Пока переправлялись по мосту через Браслу и поднимались вверх по ложбине, Карл Мулдынь молчал — старательно выбирал дорогу, оберегая ботинки. Но потом весь путь от Крастов до Калнасмелтенов продолжал сокрушаться о своей судьбе.
Что ему дали эти Мулдыни? С чем выпустили в жизнь? Кончил волостное училище и только год ходил в уездное в Клидзине. Да и то во время летних каникул махал косой и ворочал вилами — первые недели в школе трудно было ручку держать огрубевшими пальцами. Куда сунешься с этим одним классом? Хотел держать экзамен на первый классный чин, но требуют сдать географию и историю на русском языке. Где ему, семейному человеку, учиться? Уже шестой год прозябает в регистратуре железнодорожного управления за восемнадцать рублей в месяц, и нет никакой надежды на повышение. Недавно один из их отделения перешел на службу в акциз, так на освободившиеся места подали заявление сто шестьдесят желающих — словно сумасшедшие! — все лезут теперь из деревни в Ригу, бог знает, какие золотые горы там ищут. А как на восемнадцать рублей проживешь? Он снимает две комнатки и кухню на Орлиной улице, у самых Гравиевых холмов. Шесть рублей в месяц за квартиру — просто неслыханно! Хозяйка никогда дольше двадцатого не ждет, доставай где хочешь, хоть из преисподней. А ему так нравится гарнитурчик мягкой мебели — точеные ножки, обит зеленым плюшем. Купил его у Круминиете, на базаре Берга, за девяносто рублей. Софа, стол, трюмо и шесть стульев… Сесть боязно. Лилия сшила белые чехлы — чтобы обивка не выгорала и моль не побила. Набралось пятьдесят рублей, чтобы внести за мебель, на остальное получил рассрочку по два рубля в месяц, выдали вексель. Вексель — петля на шее! Сколько раз он собирался махнуть рукой — пусть Круминиете берет гарнитур обратно, да жалко, сердце из груди рвется. Софа, трюмо до потолка…
Андрей Осис попробовал от него избавиться — обогнал и пошел рядом с Андром. Но это не помогло, Мулдынь следовал по пятам. Умолк только на время, пока поднимались по крутому откосу из Калнасмелтенской долины — у всех Мулдыней одышка. Взобравшись на холм, откуда днем хорошо видна усадебная дорога Мулдыней, он продолжал свой рассказ, торопясь поделиться всем, что могло остаться недосказанным.
Вступил в общество «Рота»,[87] даже стал знаменосцем. Когда выходят на прогулку в лес у Киш-озера рядом с архиерейским поместьем, у Карла через плечо красуется широкая желтая лента, бахрома свисает до земли. Одно время даже пел в хоре общества. У него хороший бас — и ноты знает. Регент Бригис чуть не плакал, когда он женился и ушел из хора. Самому тоже жаль, да делать нечего. В «Роте» хороший буфет — заказывай что хочешь. Эх, иецанские раки с кюммелем!.. Когда сходились на спевку, нужно ведь было прочистить горло. Только буфетчик — скряга, сверх трех рублей в долг ни за что не даст! Каждый дворник одних чаевых наберет больше. Голодное житье — ничего другого не скажешь! А столоначальник получает тридцать пять и чины — за каждый чин пять рублей прибавки. Инженеры, те загребают до трехсот в месяц, — тогда супруга может жить летом на взморье, держать дома прислугу. Нет, долго так не может продолжаться! У Вандерципа уже что-то готовится — брат одного из сослуживцев работает там, он все знает. Рабочие недовольны заработной платой, на сдельщине тоже несладко. Начнется, начнется!.. Тогда эти тузы толстопузые получат…
Карл разошелся, почти повеселел. Андр Осис хотел было спросить, какая выгода будет регистраторам железнодорожного управления, если на фабрике Вандерципа что-то начнется, но вовремя спохватился; примется объяснять, заведет новый рассказ. Да и не оставалось времени. Подъехали к усадебной дороге Мулдыней. Марта соскочила с передка и помогла слезть охромевшей Лилии. Та вывалилась со стоном, носком больной ноги слегка касаясь земли. Прощаясь, Карл Мулдынь так крепко пожал обоим Андрам руки, будто это они всю дорогу тужили и охали, а он теперь высказывает им свое сердечное соболезнование. Значит, утром в семь? Как хорошо получается, что выедем в одно время. Вероятно, в Мулдынях дадут на дорогу что-нибудь из провизии, можно будет положить на телегу, чтобы не тащить на себе шесть верст до станции…
Когда свернули на поля Кепиней, Андр оглянулся на Мулдыньскую дорогу, где что-то смутно белело, и засмеялся, прикрыв рот рукой.
— Ну как, еще дышишь? Еще не оглох?
Андр Осис сплюнул.
— Сам нечистый натолкнул его на нас! Просто голова кружится! Тоже — знаменосец «Роты» нашелся! Жужжит, как муха, прилипшая к тесту… тошно!
— Теперь ты ему попался! — радовался Андр. — Это еще ничего. На Янов день, в прошлом году, я нес газеты от Рауды, и столкнул нас черт тут же, у Мулдыньской дороги. Два часа мучил, честное слово! Тогда у него были планы — перейти в тарифное отделение, где платят двадцать два рубля в месяц. Но начальник, русский бородач, принимает только православных или тех, кто может дать пятьдесят рублей взятки. Пятьдесят рублей Карлу Мулдыню негде было достать. И что ты думаешь, он серьезно решил перекреститься в православную веру! Сговорился со звонарем кафедрального собора, тот за три рубля обещал научить его читать православные молитвы. Но из этого ничего не вышло, — тогда должна была бы переменить веру и Лилия. Она отбивалась руками и ногами. Уж лучше она вернет гарнитур вместе с трюмо Круминиете, свяжет свои вещи в узел и уедет к отцу в Калснаву. Нет, этим Карла Мулдыня не запугаешь. Пусть едет, пусть бежит хоть к черту! Сколько раз он кусал пальцы, что не взял в жены продавщицу с соседней Лабораторной улицы. У ее отца на четвертой линии Шрейенбуша[88] свой собственный домик — по крайней мере хоть квартира была бы даровая. Но за мебель и трюмо уже почти все выплачено, не пропадать же добру…
Оба Андрея — этакие шалопаи — смеялись, прикрывая рты руками. Но смеяться долго не пришлось. Гнедой уже шлепал по грязи Кепиней. В окне арендатора Силагайлей горел яркий свет, — Калвициене еще не легла спать, поджидала уехавших на праздник.
Наутро Андр поднял всех в четыре. В половине пятого решил выехать: надо поскорее вернуться, чтобы до обеда проборонить последнее ячменное поле. Больше тянуть нельзя, а то осенью завернут заморозки. Но Андрею Осису кучер шепнул другое: в Мулдынях, вероятно, так рано не встанут, и они благополучно прошмыгнут мимо.
Спросонок женщины и дети выглядели хмурыми и недовольными. Погода стала прохладнее, с севера дул довольно сильный ветер, проносились белые клочья облаков, тревожно шумели в лесу ели, тряслись осины, будто осень уже хватала их за шиворот. Девочки прикорнули у матерей на коленях — хотелось спать. Стоя на пороге дома, Калвициене сокрушалась, что кофе остался недопитым.
Но встречи с попутчиками не миновали. Карл Мулдынь со своей Лилией уже ждали на усадебной дороге. На краю канавы лежала поклажа: довольно тяжелое ведро, засунутое в грязный мешок; туес, обвязанный платком, наполненный творогом или крупой; узел с караваем кисло-сладкого хлеба, кругом сыра и порядочным куском ветчины; из прорехи торчала шея ощипанной курицы. Ведро и узел связаны вместе, Карл собирался перекинуть через плечо и нести, если не придет подвода. Еще один мешок, перевязанный крест-накрест веревкой, в нем добрых полпуры картошки.
Андрею Осису пришлось слезть, чтобы Карл мог уложить свои вещи. Лицо у Марии сердитое, она притворилась, что спит, а то еще попросят потесниться. Подвинуться пришлось Андру, спиной к нему села Лилия. Сегодня пятка уже не так болит, вчера невестка выжала на тряпку сок подорожника и приложила к натертому месту; до Риги дотерпит.
Андр Калвиц сразу пустил гнедого рысью: хотел поскорее высадить их на станции и немедля вернуться. Двое мужчин дойдут пешком, времени до отправления поезда более чем достаточно.
Андрей Осис быстро зашагал, чтобы Карл Мулдынь не завладел пешеходной дорожкой, а ему не пришлось брести по конской тропе, и чтобы уберечь себя от нудных разговоров о гарнитурах и трюмо. Все же не уберегся — полдороги, до Калнасмелтенов, Карл только охал, стараясь поспеть за спутником, но потом завел свое.
