Фемистоклово толкование пророческого ответа Аристоники[58], а именно, что слова «деревянные стены» подразумевают строительство флота за счет доходов от серебряных копей Лавриона, оказалось верным. Успех тактики Фемистокла в морском сражении при Саламине оказался решающим для разгрома персидского флота[59]. А вот сухопутные силы персов убили всех греков, что остались в Афинах, разграбили святилище и спалили Акрополь[60]. В следующем году персидский полководец Мардоний снова захватил опустевшие Афины, а перед отступлением в Беотию снес афинские крепостные стены и предал город огню: «Когда же Мардонию не удалось склонить афинян на свою сторону и он понял (истинное) положение дел, то отступил, пока войско Павсания еще не прибыло на Истм, предав огню Афины. Все, что еще уцелело (в городе) от стен, жилых домов и храмов, он велел разрушить и обратить во прах»[61]. Когда афиняне вернулись в свой город после поражения Мардония в битве при Платеях в 479 г. до н. э., они обнаружили остовы разрушенных домов и оскверненные святыни и храмы[62]. Фукидид описывает зрелище, представшее взорам афинян: «Сразу же после отступления варваров из Аттики афинские власти велели перевезти в город женщин и детей с остатками домашнего имущества из тех мест, куда их отправили ради безопасности, и начали отстраивать город и восстанавливать стены. Ведь от окружной стены сохранились лишь незначительные остатки; большая часть жилищ также лежала в развалинах (осталось лишь немного домов, которые были заняты знатными персами)»[63]. По следам этого поистине глобального разрушения афиняне в первую очередь озаботились созданием безопасной обстановки, в которой они могли бы приступить к восстановлению прежнего образа жизни. Возможности не обращать внимания на понесенные потери, разумеется, не было. Как нынешние американцы приложили максимум усилий, чтобы должным образом почтить память погибших при разрушении небоскребов ВТО в Нью-Йорке, так и древние афиняне уделили немалое внимание увековечиванию памяти павших[64]. Они проголосовали за то, чтобы не использовать повторно камни разрушенных святилищ для возведения новых зданий. Эти камни оставили как есть, в напоминание о персидском нашествии, – возможно, в соответствии с клятвой при Платеях[65]: «…и, победив, сражаясь с варварами… храмов сожженных и получивших урон от варваров я не восстановлю повсеместно, но память о произошедшем я сохраню как свидетельство нечестия варваров»[66]. Соответственно, когда афиняне выстроили новую стену для защиты северной стороны Акрополя и решили использовать камни архаичного храма (что поразительнее всего, макушки старинных колонн), получился как бы военный мемориал, живое напоминание о разрушении города персами[67]. Фукидид начинает историю Пентеконтаэтии (50-летнего промежутка между персидскими войнами и Пелопоннесской войной) со строительства стен Фемистокла и признает их зарождением афинского могущества[68]: «Прослышав об этом намерении афинян, лакедемоняне отправили послов в Афины, чтобы помешать возведению стен. Они и сами предпочли бы видеть Афины и другие города неукрепленными, и к тому же побуждали их союзники, которые опасались новоявленного морского могущества афинян и отваги, проявленной ими в мидийской войне. Поэтому-то лакедемоняне и требовали от афинян отказаться от укрепления их города и даже предложили помочь им разрушить существующие стены в других городах вне Пелопоннеса. Своих собственных замыслов и подозрений против афинян они, впрочем, не открывали, а ссылались на то, что если Варвар когда-нибудь вздумает вновь напасть на Элладу, то не найдет себе уже никакого опорного пункта (каким в теперешней войне для персов служили Фивы), а всем эллинам достаточным убежищем и опорным пунктом для их военных операций будет Пелопоннес. Афиняне же по совету Фемистокла дали ответ, что сами отправят к ним посольство по этому делу, и отпустили лакедемонских послов. Тогда Фемистокл предложил немедленно отправить его самого послом в Лакедемон, остальных же послов не отпускать вместе с ним, но задержать в Афинах до тех пор, пока воздвигаемая стена не достигнет высоты, достаточной для обороны. Весь город поголовно – мужчины, женщины и дети – должен был строить стены, не щадя при этом ни частных, ни общественных зданий, а просто снося их, если это могло ускорить работы»[69].
Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. вернутьсяОбсуждение подготовки Фемистокла к персидскому вторжению и последующей эвакуации Аттики см. у Барри Стросса «Битва при Саламине: морское сражение, которое спасло Грецию и западную цивилизацию» (NY: Simon & Schuster, 2004). вернутьсяВ этой связи любопытно сравнить строительство стены в Афинах со строительством Башни Свободы в Нью-Йорке. Ср. комментарии Н. Урусоффа, архитектурного критика «Нью-Йорк таймс»: «Башня внушает тревогу, а не тешит амбиции» (19 февраля 2007 г.) и «Средневековая современность: оборонительный дизайн» (4 марта 2007 г.): «Через четыре года после американского вторжения в Ирак это осадное положение начинает выглядеть все более и более перманентным, выраженным в архитектурном стиле, который мы могли бы назвать средневековьем XXI века. Как и их коллег XIII–XV вв., современных архитекторов в настоящее время привлекают к созданию не только основных городских сооружений, но и к разработке линий гражданской обороны, причем требуют соблюдения эстетических условностей, например элегантных скульптурных барьеров вокруг общественной площади или декоративной облицовки для громоздких защитных бетонных стен… Самый пугающий пример нового средневековья – Башня Свободы в Нью-Йорке, некогда превозносимая как символ просвещения. Проект Дэвида Чайлдса из „Скидмор, Оуингс и Меррилл“, он опирается на 20-этажное бетонное основание без окон, оформленное призматическими стеклянными панелями в гротескной попытке замаскировать паранойю архитектора. И мрачная, обелископодобная башня над ним, скорее, олицетворяет американское высокомерие, чем свободу». вернутьсяСм.: Рунг Э. В. Греция и Ахеменидская держава: история дипломатических отношений в VI–IV вв. до н. э. СПб.: Нестор-История, 2008. Перевод Э. В. Рунга. См. также фрагмент «Греческой истории» Феопомпа, 115 F153. Рассел Мейггс в «Афинской империи» (Oxford: Oxford University Press, 1972) признает клятву подлинной, тогда как П. Дж. Роудс сомневается относительно подлинности фразы насчет храмов. вернутьсяДж. М. Хурвит «Афинский Акрополь: история, мифология и археология от эпохи неолита до наших дней» (Cambridge: Cambridge University Press, 1999). Археологические свидетельства персидского разграбления Афин и агоры в частности представлены в работе в Т. Лесли Шира «Персидское разрушение Афин» (Hesperia, 62, 1993). См. также статью Гомера Э. Томпсона «Афины встречают беду» (Hesperia, 50, 1981). Он пишет: «Подводя итоги: победа в персидских войнах безусловно сподвигла афинян на некоторые из их величайших достижений в искусстве, литературе и международных делах. Но данные раскопок напоминают, что разграбление 480/79 гг. до н. э. привело к длительному нарушению повседневной, гражданской и религиозной жизни города». вернутьсяС. Хорнблауэр в своих комментариях к Фукидиду (Oxford: Clarendon Press, 1992) цитирует статью Р. Э. Макнила «Исторический метод и Фукидид», в частности, рассуждение о значимости крепостных стен для Фукидида. Макнил пишет: «В комплексной теории власти Фукидида флот обеспечивает торговлю, торговля приносит доходы, доходы пополняют казну, казна означает стабильность и наличие стен, а стены сулят политическое господство над слабыми государствами. Для Фукидида стены суть высший символ власти». Автор «Афинской политии» признает заслуги Фемистокла и Аристида в возведении афинских стен: «Простатами народа в эту пору были Аристид, сын Лисимаха, и Фемистокл, сын Неокла. Последний считался искусным в военных делах, первый – в гражданских; притом Аристид, по общему мнению, отличался еще между своими современниками справедливостью. Поэтому и обращались к одному как к полководцу, к другому – как к советнику. Возведением стен они распоряжались совместно, хотя и не ладили между собой; что же касается отпадения ионян от союза с лакедемонянами, то их побудил к этому Аристид, улучив момент, когда лаконцы навлекли на себя ненависть из-за Павсания. Поэтому именно он установил для государств размер первоначальных взносов на третий год после морского сражения при Саламине, при архонте Тимосфене, и принес присягу ионянам в том, что у них должны быть общими враги и друзья, и в знак этого бросил в море куски металла». Обсуждение этого отрывка см. у П. Дж. Роудса в «Комментарии к аристотелевской политии» (Oxford: Oxford University Press, 1981). Плутарх также подчеркивал, сколь хитроумно афиняне приступили к созданию империи (Фемистокл 19): «После этого Фемистокл стал устраивать Пирей, заметив удобное положение его пристаней. Он старался и весь город приспособить к морю; он держался политики, некоторым образом противоположной политике древних афинских царей. Последние, как говорят, старались отвлечь жителей от моря и приучить их к жизни земледельцев, а не мореплавателей… Фемистокл, опасаясь, что они, удалив из собрания фессалийцев и аргосцев, а также фиванцев, станут полными господами голосования и все будет делаться по их решению, высказался в пользу этих городов и склонил пилагоров переменить мнение: он указал, что только тридцать один город принимал участие в войне, да и из них большая часть – города мелкие. Таким образом, произойдет возмутительный факт, что вся Эллада будет исключена из союза, и собрание очутится во власти двух или трех самых крупных городов. Главным образом этим Фемистокл навлек на себя вражду спартанцев». |
