Пораженный Андрей Осис даже не заметил, что они едут не по старому разбитому усадебному проселку, а по хорошо укатанной дороге и что через ручей спилвской трясины насыпана дамба с мостиком. Не заметил также, что все поле до самой усадьбы засажено яблоньками, некоторые из них густо зеленели, иные согнулись без колышков или поломаны ветром. Когда-то они были заботливо рассажены, но теперь за ними никто не следил. По другую сторону ручья густая зелень клевера уже закрывала стерню прошлогодней ржи. Но Андрей все не мог оторвать глаз от опустошений на холме, когда-то покрытом дубами.

— Сумасшедший! — прошептал он, вздернув высоко плечи. — Зачем он рощу извел!

— Не только рощу! — рассмеялся Андр, указав в сторону Спилвы. — Первые два года дела здесь велись широко. На Грулланской подсеке было поднято восемь пурвиет под рожь, на Ликшанской десять — под ячмень, да осталась еще целина для выпаса лошадей. Посмотри, что осталось от зарослей черной ольхи!

Черного ольховника уже не было, торчали только редкие уродливые деревца, которые даже на жерди не годятся. На старом выгоне испольщика тоже остался только мелкий кустарник. На верхнем конце всю поросль на выгоне, вплоть до Айзлакстского леса, семья Бите вырубила, а новину перепахала. Посреди поля оставили большую козью иву; верхушка у нее спилена, на обрезок надето колесо. Этой весной сюда переселился аист с бривиньского дуба. Самец стоял на краю гнезда и, наклонив голову, осматривал еще незнакомые окрестности.

Непонятно, почему все это забавляло Андра, ему даже хотелось смеяться.

— Аистов тоже отняли у старых Бривиней. Пусть сторожат, как бы семья Бите ночью не сволокла на свой остров незаконченную каменную постройку!

Через Спилву прорыли глубокую канаву, но пользы мало; в канаву стекали воды с болотных лугов Озолиней и трясин Ритеров, луга Бривиней по-прежнему оставались заболоченными. В низине ямы из-под камней остались незасыпанными, частью сами завалились, частью наполнились черной водой.

Все время, пока проезжали Бривини, Анна сидела как на горячих угольях. Только бы не высунулась откуда-нибудь обросшая щетиной рожа с мутными глазами!.. Но вот спустились в низину, она готовилась уже облегченно вздохнуть, как вдруг громкий крик заглушил грохот телеги.

Высокая, сгорбленная старуха гнала скот Бите с бривиньского луга. Овцы легко перескакивали через канаву, но у коров ноги скользили по глинистому скату; ржавая болотная вода так и брызгала во все стороны, пока коровы перешли на другую сторону и, как баржи, медленно поплыли между кустов на участок Яунбривиней. Взбешенная старуха что-то каркала им вслед. А сбежавшая вниз к дикой яблоне Битиене размахивала руками и визжала:

— Не тронь моих коров! Не смей! Напиться скотине не дают, замухрышки поганые!

Во дворе Бите, вздернув бородку, грозил кулаком:

— Нищие этакие!

— Могли бы поить скот в Дивае, — пояснил Андр, — да берегут лужок на берегу. Им выгоднее, когда коровы ходят на водопой к канаве, могут пощипать траву на лугу Бривиней. Как чума тут засели! Только Ешки и боятся, тот с ними не церемонится. Прошлой зимой подстерег ночью Баумана у своего сенного сарая и так отделал, что тот две недели не мог в лес выехать.

Седая старуха грозила хворостиной, но, заметив проезжающих, бросила хворостину на землю и побрела к Вилиньскому дому, волоча за собой по кочкам длинный подол юбки.

— Кто это? — спросила Анна, прячась за спиной Марии, но веря своим глазам.

— Это? — переспросил Андр, указывая пальцем. — Да старая Лизбете. Ей все время приходится воевать с семьей Бите: невестка в комнате нянчит ребенка, чересчур толста, ей трудно подняться.

Битиене тоже заметила проезжих и, держа над глазами ладонь, так вытягивала шею, что, казалось, голова оторвется. Бите вышел на дорогу близ домика Лауски. Андра, конечно, узнал, но кто остальные, одетые по-городскому, не мог понять.

Андр натянул вожжи, выпятил грудь и так лихо пролетел мимо, что облако пыли заволокло домик Лауски.

Ритерская мельница, стоявшая на пригорке, совсем развалилась. Одно крыло сорвано ветром; раскидав кривые перекладины, оно валялось тут же на земле. На другом — еще болтались разорванные клочья выгоревшей от солнца парусины; остальные два торчали точно разведенные в замешательстве и недоумении руки. Мельницу Ритер выстроил в свои молодые годы, когда женился на сестре старого Спруки, получив в приданое четыре сотни. Ритер, хвастливый и заносчивый, все эти деньги ухлопал на мельницу, выстроил ее с круглой макушкой и с вращающимся колесом у основания. В свое время макушка была обита железом и выкрашена в зеленый цвет, но за эти сорок лет жесть проржавела насквозь, от солнца и от дождя облезла, как платок у цыганки. Единственным утешением для ветхой Ритерской мельницы было то, что за горой Бривиней, рядом с Лапсенской рощей, она могла видеть большую каменную Тупеньскую мельницу, тоже почти заброшенную. Но Тупень изредка пускал ее в ход, когда нужно было перемолоть собственное зерно. Ритерский Саша уже третий год возил все до последнего зернышка на мельницу Арделя. Ардель установил паровой локомобиль и молол круглый год, даже посреди лета, когда в Дивае и Брасле вода иссякала и не могла вертеть мельничное колесо. Ардель молол зерно на железных вальцах; кроме того, у него были машины для очистки шерсти и сукноваляния. Все дивайцы ездили к нему. Владельцам ветряных мельниц пора было сносить свои ветхие башни, все равно их со временем завалит непогода.

Когда путники приблизились к Ритерам, высокий костлявый старик в засиненной льняной рубашке прошмыгнул вдоль яблоневого сада. Это был сам хозяин Ритеров. Он околачивался здесь — ни здоровый, ни больной, ни работник, ни дармоед. Люди говорили: в свое время он перепился и от этого получил какую-то внутреннюю опухоль. Другие утверждали, что у него, кроме лени, никакой болезни нет — за всю жизнь он пальцем о палец не ударил. В Ритерах, на смех людям, вот уже десять лет всем заправляет Саша, бог весть откуда заявившийся чудак. Но Минна Ритер прошлой зимой связала ему теплую фуфайку с узорами на обшлагах. Саша иногда так поругивал Минну, будто она здесь пришлая, а не он.

Андрея Осиса не радовало свидание с матерью. Предвидел, что встретит упреками: не был на похоронах отца, ее совсем забыл; может быть, начнет вспоминать о Вайнелях… Кто не знает Осиене! И самое неприятное в том, что упреки будут справедливыми — этого нельзя отрицать. Андрей смотрел, как гнедой тяжело поднимался на песчаный Ритерский холм, и ему казалось, что его самого запрягли в телегу и он с натугой тащит воз.

Анна тоже не ждала ничего хорошего. За все эти годы она не забыла последней встречи с матерью в домике Звирбула. Хотела бы забыть, но не могла. Иногда совсем неожиданно, без всякой видимой причины, все вспыхивало в памяти, как искра, когда колесо ударяется о камень. Опять надо оправдываться, объясняться, доказывать — снова окунуться в старую грязь… Это надвигалось, словно черная туча.

Уже издали было видно, до чего запущены Ритеры. Близ самой обочины валяется дорожный каток с выпавшей втулкой. На месте забора кое-где торчат редкие колья или валяется полусгнившая и заросшая травой жердь. Посреди двора доживает свой век старый куст сирени, сверху обглоданный лошадьми, снизу подрытый свиньями, но весь усыпанный цветами, словно утонувший в лиловом сугробе. Вместо ворот по обеим сторонам дороги возвышались огромные кучи свежесрубленного хвороста.

За ворохом хвороста послышался молодой, но резкий и надтреснутый, сердитый женский голос:

— Что, вшей ищете? Когда, наконец, будет трава для свиней?

Второй голос звучал мягче и совсем робко:

— Не кричи, дочка, не кричи! Нельзя так быстро управиться. Всю неделю не чесали, в этих космах прямо кишмя кишат…

Первый голос не уступал:

— Пусть вычесывает сам, на пастбище у него времени хватит. Чтобы сейчас же шел в огород, сопляк этакой!

Когда телега, миновав кучи хвороста, въехала во двор, Тале Осис не взволновалась и не удивилась. Схватила коромысло и пустые ведра, окинула приезжих беглым взглядом и поспешила было к колодцу, но передумала, повернула обратно и, не выпуская ведер, скрылась в дверях дома. Дверь сейчас же снова открылась, вышел тучный мужчина с круглой светлой бородой, в такой же грязной серой рубашке, как у Ритера, но в начищенных сапогах. Оттопырив толстые губы, большим пальцем поковырял в ослепительно белых зубах, равнодушно посмотрел на приехавших, подошел к клети, сплюнул и полез на чердак — должно быть, спать. Потом в дверях показалась Минна Ритер — длинная, как жердь, с гладко зачесанной, до забавного маленькой головой, на которой торчали большие красные уши. Как из кустов выползла, поглазела и скрылась в доме.