Еще одно чрезвычайно смелое заявление.

Последовала короткая, полная двусмысленности и взаимного интереса пауза. Возникло ощущение, что, возможно, каждый из них приложил определенные усилия, чтобы встретиться в толпе. Словно каждый знал о присутствии другого в окружавшей их толчее.

Каждый принял для этого свои меры – двое красивых, уверенных в себе людей! – и ни один из них не высказал другому своих мыслей на этот счет.

Он был не из числа ограниченных, этот Джонатан Редмонд. К великому сожалению.

Мимо продефилировала женщина, взглянула на него, а потом споткнулась, заглядевшись.

Джонатан явно не заметил ее. Наверняка такое случается с ним каждый день. Вероятно, в его мире это настолько распространенное явление, что ему кажется, что такое происходит со всеми.

– Он – богач. Я о герцоге, – буднично сказал Джонатан после короткой паузы. Наконец он отвел от нее взгляд и посмотрел в сторону дорожки. Толпа начала быстро расходиться, обтекая их. – Один из богатейших людей на острове. Такой человек может позволить себе все, что захочет. К примеру, лучшую ложу в опере. Наилучших лошадей и экипажи. Самых красивых любовниц. Все что угодно. – Джонатан искоса глянул на нее.

Томми закатила глаза, догадавшись, что он пытается выудить у нее информацию.

– А вы, мистер Редмонд, каких инвестиций хотите добиться от герцога?

– В деловое предприятие, – коротко ответил он и снова повернулся к ней. – А что? У вас имеются свободные и в больших количествах деньги, которые тоже хотите инвестировать?

Надо же, сколько яда! Злобный, отвратительный человечек! К счастью – для себя и для нее – он был чересчур проницательным. Улику против Томми – этот проклятый, слегка окрашенный кровью носовой платок – он по-прежнему сжимал в руке. Однако в том, что сказал Джонатан, не было и намека на обвинение.

– Меня интересует сам процесс зарабатывания денег, – ответила Томми.

– Это у нас общее, – пошутил Джонатан. – И не только это. У нас одинаковое хобби – выслеживать герцога Грейфолка.

Опять он удивил ее. Томми рассмеялась.

И вдруг ощутила беспокойство. Заговорила ее природная осторожность. Томми действительно должна была немедленно прекратить этот разговор. Он становился слишком откровенным.

Надо было уходить.

И тем не менее Томми не могла сдвинуться с места, увидев, как осветилось лицо Джонатана. Словно ее смех стал для него чем-то вроде завоеванного приза.

– О, взгляните! – неожиданно воскликнул он, глядя ей под ноги. – Вы что-то обронили. Что-то красное.

Только Джонатан нагнулся, чтобы поднять упавшую вещицу, как Томми, опередив его, схватила медаль, прежде чем он понял, что это такое.

Теперь сердце было готово выскочить у нее из груди.

А он опять стоял и пристально разглядывал ее. Между бровей залегла складка.

– О! Редмонд! – Из сильно поредевшей толпы донесся веселый мужской голос. Джонатан резко обернулся.

Томми, которой всегда удавалось найти самый удобный момент, чтобы объявиться и исчезнуть, ускользнула прочь так же резво, как уличный воришка увел с тележки яблоко.

Никому даже в голову не пришло, что это была она.

На что имелись свои причины. Тихо улыбаясь, Томми отправилась домой.

На следующее утро Джонатан подкинул монетку, чтобы решить, отправиться ли ему сначала к Клаусу, чтобы огорошить того новостью, что найти денег не удалось, и посмотреть, как вытянется у него веселая, полная надежд физиономия, а потом выдержать бурю, которой разразится эмоциональный немец. Или провести вторую половину дня, спасая Аргоси от него самого.

Он не испытал особой радости от того, что жребий выпал на Аргоси.

Вместо Аргоси, который беспечно купался в казавшихся нескончаемыми потоках отцовских денег и которому была предоставлена полная свобода жениться на ком угодно, он лучше бы отправился прямиком к Клаусу. Опять же в Лондоне Редмонду повсюду было неуютно от ощущения повисшего над головой дамоклова меча.

Однако, когда Джонатан и Аргоси вместе вошли в комнату, дамы бросились к ним и окружили друзей, как стайка перелетных птиц. Аргоси был белокур, хорошо сложен и красив, он был как раз таким, какими получаются потомки от смешения кровей красивых людей в течение многих поколений. И вдобавок наследником виконта. Аргоси предпочитал выступать в роли тоскующего страдальца – тогда женщины из кожи лезли, чтобы стать той единственной, которая оживит его для любви. Ради этого они были готовы на сомнительные эротические приключения, и Аргоси никогда не давал задний ход. «Зная компанию, в которой вы вращаетесь…» – сказала Томми тогда, под окнами герцога Грейфолка. Она, без сомнения, имела в виду именно Аргоси.

В настоящее время объектом неуместного и навязчивого внимания со стороны Аргоси была Томми.

Год назад графиня Мирабо решила, что страдает от одиночества, и вместо того чтобы ездить с визитами или устраивать у себя ужины, как поступили бы нормальные аристократы, стала приглашать к себе людей, которые развлекали бы ее. Поэта, которого она обожала, или художника, популярного философа либо двух (хотя настоящие философы быстро уставали от салонной болтовни с поэтами), или дочь бывшей знаменитой куртизанки (речь шла о Томми), и очень скоро ее вечера стали модными. То есть модными у золотой молодежи.

Стоило молодым людям увидеть Томми, как они возвращались сюда еще и еще. И приносили с собой дорогие напитки, потому что, обладая титулом, графиня не имела ни пенни за душой.

Вот так родился еженедельный салон.

У Джонатана была причина не желать наведываться туда сегодня: Томми, конечно, особа весьма таинственная, однако он прекрасно понимал, что на самом деле эта женщина – сплошная головная боль.

Низкие мужские голоса смешивались со звонким смехом дам. Поэт, которому явно не давали покоя лавры Байрона, зажался в угол и что-то говорил, отчаянно жестикулируя, в то время как его собеседник – какой-то романист, чьи волосы были слишком длинны, как будто он был настолько погружен в творчество, что напрочь забыл про парикмахера, – слушал и согласно кивал головой. Художник по фамилии Виндхэм – про которого говорили, что он написал портрет Томми, но про которого Джонатану было известно, что он, прежде всего, наштамповал несколько цветастых, полных похоти картинок для борделя «Бархатная перчатка», – стоял рядом с теми двумя и не скрывал, что скучает и полон скептицизма. За что Джонатан даже испытывал к нему симпатию.

А еще здесь находился лорд Прескотт, виконт, которому, как утверждали, было уже почти тридцать лет. Будучи старше любого из присутствовавших, слишком худой для своего роста, этот персонаж, подперев собой стену, стоял в одиночестве и совершенно неподвижно. Двигались только глаза. Он следил за перемещениями Томми по комнате.

Пока он оставался единственным, кого Томми старательно игнорировала.

Интересный факт.

Прескотт был виконтом. Богатым. Холостым. «Сухарь» – так однажды охарактеризовал его Аргоси, после того как познакомился с ним на каком-то приеме. Не характеристика, а приговор.

Графиня Мирабо величественно, как на троне, сидела в другом углу возле огромного мраморного камина, который, на взгляд Джонатана, совершенно некстати украшали херувимчики. Их фигурки с пухлыми щеками и мясистыми ягодицами лепились по углам сооружения, карабкались по нему вверх до самого потолка, где эта беспутная и разнузданная на вид группка созданий с крылышками выстраивалась в небольшую дугу. Графиня была одета в тогу, на голове – венок, на ногах – сандалии.

– Сегодня вы – гречанка. Да, миледи? – спросил ее Джонатан.

– Carpe diem[1], мистер Редмонд. Carpe diem.

– Попытаюсь, спасибо. Рад, что вы выглядите так чудесно.

– Взаимно, молодой человек. Вам не кажется, что вы слишком укутаны? Может, в тоге будет намного удобнее?

– Вне всякого сомнения, – согласился он. – Но только в следующий раз.