В конце концов он поднялся и прошел к лестнице под предлогом размять затекшую спину. Он подозвал ближайшего официанта, высокого парня по имени Рой Ли, если верить табличке на его рубашке. Дон попросил передать его комплименты повару и упомянул, что менеджменту, возможно, будет небезынтересно узнать, что по парковке шныряет местная шпана.

Официант кивнул:

– Да, спасибо, сэр, я передам ваши слова начальнику смены, – он понизил голос, как бы придавая своим словам оттенок доверительной конфиденциальности: – Одна девушка недавно выгнала пару таких из женского туалета. Наверное, хотели разрисовать кабинки. Мы нечасто сталкиваемся с такими вещами. Судя по всему, это школьники развлекаются.

– Ничего себе! Вы, надеюсь, сообщили куда следует…

– Мы предпочитаем не тревожить гостей. К тому же Мари не успела толком их рассмотреть, так что и опознать их вряд ли сможет, – Рой выглядел смущенным. – Я думаю, они ее запугали. Она не хочет говорить об этом.

– Да вы что? – сказал Дон. – Какое свинство. Бедная девушка.

– Да, она сама не своя. Прошу прощения за резкость, но, если эти малолетние гады и в самом деле ей угрожали, я был бы не против намять им морды, – он хрустнул суставами.

– Понимаю, – сказал Дон. – Еще раз спасибо.

Рой стряхнул с себя негодование и вновь надел маску вежливой услужливости:

– Всегда пожалуйста, сэр.

По дороге домой он спросил Мишель:

– Что там Селеста говорила о Стамбуле?

Они выехали за пределы хорошо освещенных городских улиц и неслись теперь вдоль убегающих за горизонт лугов, перемежавшихся холмами и рощицами вековых деревьев. Дон не отрывал взгляда от дороги, опасаясь не заметить оленя. Пока они ужинали, небо заволокли облака, и за окнами было темно, как в шахте. Радио звучало так тихо, что его можно было с таким же успехом выключить совсем. Мишель с годами потеряла интерес к музыке, кроме разве что племенных напевов или отдельных образцов корейской придворной музыки бронзового века.

– О Стамбуле? А, она спросила, собрала ли я уже вещи. Она вечно затягивает все до последнего – прямо как ты.

– Нет, я не затягиваю. Так она тоже едет?

– Она ездит каждый год, дорогой, – лицо Мишель, обмякшее от выпитого вина, в свете приборной панели выглядело призрачно-зеленым. Ее язык слегка заплетался. – Зн-чит, я, Барбара, Линн…

– Линн Виктори? Ух ты. Она красотка что надо.

– М’лчать. Барбара, Линн и Юстина Френч. И Селеста. Женский клуб.

– Уверен, что будет весело, – Дон резко вывернул руль. В багажнике что-то перекатилось. Раздался внушительный бу-бум. – Наверняка это просто повод набраться и посмотреть порнушку – если твои друзья такие же, как мои.

У него было слабое представление о том, как проходили эти конгрессы. Каждый год они проводились в другом городе и другой стране – в прошлом году это был Глазго, в позапрошлом – Манитоба, а до этого Пекин; зачастую для этой цели избирались разные малоизвестные регионы государств-сателлитов, которые появлялись и исчезали, то отпочковываясь от бывших прародителей – Советского Союза, Африки, Югославии, то вновь растворяясь в их тени. Вечеринки на развалинах режимов, острила Мишель.

– Эт’ повод обсудить серьезную научную теорию и укр’пить социальные и професс’нальные связи. И, к твоему сведению, мы пьем винные шпритцеры и смотрим арт-хаус, – она усмехнулась, откинула голову назад, позволив гравитации болтать ее на сиденье, словно на вертушке в парке аттракционов.

– Кстати, один из официантов сказал мне, что в женском туалете отметились вандалы. Сильно ему досталось?

– Не-а.

– Ага, – сказал Дон. – А Рой уверял, что там хулиганила шпана.

– Кто т’кой Рой? – Речь стала еще бессвязней, когда она откинулась назад.

– Официант, с которым я разговаривал. Он сказал, что они разрисовали кабинки.

– Чт… а, это. Да ерунда. Какое-то граффити. Селеста была в легком шоке, но над такими вещами лучше просто посмеяться. Это называется тэггинг[32]. У нас ведь тут есть и свои банды, чт’б ты знал.

– Главное, чтобы держались подальше от моей машины.

Она повернулась к нему:

– Они что-то сделали с машиной? – Глаза ее округлились, как у совы.

– Да пустяки. Все в порядке, – он рассмеялся и похлопал ее по руке, она кивнула и закрыла глаза.

Дон снова резко свернул. Когда он переключал передачу, в багажнике что-то снова бу-бумнуло. «Ну ладно», – пробормотал он и притормозил у обочины, в широкой седловине между двумя холмами. С левой стороны высился отвесный склон. Наверху, у снеговой границы, находился радиомаяк, пункт лесной охраны и обсерватория – кооперативная собственность трех университетов и нескольких богатых частных лиц. Они с Мишель однажды поднимались туда, из обсерватории открывался вид на всю долину. Дон поднял ручник, включил аварийку и перегнулся через Мишель, чтобы достать из бардачка фонарик.

– А? Чт’ такое? – вскинулась она, схватив его за рукав.

– Ничего страшного, милая. Мне нужно кое-что проверить. Через минуту вернусь.

– Угу. Поосторожней там, – сказала она сонно.

– Слушаюсь.

Он сделал глубокий вдох, набираясь решимости, затем выбрался наружу. Ни одной машины на дороге. Воздух дохнул холодом и сыростью, а темнота, сгустившаяся вокруг хрупкого пузыря света от фар «файрбёрда» и фонарика в руке Дона, казалась безбрежной. Резкий сильный ветер, задувавший над невидимыми глазу лощинами и ручьями, шелестел кронами деревьев. Было слышно, как вдалеке трещат и рушатся на землю ветви, поддаваясь его напору.

Надвигается буря. Дон открыл багажник. Слабый луч фонарного света выхватил из темноты баллонный ключ, коробку фальшфейеров и рабочий пояс с отвертками и гаечными ключами. Нарушителем спокойствия оказался домкрат, он выскочил из крепления и перекатывался туда-сюда. Дон вздохнул и стал его закреплять, бросая беглые взгляды через плечо, чтобы убедиться, что из-за поворота не вылетает машина, – субботним вечером на шоссе и обычных дорогах не было недостатка в пьяных водителях.

Его гигантская тень растянулась на белом гравии и асфальте. Он чуть не задохнулся от ужаса, заметив чье-то лицо в зарослях кустарника, нависавших над канавой на самой кромке светового круга. Лицо было плоским и уродливым, словно вынырнувшим из кошмара, с жесткой линией черного рта и черными же глазами, глазами акулы, перекошенными самым невообразимым образом. Дон направил луч фонаря прямо на эту жуткую физиономию, и порыв сырого холодного бриза взметнул и разметал палую листву, обнажив скол большой сланцевой глыбы. Ее поверхность покрывали разноцветные кляксы окислов и грязи.

Боже всемогущий, а у старичка-то начинают сдавать нервы. Зря я так переволновался из-за этих хулиганов. Он предпочел объяснить свою минутную панику рациональными соображениями: последствиями переживаний за любимую машину, а также осознанием факта, что его лучшие годы остались далеко позади и что они с Мишель беззащитны даже перед обычными буйными подростками с дурными намерениями.

И все-таки треск ветвей, завывания ветра, абсолютная непроницаемость тьмы пугали его и действовали угнетающе. Никтофобия [33] в начальной стадии, как он продиагностировал себя, проверив симптомы по Интернету. В отличие от своей дорогой жены, он больше не годился для полевых экспедиций, по крайней мере после заката солнца. Даже перспектива провести ночь в палатке в близлежащем парке пугала его. Под конец своей карьеры он уже не покидал безопасных границ офиса и лаборатории, а его редкие поездки заканчивались в течение дня. Дальние научные экспедиции, которые он любил в юности, с годами вызывали у него только тревогу, он терпел их от случая к случаю как неизбежное зло. Жизнь за городом нравилась ему постольку-поскольку; главное, чтобы с наступлением ночи он всегда мог щелкнуть выключателем и рассеять тьму.