В это утро Бривинь поднялся еще до рассвета. Часто выходил и входил, Лизбете высунула из-под одеяла голову.

— Что тебе сегодня покоя нет? — с досадой спросила она. — Вчера я с батрачками допоздна засиделась, спать охота, а он не дает.

Ванаг улыбнулся и зажег лампу. Это была новая десятилинейная лампа, на цинковой подставке и с белым абажуром, сквозь который разливался мягкий молочный свет.

— Так уж получается, — сказал он, садясь. — Вчера был в волости, а сегодня опять надо ехать. Волостным заседателям надо обсудить новую подушную подать, боюсь, как бы Заринь при подсчете не наломал дров. Сторонники Рийниека поднимут вой.

— Почему это он наломает дров? Ведь у него новый помощник.

— Ну, что надеяться на этого Густа из Калнасмелтенов, Мальчишка, только и может переписать с одной бумаги на другую.

— Ты мог бы поехать по Ритерской дороге и заехать в Вайнели, посмотреть, не приготовил ли Иоргис раму для ткацкого станка. На старую уже не натянешь основу, а Анна хочет соткать себе юбку.

— Что же, можно, — согласился Бривинь. — Но для чего ей опять новая юбка? Не собирается ли замуж?

— Как будто так. Подвернулся какой-то курземец.

— Курземец… — презрительно протянул Бривинь. Дивайцы и на курземцев смотрели свысока. Но в общем правильно, ни один видземец не возьмет такую, которая жила у Мартыня в Личах. — Он нахмурился. — Что это у нас в Бривинях будто наворожили: как только наймется кто, сразу выскочит замуж или женится, скоро и холостых не найдешь.

— Какая польза тебе от холостых, — сердилась Лизбете, одеваясь. — Один есть уже такой.

— Кто? — Ванаг сегодня с утра такой рассеянный, что сразу и не понял. — Ах, да!.. Силис, он Силис и есть, что с него возьмешь?

Хотел ехать после обеда, но решил поторопиться. Кто знает, не ждет ли Зарен, ведь такой большой подсчет не шутка. Велел запрягать сразу же после завтрака.

Спилва замерзла, под копытами коня звенело. Ванаг переезжал прямо по льду, трясло гораздо меньше, чем по настилу Осиса. За лето так часто трясся в этой телеге на железном ходу, что больше сердце не выдерживало. «Рессорную повозку с высоким сиденьем надо приобрести к будущей весне — вот что. Были бы только деньги… Давно бы должен выпасть снег, в прошлые годы в эту пору уже шел, а нынче нет и нет. Большой заработок ждал в Кундраве на вывозке леса, но к этому пока не подступишься. Не выдалась бы такая проклятая зима, что только после рождества удастся запрячь лошадь в сани? Поручиться нельзя, сколько раз так случалось, когда не ждешь, — навалит уже к Мартынову дню; теперь же снег нужен, как воздух, а его нет…» Хозяин Бривиней глянул вверх: кругом все серо, висит почти над самой головой, можно подумать, вот-вот начнет падать, но уже целую неделю так нависают тучи все без толку: лишь бы оттепель не настала, а то ведь бывает, что и в Андреев день приходится грязь месить. Сейчас никого не было поблизости, и Бривинь тяжело вздохнул.

В Яунбривинях никого не видно. Бедняге Осису не везло, — когда отвозил к себе солому из риги, опять надорвался и лежит уже несколько дней. Сам виноват. Прямо как мальчишка нетерпеливый — велика ли беда, если воз опрокинется и придется снова навивать… Но дом выстроил красивый, — мастер, ничего не скажешь. Наемные плотники срубили бы как попало, но Осис не допускал, чтобы делали не так, как он хотел, сразу хватался за топор, рубанок или стамеску. Редкий человек, бесценный, только чересчур горячий в работе, такие долго не живут.

В окнах домика Лауски промелькнули и исчезли какие-то лица. Из-за косяка подглядывали, словно открыто посмотреть на проезжего запрещено. Вся задняя стена дома завалена кольями, оглоблями, лемехами, косами, даже старое разбитое колесо тут же. Вот свалка барахла! Откуда у них все это? От известковых печей привезли пять возов всякого хлама. А у самих в кустарнике даже хворосту не нарубишь. Шайка жуликов! Соседям надо глядеть в оба!

На горке Ритеров стоял и смотрел вышедший из мельницы, оборванный, запорошенный мукой подмастерье. «Не поздоровался с волостным старшиной, прощелыга этакий! К ним из Бривиней молоть не ездят, потому и нахальничает». Ванаг почувствовал себя задетым и рассердился. Лохматая собака, словно науськанная, тявкала, подпрыгивая к морде пегой, забегала сзади, стараясь укусить колесо. Бривинь выбрал удобный момент и мастерски ударил ее, кнут обвился вокруг собачонки и потянул ее за собой: освободившись, она с воем умчалась домой. Из дверей смотрела ритерская Минна, рукава засучены, сама длинная, словно жердь, головка маленькая, с булавочную. Непонятно, как это Минна не начала ругаться. Может быть, и ругалась, да не было слышно: телега по разбитой дороге вдоль яблоневого сада так громыхала, что ничего не разберешь. Запуганная Браманом пегая неслась под гору. «Браман — эх!..» Но о нем господин Бривинь не хотел думать. Все на той же старой пегой приходилось выезжать, потому что самая резвая, Машка, уже не рысак, — ребра выпирают, стоит в конюшне, понурив голову. До весны придется подождать, а там видно будет, не пристрелить ли? Отдать Рутке стыдно, совесть не позволяет. Самого лучшего коня, вороного, пришлось отдать Лауре в Леяссмелтены, Весной двух лошадей обязательно нужно прикупить, задолжать придется тому же Рутке… С досады снова засопел: эх! Но сейчас же заставил себя думать о другом.

Молодая Зарениете — высокая, похожая на костлявую лошадь — тащила на спине через двор пустую кадку. «Ну и достался же Карлу драгун!» — усмехнулся Бривинь.

Карлсонские Зарены вырубили половину своей рощи. Бревен напилили немного, сквозь оставшиеся редкие елочки, березки и рябины просвечивали длинные, по мерке сложенные поленницы дров. «Скоты! Будто в барском лесу нет дров и нельзя купить. Так рубить свои деревья может только тот, кто хочет разориться».

Позабыв о раме для ткацкого станка, господин Бривинь проехал мимо вайнельской усадебной дороги. Вайнельский ров этой осенью полон воды, хотя дождей выпало не так уж много; замерзшее болото блестело, как озеро. Миезис уже не стоял у дверей лавки; окошко у него совсем замерзло и не видно, что там внутри. Кугениек сегодня в таком хорошем настроении, что, здороваясь, даже потянул вниз козырек фуражки — совсем по-дивайски. Завертывать к Рауде Ванаг не собирался, но так как у корчмы стояла лошадь Креслиня из Вейбан, а часы показывали только около десяти, он привязал пегую.

Кроме Креслыня, в корчме никого не было. Бривинь подсел к нему. Пить грог ему не хотелось. Но так как за буфетом сидела Латыня Рауда и перелистывала журнал «Ауструмс» в розовой обложке, Ванагу показалось неприличным заказать мерку водки, и он велел замешать два стакана грога. Креслынь из тех простаков, которые не понимают, какая честь разделить компанию с Бривинем и пить его грог. Пригорюнившись, сидел он около своей нетронутой мерки, — пьяницей он не был и в корчму заходил редко.

— Разве у тебя есть время так рассиживаться? — строго спросил Ванаг. — Ведь в Вейбаны завезли льномялку. Ты уже кончил?

Креслынь грустно махнул рукой.

— Пусть мнут другие, зачем мне. Нет у меня теперь помощницы.

— Чего глупости болтаешь? Креслиене можно поставить в один ряд с нашей Осиене.

— Можно было. Не только около льна — на сенокосе, с цепом на гумне, за ткацким станком — всех батрацких жен обгоняла. А теперь с глазами плохо.

— Что у нее с глазами?

Креслынь покачал головой.

— Бог знает. Кто говорит, дождевиком засорила, кто — от болотной воды, — она у меня очень чистоплотная, в сенокос дважды в день умывалась, а здесь, в верховьях Браслы, вода болотная, совсем бурая, густая. Может, от этого.

— Не слушай, что бабы болтают. К доктору надо.

Став волостным старшиной, Бривинь говорил строго, внушительно, почти приказывая, и тон этот обычно вызывал в людях уважение, в иных даже трепет. Креслынь такой простак, что не придал значения словам Ванага.

— К доктору… Были и у доктора. Эрцберг брешет, будто это от дыма и сквозняка. Испорчена какая-то жилка пли сухожилье, и ничем уж помочь нельзя. От дыма и сквозняка!.. Целый год печь и плита стояли в трещинах — проклятый Зиверс не давал кирпича! Окно пришлось выставить, и дверь все время стояла открытой. Но разве это сквозняк? Вот когда в риге около маленькой дверки повесишь сито и отсеиваешь мякину… Вздор мелет, на то он и доктор. Тридцать копеек как на ветер бросил.