Мугуриене с Яном посадили на самом верхнем конце стола. Она хотела знать, удалось ли Лизбете домотканое сукно и не стираются ли этой весной до крови копыта у бривиньских овец, как у палейских… Теперь уже гости подъезжали один за другим, случалось, что и по три телеги сразу. Калнзарена, как церковного старосту, посадили с обоими сыновьями на самом почетном месте. Лиена вспыхнула как огонь, даже руки у нее заметно задрожали, когда она наливала им в кружки кофе. Зарен печально улыбался, его продолговатое гладкое лицо имело, как обычно, несколько утомленный вид. Зариниете совсем не подняла своих красивых бархатистых глаз под черными, как уголь, дугами бровей, она гибкими незагрубевшими пальцами лениво выщипывала из хлебца изюминки. Дома Зарены почти каждый день пили кофе, и хозяйка Бривиней сочла уместным критически высказаться о своем кофе: ей не довелось быть при варке кофе, а Либа всегда так торопится — растолчет в ступке зерна, а просеять сквозь волосяное ситечко, конечно, забудет, — на дне чашки окажется крупинка-другая. Второго церковного старосту Калнасмелтена и Иоргиса из Леяссмелтенов посадили рядом. Лизбете тотчас подсела к Иоргису и попыталась заговорить с ним, но этот неуклюжий, грузный человек, с слегка отвисшей нижней губой, мог только прошепелявить в ответ «да», «нет». Когда Лиена налила кофе, он забыл даже эти односложные слова и, посасывая кусок сахара, с шумом хлебал, впившись глазами в Зету Лупат. И было на что посмотреть, недаром Зета прославилась на три волости: пышная, белая, как молоко, румяная, она сидела и ласково улыбалась, в светлой шелковой кофте, с широкими, собранными на плечах рукавами; золотистые волосы перехвачены зеленой шелковой лентой, завязанной бантом наподобие бабочки. Отец нагнулся и снял с ее спины пушинку одуванчика. Только раз Иоргис из Леяссмелтенов отвел от нее глаза и посмотрел в окно, когда во дворе заржал его жеребец и Мартынь Упит, Большой Андр и Осис принялись на него покрикивать.
Лаура еще раньше поздоровалась со всеми, и теперь вышла из своей комнаты с таким видом, будто совсем не подглядывала в дверную щель, и с достоинством опустилась на скамью против Иоргиса. К этому времени появился и Мартынь Ансон, в брюках навыпуск, с платочком на шее, с зачесанными на плешь волосами. Здороваясь, поклонился и тем, кто сидел вдоль стены, и тем, кто разместился по другую сторону стола, спиной к нему. Осмотревшись, уселся рядом с Зетой и оглянулся, не идет ли Лиена с кофейником. Ткацкого станка, куда бы можно было положить фуражку, на сей раз не было, он держал ее в руке, потом опустил на стол, но заметив, что это неудобно, пристроил на скамейку, следя за тем, чтобы кто-нибудь не сел на нее. Все-таки старик и старуха из Яункалачей тоже прибыли, хотя их пригласили лишь из приличия и в Бривинях никто не ожидал, что они приедут. Но старик не забыл, как они со старым Бривинем вместе готовились к конфирмации и пировали друг у друга на свадьбах, старухе же хотелось показать, что они не такие уж захудалые люди, что чужие их уважают, хотя собственный сын Ян и невестка считают хуже собак. Слезая с телеги, старуха успела рассказать Мартыню Упиту, что Ян словно на смех велел запрячь им лохматого и полуслепого гнедка. Когда зашли в дом, охотников слушать ее не нашлось, и она еще раз пересказала все это своему старику, который только кивал головой и изредка бурчал «да, да». Оба были такого огромного роста, что казалось, сразу заняли полкомнаты; старуха языком рубила словно топором: все на мгновение притихли. Лизбете нахмурила лоб, а Ванаг только повел плечами.
У него своя забота: приедет сунтужский барин или нет? Берзинь из Сунтужей одним своим величавым видом служил украшением всякого празднества, не говоря уже о том, что бывший писарь ловко говорил по-благородному и писал по-немецки, зная все законы и считался самым умным человеком в волости. Ванаг вышел даже на двор посмотреть. Нет, сунтужского барина все еще не было. Мартынь успокаивал и уверял, что тот, может быть, приедет прямо на кладбище, далеко, что ли, ему.
Кофе уже благоухал на весь двор. Лиене помогала главная стряпуха на всех поминках — жена станционного стрелочника Римши Тыя, то и дело торжественно появлявшаяся в комнате с огромным зеленым кувшином. За столом уже дымились трубки, комната наполнялась синим туманом, шум становился сильнее. Старуха из Яункалачей трубила громче всех.
— Моя невестка такая плакса, какой на свете не сыщешь, — кричала она Герде Лидак, которая совсем не знала Яункалачиене. — Только одними каплями и держится, прямо одуреть можно от их запаха.
Вошел Осис и напомнил, не пора ли идти в клеть — ведь путь дальний, пока доберутся до кладбища… В комнате сразу стихло: в самом деле, старый Бривинь ждал в клети, как это про него совсем забыли!
Но оказалось, что в клеть идти еще рано, не пришел еще провожатый — Саулит. Разговор уже не клеился, собравшиеся на похороны начали беспокоиться, как бы не опоздать, как бы священник не прибыл на кладбище раньше их. Кто же не знал Харфа, он мог рассердиться и уехать, как это было на похоронах старого Спруки, когда Лиена из усадьбы Лиепае с трудом догнал священника у поворота на Колокольную гору.
Запыхавшийся, со сползшим шейным платком прибежал Саулит. Еще дорогой он снял шляпу, приглаженные седоватые волосы растрепались, большой лысый лоб и мясистый нос в поту, на большой, с горошину бородавке на левой щеке висела блестящая капля. Тотчас всем стало известно, что за беда с ним приключилась: он забыл взять псалтырь и от самого поворота на Часовую гору бежал обратно, — по чужой книге у него ничего не получалось. Сейчас она в кармане, все в порядке — он хлопнул себя по левому боку. Успеется, еще есть время, кладбище не волк, в лес не убежит. Священник может минутку подождать, проповеди сочинять ему сегодня не надо.
Однако нужно было спешить. Ванаг повел Саулита в свою комнату. Если участники похорон пили кофе, то провожатому сверх того полагался глоток из бутылки, иначе у него не будет звучать голос. Саулит вышел из комнаты, держась еще прямее, почти откинувшись назад, но не из гордости, а просто из уважения к важным обязанностям, которые ему сегодня предстояло выполнить. Входя в клеть, он зацепился за порог и чуть не упал, но Лизбете вовремя подхватила его под руку и поддержала — произошло это с Саулитом потому, что, поднимаясь по ступенькам, он вытаскивал из кармана толстую книгу псалмов, а это было дело не легкое.
В клети испольщика сильно пахло березками. Женщины столпились вокруг гроба, впереди всех Лизбете и Лаура, мужчины жались к стенам и закромам. Саулит открыл книгу псалмов в толстом деревянном переплете, обтянутом черной кожей, и, настраивая голос, провел ладонью по кадыку. Длинный рябой Лиелспура стал рядом с Саулитом, тоже лицом к собравшимся, вплотную к нему Инга, — они с отцом считали себя выше других и значительнее остальных, — и все дивайцы были того же мнения. Лизбете терла глаза уголком черного платка с бахромой, который уже совсем измялся. Старый Бривинь лежал, точно ему до всего этого не было никакого дела. Подсвечник бросал тень на его лицо, не видно было — улыбается он еще или нет.
Пот на лбу у Саулита обсох, но лицо раскраснелось, спина еще больше выпрямилась. Голос у него поистине великолепный: могучий, как трос у парома Леи, так и гудел он на низких нотах, — по правде говоря, только из-за этого голоса священник Харф так долго терпел его на должности учителя. На похоронах раскаты его голоса прямо за сердце хватали, поэтому не только простые крестьяне, но и более зажиточные арендаторы и испольщики всегда приглашали его. Во время пения первого же стиха Лиена внезапно уронила две слезы, не успев даже схватиться за уголок передника. За нею принялись сморкаться хозяйка Межавилков и Осиене.
Андр Осис остался на дворе — помочь Мартыню, а главное, он в большой толпе чувствовал себя неловко и знал, что не выдержит подобающего на похоронах печального вида. У Межавилков заняли фуру для возки хлеба — своя телега слишком коротка для большого гроба старого Бривиня и в нее не запряжешь пару коней. Осис сделал новое березовое дышло, на Машку и большого вороного надели выездные хомуты с кожаной шлеей, Мартынь Упит свил на этот случай новые пеньковые гужи и торжественности ради подвязал две пары вожжей и не выпускал их из рук, пока старого Бривиня выносили и укладывали на подводе. Ради той же торжественности и особого почета оба церковных старосты придерживали руками гроб. Лаура накрыла его новым, только что вынутым из шкафа одеялом, так, чтобы было видно изголовье с посеребренным ангелочком, державшим пальмовую ветку. Мартынь Упит сел на передний край гроба, самоуверенно выпрямился и натянул вожжи. Его гордое лицо не предвещало ничего доброго; Ванаг пожалел, что раньше времени дал ему выпить, — он может выкинуть такую же штуку, как в прошлый раз с тележным мастером. Андр Осис сел рядом с гробом, свесив ноги. С другой стороны уселся Вилис, сын Калнасмелтена — Ванаг шепнул обоим, чтобы придерживали гроб и присматривали за тем, чтобы возница держался размеренного похоронного шага. По одному подергиванию вожжей Машка почувствовала, что кучер немного под мухой, и била копытом землю, заражая беспокойством вороного.
