В дверях она столкнулась с Лиеной Берзинь, робкой и смущенной, но ведь такой девушка бывала часто и без всякого повода.

— Матушка Андра, я хочу вас попросить… — прошептала она, оглядываясь, нет ли кого поблизости. — Не разрешите ли вы мне поставить кровать в вашу клеть?

Осиене не выразила никакого удивления, очевидно об этом говорилось уже раньше.

— Все еще к ним ходят парни?

Лиена осмотрелась еще боязливее и подвинулась ближе:

— К Либе вчера в самый дождь вечером опять приходил Сипол. Насквозь промок, еще и сейчас стоит лужа под ящиком, где он сидел.

Осиене с серьезным видом кивнула:

— Как же ему обойтись без жены? Корова, овцы, дочек вши заедают — некому присмотреть. Викуль выкупает землю, так что место испольщика обязательно будет.

— Все ночи они шепчутся, а иногда Либа как закричит — со страху свалишься с кровати.

Осиене стала на сторону Сипела.

— Кричит? Нашлась тоже недотрога, дура этакая! Что она о себе думает? Землевладельца, что ли, в мужья ждет? Зря ведь ждала Августа из Пазулей, потом еще одного вдовца из юнкурцев. Хозяевам нужна помоложе, да и лицом получше. Пусть подумает, как бы совсем на бобах не остаться со всем своим приданым. Сипол, тот женится, ему жена как хлеб нужна; если упустит место испольщика в Викулях, неизвестно когда опять случай подвернется.

Осиене разволновалась, точно Сипол был ей близким человеком.

— Да и ты хороша — с кровати валишься! Долго ли думаешь жить как святая? Когда к тебе начнут ходить, тогда уж небось не свалишься. — Но увидев, что Лиена зарделась, как маков цвет, Осиене немного смягчилась. — Ну уж если тебе так хочется, так и быть; только поставь кровать так, чтобы к ящику с мукой я могла подойти. В обед, когда Маленький Андр пригонит скот, пусть поможет тебе перенести постель, взрослым парням это не пристало. — И погнала свой выводок к поленнице.

Тале, не ожидая от этого ничего хорошего, едва плелась, точно у нее ноги омертвели, как говаривала мать. Но спасенья нет! Осиене села на толстое полено, а ее зажала между колен. Таз уже был на месте, над ним удобно чесать и на дне бить вшей. Девчонка уже заранее стиснула зубы, чтобы не разреветься еще до того, когда станет совсем невтерпеж.

Щеткой — это еще ничего, даже приятно, Тале сама запустила пальцы в волосы, чтобы почесать сильнее. Мать была недовольна.

— Почему сегодня так мало сыплется? — удивлялась она. — Чересчур мягкая щетка. С вечера нужно было на плиту положить, чтобы к утру подсохла. Подожди-ка, подожди, возьму гребешок!

Девчонка вздрогнула, зажмурилась и стиснула свои лошадиные зубы. Густой гребень жутко прохрустел над ухом — началось! Редкую сторону гребешка еще терпеть можно, но мать всегда предпочитала частую, под ним спутанные волосы трещали, словно щетина.

— Ага! Теперь другое дело! — радовалась Осиене, бросив взгляд на дно таза. — Я так и знала, что они там кишмя кишат.

Тале крепилась, с ужасом ожидая, когда мать начнет дергать по-настоящему, глаза ее были закрыты, губы дрожали. И когда гребень на полном ходу зацепился за самую чувствительную прядь на шее, раздался первый крик и прозвучал первый шлепок.

— Не ори, как недорезанная! Где ты их сваляла, в какие дыры лазаешь? Косматая шерсть Лача и та приличнее, чем твоя всклокоченная кудель!

Но это было только начало. Опытная рука Осиене не оставляла на голове ни одного места невыскобленным. На лбу и на затылке еще можно было терпеть, Тале только мычала сквозь стиснутые зубы, больше из предосторожности, чем от боли. Но как только гребень подбирался ближе к уху или к шее, раздавался крик, вслед за ним шлепок, потом следовал рывок за волосы, рев — и снова гневная кара. Пичук еще ничего не понимал и, сидя на траве, играл со щепками. Но Катыня стояла рядом и, нагнувшись, куксилась, глядя, как крупные слезы текут по щекам сестренки. Теперь пришел и ее черед; мать, отпустив старшую, притянула к себе за юбочку Катыню. Началось. И едва только мать привела щеткой по ее волосам, как девочка захныкала. Тале быстро вытерла глаза и присела на корточки, чтобы лучше видеть, и, обхватив руками колени, уже смеялась над полосатыми от слез щечками сестры.

— Сейчас это пустяки; погоди, когда начнет гребнем!

А когда заработал гребень, то не помогали ни шлепки, ни брань, ни окрики. Извиваясь, Катыня кричала, точно с нее сдирали кожу. Дважды останавливалась чесальщица, чтобы дать передышку рукам и сердцу.

— Ну что с тобой делать? Опять лазила на дрова, все волосы в смоле! Если ты не перестанешь орать, возьму ножницы и срежу всю эту копну, бегай тогда, как мальчишка, с остриженной головой.

Эта страшная угроза немного подействовала, Катыня заткнула рот рукой, чтобы не кричать так громко. Идя в клеть, Либа, усмехаясь, посмотрела на них. Осиене сердито погрозила ей вслед:

— Смейся, разборчивая невеста, увидим, какие самой достанутся! Кто будет вычесывать головы девчонкам Синода? Смотри, как бы самой мозолей на ладонях не натереть!

Катыня вскочила, мокрая от слез и обалдевшая, мать смахнула пот со лба, вздохнув, сняла с гребешка оставшиеся на нем волосы и пустила светлый комок по ветру. Теперь обе девочки стали рядком, с любопытством ожидая, как будет кричать братишка. О своих муках они уже позабыли. Предвкушая удовольствие от страданий Пичука, Тале даже подпрыгнула на одной ножке.

— Вот и с тебя сдерут кожу!

— Ну, Пичинь, подойди.

Пичинь — это имя она произнесла совсем иначе и другим голосом. Маленький еще глуп; не понимая надвигавшейся опасности, путаясь в длинном засаленном бумазейном платьице, он добровольно залез между коленями матери. И правду сказать, если так чешут, то можно и не пищать — все больше щеткой, а если гребешком проведут, то только редкой сторонкой. И волосики такие, что спутаться в космы нечему.

Лиена шла из хлева и остановилась, когда Осиене подняла голову.

— Ну вот и кончаю! С мальчиком пустяки, а с девчонками было возни. Весной волосы растут, как лес. Нечистый знает, где они их так сбивают, хоть скребницу бери. Мучайся, злись, греши с ними в воскресный день… — Она тяжело вздохнула.

Лиена не знала, что посоветовать, и вздохнула вслед за нею. В дверях показался Большой Андр. Осиене подозвала его.

— Принеси ножницы для стрижки овец, заодно остригу и тебя. Твои космы тоже свисают на воротник.

Большого Андра тоже будут стричь — стоит посмотреть, послушать, как он будет реветь. Трое маленьких стали рядком. Наверное, в их воображении всплыла картина, как мать весной стригла хозяйских овец, — связывала им ноги и сжимала их между колеи. Интересно, как Андра свяжут. Они весело переглянулись, сдерживая смех. С наспех вымытыми пород молитвой личиками и с гладко причесанными волосами дети выглядели преображенными, сама мать едва узнавала их и широко улыбалась.

Андру трудно было уместиться на полене, длинные ноги пришлось согнуть и обхватить руками, чтобы упереться в колени подбородком. Малыши, издеваясь, топтались на месте; рассердившись, он оскалил зубы и перекосил злые глаза. Но это не помогло, ведь он не мать — та не любила шуток.

— Нужно как следует подстричь, сегодня тебе придется пойти в Вайнели, — сказала мать, пальцами перебирая прямые волосы, концы которых были светлые, а у корней серебристо-пепельные. — Ну и пакля! Ножницы не берут!

Старые тупые ножницы стригли плохо, острые концы иногда больно кололи шею. Но так как эти три чертенка ждали, разинув рты, с блестящими от смеха глазами, Андр сделал совсем равнодушное лицо и стянул губы трубочкой, словно собирался свистеть. Ожидания не оправдались. Тале подмигнула младшим и дернула их за руки: что здесь понапрасну время терять, внизу шумела Дивая и, должно быть, взбивала пену вокруг камней, на лугу все выбоины полны водой. Надо воспользоваться удобным случаем, пока мать занята, потом вряд ли удастся. И они исчезли со двора, белые головы только мелькнули на дорожке.

Анна Смалкайс вышла из комнаты в новой полосатой юбке и широкой пестрой кофте, на ногах белые льняные чулки и постолы; платочек повязан так, чтобы волосы можно было выпустить на лоб, медно-красный, загоревший нос блестел — должно быть, сильно натерла. Лаурин псалтырь завязан в носовой платок, но так, что золотой крест виден.