АПУЛЕЙ

ЗОЛОТОЙ ОСЁЛ

или

МЕТАМОРФОЗЫ

(пересказ через осознание)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вот я сплету тебе басни, порадую твой слух, если ты соблаговолишь взглянуть на папирус, исписанный остриём тростника. Ты подивишься на превращения человеческих судеб и форм и на их возвращение вспять тем же путём, в прежнее состояние. Я начинаю.

- Но кто он - такой? - спросишь ты.

Выслушай в двух словах.

Аттическая Гиметта, Эфирейский перешеек и Тенара Спартанская - колыбель нашего рода. Здесь я овладел аттическим наречием, и оно было первым завоеванием моего детства. Вслед за тем я прибыл, новичок в науках, в столицу Лациума и, не имея руководителя, одолел язык квиритов.

Потому я умоляю не оскорбляться, если встретятся в моём стиле чужеземные и простонародные выражения. Но ведь это чередование наречий соответствует искусству мгновенных превращений, а о нём-то я и собираюсь написать. Начинаем басню. Внимай, читатель, будешь доволен.

 Я ехал по делам в Фессалию, так как моя мать - оттуда родом, и наше семейство гордится происхождением от Плутарха через его племянника философа Секста. Я ехал на ослепительно-белой лошади, и когда, миновав кручи гор, спуски в долины, росистые луга, возделанные поля, она притомилась и я, уставший от сидения, спешился. Я отёр листьями пот с лошади, погладил её по ушам, отпустил узду и провожу её шажком, пока она не облегчила усталый желудок. И пока она, наклонив голову набок, искала пищи по лугу, вдоль которого шла, я присоединился к двум путникам, которые шли впереди меня на близком расстоянии, и пока я слушал, о чём идёт разговор, один из них, расхохотавшись, сказал:

- Уволь от этих басен.

Услышав это, я, жадный до новостей, сказал:

- Напротив, продолжай! Разрешите и мне принять участие в вашем разговоре: я - не любопытен, но хочу знать как можно больше, к тому же рассказ облегчит нам этот подъём.

Кто начал, сказал:

- Э! Эти выдумки - так же похожи на правду, как если бы кто-то стал уверять, будто магическое нашёптывание заставляет реки бежать вспять, море - застыть, ветер - лишиться дыхания, солнце - остановиться, луну - покрыться пеной, звёзды - сорваться, день - исчезнуть, ночь - продлиться!

Тогда я сказал:

- Пожалуйста, ты, кто начал рассказ, доканчивай его, если тебе не лень и не надоело. - Потом к другому. - Ты же, заткнув уши и заупрямившись, отвергаешь то, что может быть правдой. Ты даже не имеешь понятия, что лишь предвзятые мнения заставляют нас считать ложным то, что ново слуху, или непривычно зрению, или кажется превышающим наше понимание. Если же посмотреть повнимательнее, то обнаружишь, что всё это - не только для соображения очевидно, но и для исполнения легко.

 Вот вчера вечером едим мы с товарищами пирог с сыром наперегонки, и я хочу проглотить кусок чуть больше обычного, как кушанье застревает в горле: до того у меня в глотке дыханье спёрло - чуть не умер. А недавно в Афинах, у Пёстрого портика, я видел, как фокусник глотал остриём вниз меч. Вслед за тем он за несколько грошей копьё воткнул себе в кишки. И на окованное железом древко копья, из горла фокусника торчавшего, на его конец вскочил отрок и стал извиваться в пляске, словно был без костей и без жил. Можно было принять всё это за жезл бога врачевания с полуотрубленными сучками, который обвила змея плодородия.

- Но полно! Докончи, прошу тебя, товарищ, историю, которую начал. Я тебе один за двоих поверю и в первой же гостинице угощу завтраком.

 А он ко мне:

- Что предлагаешь, считаю справедливым и хорошим, но мне придётся начать свой рассказ снова. Прежде же поклянусь тебе Солнцем, этим всевидящим божеством, что мой рассказ - правдив и достоверен. Да у вас обоих сомнение пропадёт, как только вы достигнете ближайшего города Фессалии: там об этой истории только и разговора, ведь события происходили у всех на глазах. Но наперёд узнайте, откуда - я и кто - таков. Меня зовут Аристомен, и я - родом с Эгины. Послушайте также, чем я себе хлеб добываю: Фессалию, Этолию и Беотию объезжаю с мёдом, сыром или другим товаром для трактирщиков. Узнав, что в Гипате, крупнейшем из городов Фессалии, продаётся по сходной цене отличный на вкус сыр, я поспешил туда, собираясь закупить его весь оптом. Но в недобрый час я отправился, и надежды на барыш меня обманули: накануне всё скупил торговец Луп. Утомлённый поспешностью, я направился с наступлением вечера в бани.

Вдруг вижу я моего товарища, Сократа! Сидит на земле, изорванный плащ наполовину прикрывает его тело. Почти другим человеком стал: бледность и худоба до неузнаваемости его изменили, и он сделался похож на тех пасынков судьбы, что на перекрёстках просят милостыню. Хоть я его и знал и был с ним дружен, но, видя его в таком состоянии, я усомнился и подошёл поближе.

- Сократ! Что - с тобой? Что - за вид? Что - за плачевное состояние? А дома тебя уже оплакали и по имени окликали, как покойника! Твоим детям, по приказу верховного судьи провинции, назначены опекуны. Жена, помянув тебя, подурнев от скорби и горя, чуть не выплакав своих глаз, уже слышит от родителей побуждения увеселить дом радостью нового брака. И вдруг ты оказываешься здесь, к нашему позору, загробным выходцем!

- Аристомен, право же, ты не знаешь уловок судьбы, её милостей и превратностей. - С этими словами своё лицо, давно уже красневшее от стыда, плащом прикрыл, так что оставшуюся часть тела обнажил от пупа до признака мужественности. Я не мог дольше видеть такого зрелища нищеты и, протянув руку, помог ему подняться.

Но тот, как был с покрытой головой, сказал:

- Оставь судьбу насладиться досыта трофеем, который она себе воздвигла.

Я заставляю его идти со мной, прикрываю его наготу одной из двух своих одежд, которую снял с себя, и веду в баню. Там готовлю мази и притирания, соскребаю слой грязи и, вымыв, поддерживая его, веду к себе, грею постелью, ублажаю пищей, подкрепляю чашей, забавляю рассказами.

Уж он склонился к разговору и шуткам, уж раздавались остроты и злословие, пока ещё робкие, как вдруг, испустив из глубины груди вздох и хлопнув правой рукой по лбу, сказал:

- О, я - несчастный! Предавшись страсти к гладиаторским зрелищам, уже прославленным, в какие бедствия я впал! Ведь, приехав в Македонию по прибыльному делу, которое задержало меня там месяцев на девять, я отправился обратно с барышом. Я был уже недалеко от Лариссы (по пути я хотел побывать на зрелищах), когда в ущелье на меня напали разбойники. Хоть и обобрали - однако спасся. В таком положении я заворачиваю к старой, но до сих пор ещё видной собой кабатчице Мерое. Я рассказываю ей о причинах долгой отлучки из дома, и страхов на обратном пути, и ограбления. Она меня накормила ужином и вскоре, побуждаемая похотью, пригласила к себе на кровать. Я тотчас делаюсь несчастным, так как, переспав с ней разочек, уже не могу отделаться от этой чумы. Всё в неё всадил: и лохмотья, что разбойники у меня на плечах оставили, и гроши, что я зарабатывал, как грузчик, когда ещё сила была, - пока эта женщина и судьба не довели меня до такого состояния, в каком ты меня увидел.

- Ну, ты этого заслуживаешь и ещё большего несчастья, раз любострастные ласки и потаскуху детям и дому предпочёл!

Но он, приложив палец ко рту, сказал: