У Пукита — торговый день; во время перерыва он в своей квартире продавал ученикам чернила и тетради. Четыре мальчика и две девочки, держа в руках пузырьки, стояли и смотрели, как он из полштофной бутылки наливает седьмому, первому в очереди, в маленький пузырек. У Пукита была своя мерка, он внимательно следил, чтобы на три копейки не налить, как на пять. Занятие такое серьезное, что он не мог ни отвести глаз, ни ответить на приветствие волостного старшины. Горлышко пузырька узенькое, — большая капля скатилась на пальцы. Учитель рассердился, сунул облитую посудинку в руки мальчику.

— Не горлышко, а игольное ушко. В следующий раз захвати шапку, попробуем налить в нее.

Стоящие в очереди, должно быть, знали, как в таких случаях надо вести себя, — подталкивали друг друга и смеялись.

Гнев Пукита улегся. Владельцем негодного пузырька оказался Андр Калвиц. Ванаг хлопнул его по плечу.

— Ну, как живешь?

Андр робко взглянул на учителя, кинулся вон, весь красный, будто из жаркой бани.

От удачной шутки гнев Пукита совсем прошел. Взяв новую склянку, он посмотрел на волостного старшину, — в желтых, немного косых глазах сквозила явная насмешка. Теперь впору было рассердиться старшине, но он сумел сдержаться. Отстранив ребят, прошел в соседнюю комнату и сел на плетеный стул; на столе, застеленном газетой, лежал русский иллюстрированный журнал «Живописное обозрение»[65] в переплете с золотыми узорами. По другую сторону стола — полукруглый потрепанный диван, а над ним портрет Александра III в золотой раме, увенчанной сверху царской короной на дубовых ветках. Такой же портрет висел и в классе — этой весной Иоргис из Леяссмелтенов привез его из Риги. К стене еще приколоты две картинки, вырванные из журнала «Люстиге блеттер». На одной изображен немецкий лейтенант с длинной втиснутой в высокий воротник шеей, с вздернутым подбородком и пенсне на горбатом носу. На другой — полуголая баба с оскаленными зубами. Хозяину Бривиней захотелось плюнуть, он отвернулся от такой пакости.

Торговля кончилась, Пукит вошел в комнату, сердито вытирая бумажкой испачканный палец. Распахнув двери в свою квартиру, он позвал мать.

— Подотри эту грязь! Наследили, точно свиньи.

По белому, чисто вымытому полу раскинута плетеная из тряпок дорожка, но семь школьников на ней не поместились, и рядом с половиком остались темные лужицы талого снега. Вошла еще довольно бодрая, но сгорбленная старуха с тряпкой в руках.

— Наследили, как поросята. Почему не велишь вытирать ноги? Особенно один отличается, кажется, Калвиц. Вечно копается в грязных ямах.

— Кожу сдеру с этих чертей! — процедил сквозь зубы Пукит.

Разжал руку и пересчитал медяки. «Почти полтину наторговал», — подумал Ванаг. Такую бутылку для волостной канцелярии покупали за тридцать копеек. А у Пукита осталось еще полбутылки — неплохая прибыль.

— Как дела у Калвица Андра? — спросил Бривинь, чтобы начать беседу, так как учитель, по-видимому, не собирался разговаривать.

Тот вздернул черные дуги бровей и ответил, немного пришепетывая.

— Калвица Андра? — переспросил он, явно издеваясь. — Такого не знаю. У меня только Андрей Калвиц, кажется, из Силагайлей. Может быть, тот самый?

Это Ванага задело довольно глубоко. Сын какого-то батрака из имения, напялил крахмальный воротник, нацепил галстук и хочет самого волостного старшину высмеять, как своих учеников. Его не испугала насмешка в этих желтых глазах — нет, он умеет ответить.

— В канцелярии у Зариня есть Свод законов, — сказал Ванаг просто, не повышая голоса; этому учителишке не удастся рассердить его. — Свод законов. В книге указано, что ее перевел Стерста Андрей.[66] Не Андрей Стерста, а Стерста Андрей. Если в книге так печатают, то почему же нельзя сказать Калвиц Андр?

Пукит уже не улыбался так ядовито, кажется, даже смутился немного. Сел на диван, засунул руку в карман и вытянул под столом длинные-предлинные ноги.

— Так говорили прежде, в новейшее время так не говорят.

— Вы, господин Пукит, здесь только второй год, мы, старые дивайцы, за это время еще не успели помолодеть. Детей вы можете учить по-новому, а с нами, стариками, вам придется говорить по-старому.

— Так не пишут по-русски, — с досадой ответил Пукит.

— Это может быть, по ведь мы по-латышски говорим.

Учитель как бы не слыхал. Вынул папиросы, закурил, осмотрел коробку и положил на стол. Когда он выпустил первый клуб дыма, густой, как облако, господин Бривинь достал пачку сигар, откусил у одной острый кончик и тщательно отряхнул над пепельницей. Пукит спохватился, взял папиросы и протянул Ванагу.

— Берите, пожалуйста, табак полегче.

— Спасибо. Нам, мужикам, чем крепче, тем лучше, печенка стерпит. — Потом перешел на строго деловой топ, — пусть учитель почувствует, что имеет дело с волостным старшиной. В комнате было жарко, как в печке, он расстегнул воротник своей теплой шубы с огромным овчинным воротником. — Я завернул сюда спросить, нет ли у вас каких-нибудь нужд?

— Нужд? — протянул Пукит, как будто и в этом слове услышал что-то заслуживающее насмешки. — Что это вообще означает?

— Об этом знать вам, только вам. Волости лучше, если ее меньше утруждают. — Встал, подошел к темно-коричневой кафельной печи и прикоснулся, но сразу же отдернул руку, от печи так и несло жаром. — Горяча, ничего не скажешь. Хорошо греет?

— Если натопить, то греет.

Пукит разгладил черные густые усы, его глаза опять насмехались. Полостной старшина покачал головой.

— Разумная печь. Так они все и поступают: если не топят, то не греют. Да. На будущей неделе объявлены торги на подвоз дров школе. Как вы думаете, сколько вам надобно?

— Двадцать кубических сажен, — ответил немедля Пукит, очевидно, давно уже подсчитав.

Волостной старшина засмеялся.

— Это столько же, сколько для Стекольного завода. На ваших три печи хватит и десяти, так же, как в прошлом году.

— Я сказал двадцать! — громко и повелительно сказал Пукит, даже кулаком стукнул об стол.

Ванаг приподнял бороду, которая угрожающе вздрогнула.

— Вы, господин Пукит, можете говорить многое, но волость должна распределить по надобности и целесообразности. Признаться, я сам думал дать вам двенадцать. Но если вы выражаетесь так повелительно и даже кулаком орудуете, то придется вам обойтись десятью.

Пукит уже не улыбался, морщина на его лбу стала глубже, чем у Бривиня, косые глаза готовы были съесть его.

— Я буду жаловаться инспектору.

Теперь насторожился Ванаг.

— Значит, вы с этого хотите начать? Хорошо, я не возражаю. Только своим инспектором можете не пугать. Вас он имеет право проверять, как вы русскому языку детей обучаете, ну, а училище содержит и снабжает волость.

— Вы получите предписание! — Пукит чуть не кричал. — Теперь уже не старые времена, волость должна исполнять правительственные распоряжения.

— У меня тоже есть несколько распоряжений, — сказал Ванаг, отчеканивая каждое слово, — которые вашего инспектора не касаются. Крутой скат за кузницей обледенел, вокруг родника целый вал льда, дети могут сломать шеи. Следовало бы взять топор и очистить, иначе может произойти несчастье.

— Значит, по-вашему, я должен взять топор и идти лед чистить?

— Кто сказал, что вы? А что делают парни старшего класса? Топят печи, чистят ваш хлев, ваши сапоги носят чинить в Клидзиню, пиво из бочонка в бутыли вам разливают… Почему бы им и топором не поработать? Дела на полчаса. Вы только накиньте пальто и проследите, чтобы обрубили лед как следует. Если кто сломает ногу или руку, вам же отвечать придется.

Учитель хотел показать этому мужику в овчинной шубе, до чего он его презирает и что тот ничего здесь не смеет приказывать, что у учителя есть свое начальство. Но от гнева голос словно осекся, язык стал заплетаться еще больше. Ничего другого не придумал, как опять припугнуть инспектором.