Он весело рассмеялся. Лиена знала тайные намерения Осиене. Неприятно было думать и вспоминать об этом.

— Альма такая несчастная, грех над ней смеяться! — раздраженно ответила Лиена.

Андр словно бы обиделся:

— Не все же могут быть такими красавицами, как ты! У нашей Либы рожа не очень-то приятная, но Сипол берет ее в жены.

— Сипол вынужден взять, он иначе не может. Никто его, с коровой и двумя девчонками, держать в работниках не захочет, раз некому за ними ухаживать. Хозяйские сынки — те могут искать красоту, а батраку нужна такая, чтобы и за косу бралась и коромысло с ведрами носила.

Возражение веское. Андр долго кусал губы, думая, что ответить, и вернулся к прежнему:

— Но хозяйка говорит, что у палейцев одна…

— Не рассказывай мне о палейцах! — как ножом отрезала Лиена. — Больная могла поправиться только в ранней молодости. А ведь Альме Иоргиса Вевера — под тридцать.

Андр еще долго не мог собраться с мыслями. Посопев, отодвинулся от Лиены, — нисколько она не лучше прочих девушек, все одинаковы: завидуют, ищут у других разные недостатки. Но сдаваться нельзя, слишком долго носил он в себе затаенные мысли. В темноте уже можно было разглядеть клены Межевилков, когда он, резко повернувшись, нашелся, что возразить.

— Зато какая усадьба! Картошка растет рассыпчатая, как у даугавцев, горох без замочки разваривается в кашу. Шесть дойных коров держать можно в такой усадьбе.

Теперь и Лиена не сразу сумела ответить, думала еще дольше, чем Андр, — должно быть, собственная судьба предстала перед глазами. И только когда серая свернула мимо каменного столба на дорогу Бривиней, тяжело вздохнула, сказав кротко и уступчиво:

— Да, хутор чудесный, жизнь тебе была бы там хорошая.

«Ага! — сердце Андра так и запрыгало от радости. — Даже эта придира ничего возразить не могла!..»

В понедельник хозяин Бривиней до обеда не выходил из комнаты. В кладовке скрипела кровать, Ешка зевал, кашлял, по временам пробовал прогудеть какую-то мелодию, но из горла вырывалось только глухое рычание, как у разбуженного в берлоге медведя. Домашние стали к нему уже привыкать, Либа с Анной перешептывались и зубоскалили на кухне.

У Лиены — своя забота. Напрасно прождав до обеда, пока выйдет хозяин, она собралась с духом и обратилась к хозяйке. Ей сегодня опять нужна лошадь, чтобы отвезти отца в богадельню. Лиепе так срочно понадобилось освободить угол комнаты, что пригрозил весь скарб выбросить на улицу. Лизбете тоже ходила мрачнее тучи, по, к удивлению Лиены, ласково кивнула головой: если так, то нужно ехать, тут делать нечего, она только переговорит с хозяином.

К обеду Андр только вернулся с пашни, и вот ему опять пришлось запрягать серую в телегу. В это время Лаура шла в клеть и, приподняв юбку, пробиралась по дорожке между дождевыми лужами. Сын Осиса усмехнулся и, подмигнув, кивнул на нее головой.

— Смотри, как идет, словно танцует! Новая хозяйка Леяссмелтенов. Словно в дивайское имение замуж выходит, как будто второй такой усадьбы и на свете нет!

Лиена внимательно посмотрела на Андра.

Лапти и онучи все в глине, брюки мокрые до колен, на старом отцовском пиджаке заплаты одна на другую налеплены и уже еле держатся, воротник отпоролся, снизу свисали лохмотья от подшивки. Лиене казалось, что он не имеет никакого права ни над кем смеяться, тем более над бривиньской Лаурой. «А у самого что на уме? Гонится за хутором, — подумала она, усаживаясь на телегу. — Из глупого тщеславия, из упрямства хочет показать, что замужество Лауры его ничуть не трогает, он и без нее может стать хозяином. Глупая башка! Как будто что-нибудь изменится в его судьбе, если он сделается владельцем арендного домишка».

Но сейчас же она забыла и Андра и собственные горести. Надо было самой о многом подумать, — дома, за хозяйственными хлопотами, постоянно на людях, это никак не удавалось. Но и тут не довелось. Против усадьбы Викули привязалась какая-то старуха из рабочего поселка при Стекольном заводе. «Подвези, голубушка, до станции». На ногах — деревянные башмаки, чулки в дырах, пестрая, в цветах, ситцевая юбка забрызгана грязью. Как все они там провоняли дымом от Стекольного завода! Молодые стеклодувы хорошо говорили по-латышски, вообще дивайцы только смеха ради подражали выговору немецких колонистов. Но у этой старухи можно было понять лишь отдельные словечки. Ни одной усадьбы, ни одного человека она здесь не знала, да и знать не хотела. У нее был Пауль — не то сын, не то зять, — о нем она кудахтала до самого переезда, иногда утирала слезы, порой грозила кому-то кулаком, кого-то проклинала.

За переездом дорога была забита: ехали легковые и ломовые клидзиньские извозчики и базарники; серая уже издали услужливо уступала дорогу каждой подводе, пользуясь случаем, чтобы плестись еще медленнее, — телега Лиены едва подвигалась. Всю ночь шел дождь, и Салакская гора так размокла, что все рытвины наполнились водой, а камни затянуло грязью. Серая равнодушно тащилась по этой хляби; телега, скрипя, переваливалась с боку на бок. Лиена, не выпуская из рук вожжей, перекатывалась вместе с подложенным мешком из стороны в сторону.

Лиепе был так нужен угол комнаты, что Лиепиене, завидев телегу, бросила у колодца ведра и побежала в дом объявить радостную весть. Старый Берзинь улыбался, как солнышко, когда дочь подъехала к дверям.

Кровать поставили поперек телеги, отец сел на нее, чтобы не ерзала и не задавала ножками за колеса. Лиена примостилась спереди, на сундучке, где сидеть было удобнее, чем на мешке, да и серую кнутом попотчевать сподручней. Не успели еще отъехать от двора, как две батрачки Лиеп уже промчались с ведрами воды и метлами, чтобы наконец вымести заплесневевший, провонявший угол.

Барином сидел Пакля-Берзинь на сеннике своей кровати, опершись спиной об узел, в котором были завязаны подушка, набитая сеном, одеяло, простыня, овчинная шуба и еще какое-то тряпье. Лиена слушала его болтовню и удивлялась: сегодня отец так разговорчив и такой веселый, словно выкупил дом в имении. Не понять этого старого дурня — годами ждал, когда умрет старуха, чтобы попасть наконец на иждивение волости. Теперь пришло это счастье!

Вот по этой дороге, с горы Миетана они ходят со своими мешочками в треть пуры на мельницу к Арделю, потом ждут, когда выпадет свободная минутка и он позволит им смолоть жалкие пригоршни зерна. На Арделя жаловаться нельзя, хороший господин, с бедняков не берет платы. Но зато приходилось выслушивать злую брань подмастерьев, особенно толстого Розенберга с сивыми усами: «Ковш только пачкают и жернова зря трут».

Уже совсем стемнело, когда они въехали во вторые, маленькие ворота волостного правления и остановились у дверей богадельни. Зловоние здесь стояло страшное: ночью, выходя на двор, никто из богадельцев не считал даже нужным спускаться со ступенек. По должности своей рассыльный Межак обязан был следить за порядком в богадельне, хотя всем фактически распоряжалась Витолиене. Услыхав, что подъехала подвода, Межак вышел показать угол Берзиню.

— Мою заместительницу не очень-то слушаются, — смеялся рассыльный. — Если меня нет, новичок может получить по ногам поленом. Ну, тащите в комнату вашу лодку, — ящик с приданым засунем под нее.

Только приоткрыли дверь, как в комнате поднялся шум.

— Двери закройте! Двери закройте! — кричали пять или шесть голосов, грубых и пискливых, гневно рычащих, жалобных и плаксивых. — Здесь не стодола, чтобы оставлять двери открытыми! — кричал кто-то и плюнул с такой силой, точно хотел пробить плевком каменную стену… Рев стоял такой же, как в переполненном собачьем ящике, когда в него впихивают вновь пойманную бродячую дворняжку.

Крики и брань висели в горячем, спертом воздухе, насыщенном тяжелым запахом. У Лиены перехватило дух и помутнело в глазах. Такое было чувство, словно приходится лезть в какую-то нору, полную злых существ, и нужно опасаться, как бы не укусили или не ужалили. Помещение было слабо освещено, мерцали какие-то смутные матово-красные пятна, от которых ложились причудливые длинные тени.