На это отец ничего не ответил. Без сомнения, колесики его непостижимого ума пришли в движение.

– Ты надолго останешься дома, Джонатан?

– Через день-два надо вернуться в Лондон. У меня есть несколько приглашений. Я хотел поговорить с тобой. И конечно, посмотреть, как идут дела у Вайолет.

– У твоей сестры все в порядке. – В голосе послышалась забота.

Джонатан подумал, что Вайолет с удовольствием пользуется своей беременностью, чтобы заставить всех плясать вокруг себя, включая и отца.

– Она вся светится, – согласился Джонатан. Он уже знал, что это самый верный комплимент, который можно высказать беременной женщине.

Возникла короткая пауза.

– Теперь о твоих планах вступить в клуб «Меркурий».

Вот оно что! Ну, это ненадолго.

– Да, милорд?

– Мне понятна причина твоего стремления вступить в этот клуб. Учитывая, что прибыль всех его членов главным образом образуется от совместного участия в делах, я не понимаю, что ты можешь дать этой глубокоуважаемой и в высшей степени успешной группе инвесторов.

На мгновение Джонатан был сбит с толку. Из всех вопросов, которые он предвидел, этот даже не пришел ему в голову.

– Ну, для начала… мое имя. – К его словам можно было отнестись как к шутке.

Клуб был основан Айзеей. И если он не полностью контролировал эту группу инвесторов, то, безусловно, оказывал на нее огромное влияние как целиком, так и на ее отдельных членов.

Но отец даже не улыбнулся.

Джонатан прочистил горло.

– К тому же у меня огромное количество идей, и я полагаю, что тебе и другим инвесторам будет интересно с ними ознакомиться. И разве ты не говорил, что идеи – это капитал?

– Значит, у тебя есть какие-то идеи, – сказал отец, как будто на самом деле сомневаясь в этом. – Даже во сне не ожидал увидеть, что ты прислушиваешься к моему мнению.

Это был не просто отказ. Это был шокирующий отказ! Как будто Джонатан за эти годы не мог начать думать самостоятельно.

Он довольно быстро пришел в себя.

– Я познакомился с джентльменом, которого зовут мистер Клаус Либман. Он разработал технику массовой цветной печати. Мне кажется, это может стать прекрасным вложением денег.

Отец остался безразличным.

– Цветная печать – это… мелкая… идея, Джонатан. И Либман… Не тот ли это парень из баварцев, с которым ты познакомился в игровом притоне? – У отца два последних слова прозвучали иронично.

– Возле того заведения, – поправил Джонатан.

Хотя в глазах отца это было одно и то же. И тем не менее разница все-таки была. Джонатан защитил Клауса Либмана от головорезов, а еще купил ему выпивку, ссудил кое-какими деньгами и выслушал изложение его блестящей идеи. Теперь Клаус дожидался его возвращения из Суссекса с добрыми вестями.

– Я понимаю, это звучит не так волнующе, как хлопчатобумажное производство, но потенциал тут огромный.

– Конечно, конечно, – согласился отец. – Это то самое заведение, на пороге которого ты участвовал в драке? А потом, как говорят, выкрикивал грязные ругательства на улице?

Проклятый синяк! Джонатан приложил все возможные усилия, чтобы не потрогать его рукой. Как отцу вообще удалось узнать об этом?

– Я вмешался, чтобы помочь человеку, к которому пристали на пороге «Вепря и медведя», и это не игровой притон, а паб. Мне просто случилось оказаться поблизости. Три человека набросились на него, пытаясь отобрать кошелек. С ножами! Мне повезло, что я лишился только носового платка, а не жизни.

И крикнул-то он всего-навсего: «Отстаньте от него, вонючие ублюдки!» А мог бы высказаться гораздо грубее.

– Ну, разумеется, – протянул отец так, словно для него представлялся непостижимым порыв сына броситься в драку, чтобы спасти человека, – впрочем, участие в уличной потасовке ради примитивного удовольствия полностью соответствовало характеру Джонатана.

Так что бесполезно разыгрывать из себя доброго самаритянина. Выгоды это не принесет.

Конечно, Джонатан никогда бы не очутился возле «Вепря и медведя», если бы Аргоси не потащил его в тот салон.

– От моего внимания не ускользнуло, что ты зачастил в дом известной куртизанки, которая живет в районе Ганновер-сквер.

Только вспомни про дьявола!

– Она не…

Проклятье! Двумя этими словами Джонатан выдал себя с головой, показав, что понимает, кого имеет в виду отец.

Они были едва знакомы. Но вопреки всему она уже иллюстрировала мнимые недостатки Джонатана в глазах других людей. Джонатан знал, что она станет его головной болью.

– Боюсь, «зачастил» – некоторое преувеличение, отец. Я побывал в салоне, часто посещаемом сыновьями многих твоих друзей, а также некоторыми писателями, поэтами, художниками и тому подобными личностями, и да, одна женщина выступала там в качестве хозяйки от лица графини Мирабо. Молодая женщина, о которой я говорю, не принадлежит к аристократии и не проживает в том доме, насколько мне стало известно. Куртизанка ли она? Я в этом полностью не уверен. Я вообще мало о ней знаю.

При словах «поэты» и «художники» отец поморщился. Слово «куртизанка» явно вызывало в нем меньше беспокойства. По правде говоря, Джонатан к поэтам и художникам относился примерно так же. Его интересовали вещи материальные, а не абстрактные. Он предпочитал действовать, превращать идеи в реальность, а не высасывать из них мякоть, чем склонны были заниматься подобного плана люди.

– Кем может быть молодая женщина, которая играет роль хозяйки перед компанией, состоящей из одних мужчин, Джонатан?

– Я в полном неведении, милорд. Почему бы вам не просветить меня?

Молчание.

Так… Сегодня отец не намерен даже улыбнуться. Все яснее ясного.

– Ее мать была испанской принцессой, которая перебралась в Англию после войны. – Такой был миф, в любом случае.

– Кто бы сомневался. У них матери всегда испанские принцессы.

– И ее пригласили по просьбе графини Мирабо, которая является настоящей хозяйкой салона.

– Графине сейчас сто пять лет, если она еще жива. Я думаю, года три из своей жизни она вела себя вполне респектабельно, а лет пятьдесят – крайне легкомысленно.

Она совершенно точно была особой легкомысленной, но это даже нравилось Джонатану. У графини имелась одна особенность: она не обращала внимания на то, что происходило в текущем десятилетии, и никто не мог предсказать, в каком наряде она появится в следующий раз – в тоге, в средневековой тунике, или в парике в придачу к платью с турнюром, или вся в заплатах, или в туалете по последней моде.

– Мне дали понять, что ей семьдесят семь и еженедельные собрания – это исключительно ее идея, и приглашают туда только по ее распоряжению.

Отец отмахнулся от его слов.

– Что касается твоих посещений салона, пусть об этом беспокоится леди Уинслоу.

Джонатан замолчал. Вот теперь он был по-настоящему неприятно поражен. Удивление переросло в едва сдерживаемый гнев.

Он – взрослый человек. Флиртуя, всегда проявлял осмотрительность. Не был бабником и ничем не запятнал имени семьи. А леди Филиппа Уинслоу – вдова, могла позволить себе поступать так, как ей заблагорассудится, и то, чем он занимался с ней, было его личным делом!

Но как отец прознал про это? Должно быть, у него глаза повсюду.

«Ты сам был девственником, когда женился, отец? Очень сомневаюсь в этом». Именно это ему хотелось сказать. Но сказал он другое:

– Боюсь, я не вполне понимаю, какое отношение это имеет к моему вступлению в клуб «Меркурий».

– У тебя нет никакого опыта в инвестициях, Джонатан. За исключением определения запаса прочности противников в игровых притонах, или покупки подарков определенного типа женщинам, или в одновременных ставках в мушку на пять карт, или в соревнованиях по дартсу. Люди в клубе будут с тобой вежливы и предупредительны, но начнут возмущаться тем, что есть некто, у кого нет не только личных доходов, но и необходимых знаний, чтобы по-настоящему обеспечивать свой вклад в рост общего благосостояния, и этот некто лишь демонстрирует причуды своего характера. Они станут возмущаться мной из-за того что я поспособствовал твоему вступлению в клуб.