Надо было брать входные билеты. Под аркой, сплетенной из вершин двух пригнутых березок, стояли контролеры с красными лентами на рукавах и строго следили, чтобы у мужчин на отвороте пиджака был зеленый березовый лист, а на блузках женщин такой же, только позолоченный: на афишах предупреждение — приколоть на видном месте. Другие распорядители разгуливали по площадке, зорко наблюдая за тем, чтобы безбилетники не подлезали под веревку, заменявшую изгородь. Одним из кассиров оказался Август Вилинь, он встретил Андра словно давний друг, сильно тряс руку Андрею, даже собственноручно приколол женщинам по березовому листку. Подойдя к Анне, он все же высокомерно улыбнулся, затем покосился на девочек, должно быть, пытался определить, которая из них дочь бривиньского Ешки. Но угадать было не легко: на обеих — одинаковые синие платьица и белые полотняные шляпки.
Буфет с пивом, холодными и горячими закусками расположился в стороне, ближе к кустам, с таким расчетом, чтобы к нему имели доступ и те, кто не купил билетов. В отдалении от веревочного оцепления прогуливались те, кто ожидал темноты, чтобы пробраться на праздник. Пожилые и более знатные гости расположились отдельными группами на травке, чтобы выпить стаканчик и заняться умными разговорами. На самом видном месте разлегся учитель Пукит со своими друзьями. Детскую программу он успел уже провести, дети теперь перемешались со взрослыми, — Пукит развлекал знакомых, кидая остроумные словца и высмеивая проходящих деревенских девушек. Заслуживающее насмешки всегда легко найти: одна загорела и похожа на картошку, поджаренную в масле; другая прихрамывала, словно подбитая курица; у третьей на голове не шляпка, а овсяный блин… Столь же глупо острил Пукит и в своих юморесках. Юморески эти не читали ни писарь Заринь, ни Спрука, ни сунтужский Артур, но сейчас они смеялись громче всех. Миезис не мог забыть, как не так давно в одном из своих рассказиков учитель выставил его в самом неприглядном виде, и хотя примирение между ними состоялось, сдержанно улыбался шуткам Пукита. Жена Миезиса, смуглая, как цыганка, в белом шелковом платье и белых атласных туфлях, сидела повернувшись спиной к мужчинам и только изредка подносила к губам стакан с пивом. Она даже не улыбалась — женщинам высшего круга это не пристало. Не смеялся и толстый урядник Риекстынь — должность не позволяла.
Мария и Анна с детьми шли впереди. Андрей слышал, как вслед им Пукит отпустил что-то о рижских швеях. Вот нахал! — но глаз у него верный. На этот раз смеха не последовало, — наверное, узнали приезжих. У березовой арки встретился Мартынь Ансон, маленький, согнувшийся, с темными очками на носу, с папироской в новом тростниковом мундштуке — от него сильно несло горьким запахом пижмы. Березового листочка у Ансона не было, Пытался подсесть к компании Пукита, но его грубо спровадили. Тележный мастер был очень оскорблен и рассержен. Даже не догадался поклониться рижанам.
— Мне кажется, — сказал он, вытянув длинный указательный палец в сторону Пукита, — мне кажется, сегодня он опять хорошо заработает. Двести билетов по тридцать копеек, двести пятьдесят по двадцать пять… Какой капитал получится! До темноты народу еще привалит. На прошлогодний детский праздник он обзавелся книжным шкафом! В этом году мать хочет купить новую корову, сам Пукит заказал в Клидзине новый шевиотовый костюм. Мне кажется, тут дело явно криминального порядка.
Андр Калвиц потащил Андрея под арку, боясь, что Пукит заметит их и начнет издеваться. У музыкантов был перерыв. На площадке так тесно, что с трудом можно протиснуться. Андр прежде всего хотел посмотреть военный оркестр и пробирался к нему поближе. Андрей успел заметить, что их спутницы с девочками уселись на случайно освободившуюся скамейку.
Вокруг десяти музыкантов-солдат сгрудилась огромная толпа школьников и подростков. Андр нашел, что барабан в оркестре у Бурхарда куда больше, чем в оркестре Спруки, басовая труба у них из белого блестящего металла, тогда как у Иоргиса из Силагайлей медная. Сам Иоргис с Микелем Лаздой стояли в небольшом отдалении, как знатоки, оценивали военных музыкантов, — должно быть, сравнивая их со своими. Андрей рассказал Андру, что этот самый оркестр по воскресеньям играет в Торнякалнском саду «Аркадия», но в составе тридцати музыкантов, — жарят так, что у Агенскалнского рынка их слышно. Сам Бурхард сюда не приехал, за капельмейстера работал простой фельдфебель, игравший на флейте.
Солдаты пили пиво, курили папиросы и перебрасывались шутками с любопытными мальчишками, из которых многие уже знали несколько фраз по-русски. Трое из оркестра — евреи — отошли в кусты, где их окружили соотечественники, прикатившие из Клидзини на извозчиках. Но вот солдаты и их инструменты уже осмотрены, теперь мальчишек больше всего интересовал подвешенный на елочке картон с красиво выведенной латинскими буквами надписью. Сейчас на нем стояло: «Pause» [83]. Это легко понять, хотя мальчишки нашли ошибку: вместо «s», по их мнению, должно стоять «z». Нужно позвать Пукита, чтобы исправил красными чернилами. Но картон сняли и повесили другой. На нем значилось: «Pas de quatre»[84]. Люди вытянули шеи, начали читать и спорить: одно ясно, писавший не сумел справиться с буквой «q», и она получилась забавная, с отломанным хвостиком, — прочесть еще можно, но как его протанцевать? Оказалось, что это тот самый с прошлогоднего Янова дня знакомый падекатр, который тогда умели танцевать только три дочери кузнеца Балцера, сунтужский Артур, супруга Миезиса и кое-кто из клидзиньских плясунов. С осени портной Рупрехт, на своей скрипке, уже играл падекатр на каждой свадьбе. И сейчас вся площадка на Сердце-горе забурлила, как котел на огне. Пришлось убраться в сторонку. Андр повстречал старых школьных товарищей, Андрей Осис пошел один вокруг площадки между сидящими на скамейках и кружащимися в падекатре. У буфета мелькнул человек, страшно похожий на Мартыня Упита, и Андрей хотел удостовериться, он ли это.
Около буфета толпа втрое гуще, чем вокруг музыкантов. Изредка попадались какие-то знакомые, но фамилии их Осис уже не помнил. Большинство людей казались совсем чужими. Невероятно быстро вырастают мальчишки, а взрослые стареют. Андрей провел рукой по лицу, — только утром побрился, но борода уже колется. Годы… годы накопились и у него…
Мартыня Упита трудно было разыскать в этой толпе. Совсем нечаянно увидел его на склоне горы, в кустах, вместе с другим батраком Крастов Яном Земжаном и бывшим лесорубом в Ранданах Карклом. Из обрывков фраз сразу понял, что Мартынь рассказывает собеседникам о некоем заносчивом рижанине, который уже не хочет знаться с людьми из своей волости. Но увидев приближавшегося Андрея, он постарался изобразить на лице широкую улыбку изумления и радости, чтобы показать, как он польщен, растроган… Это было так сложно, что Андрей сумел прочесть на лице старого друга только смущение и замешательство.
Карклис и Земжан, как малознакомые, вскоре поднялись и ушли. Мартынь Упит и Андрей Осис остались вдвоем у двух пивных бутылок — пустой и наполовину недопитой. Андрей почти не узнавал Мартыня — загорел дочерна. Должно быть, на полях Крастов солнце палит еще жарче, чем на горе Бривиней. Мартынь неловко посмеивался, не зная, как называть приятеля — на «ты» или на «вы», вначале ради верности избегал личных обращений, получалось довольно забавно. Он, дескать, сразу увидел через всю толпу, еще у ворот. В шляпе и покупном костюме человек выглядит совсем другим! Да еще эти светлые усы, которых раньше не было. Но походка прежняя, только по ней и можно узнать. Стало быть, не загордились… Это множественное число Андрей мог по своему усмотрению отнести и к себе одному, и ко всей группе рижан. Та, которая выше Анны, в более широкой шляпе и с зонтиком, — та, должно быть, супруга. А из девочек — та, со светлыми волосами… Тут Мартынь прикусил язык: ведь другая — дочь бривиньского Ешки. Но об этом разве можно говорить?
