яблоки и виноград висели, превосходно сделанные, в изображении которых искусство соперничало с Природой. Подумаешь, их можно будет сорвать для пищи, когда ожелтит их осень в пору сбора винограда. Если наклонишься к ручейку, который, выбегая из-под ног Богини, журчал, поверишь, что этим гроздьям придана и живость движения, будто они свисают с лозы. Среди ветвей - Актеон, высеченный из камня: наполовину уже превращённый в оленя, он смотрит на Богиню, подстерегая, когда Диана начнёт купаться, и его отражение видно и в мраморе грота, и в бассейне.
Пока я, не отрываясь, гляжу на это, получая наслаждение, Биррена говорит:
- Всё, что видишь, - твоё. - Она высылает всех, желая поговорить со мной наедине. Когда все ушли, она начинает:
- Эта Богиня - порука, Луций, тому, как я тревожусь и боюсь за тебя и как хочу, словно родного сына, избавить тебя от опасности. Берегись чар Памфилы, жены Милона. Первой ведьмой считается она и мастерицей заклинать души умерших. Нашепчет на палочку, на камешек, на какой другой пустяк - и весь звёздный свод в Тартар низринет и мир погрузит в хаос. Как только увидит юношу красивой наружности, пленяется его прелестью и приковывается к нему душой и взором. Обольщает его, овладевает его сердцем, связывает узами любви. Если же кто воспротивится и пренебрежёт ей, обращает в камень, в скотину, в любого зверя или же уничтожает. Вот почему я трепещу от страха за тебя и советую тебе остерегаться. Она томится похотью, а ты по возрасту и красоте ей подходишь.
