Тут же, впрочем, в его памяти всплыло последнее завещание покойного, при одном воспоминании о котором внутри все похолодело.

«Такое доверить первому встречному и поперечному!» – содрогнулся и возмутился Джордж, восстанавливая в памяти страшное предсмертное поручение таинственного незнакомца.

Параллельно же он, может, в тысячный раз восхитился неукротимостью и непобедимостью человечьей натуры: сам человек фактически отправлялся в последний путь – но, однако, натура его не сдавалась!

Сам Иван мог устать и смириться, отчаяться и сдаться – но натура его упрямо и до последнего вздоха сражалась за свое, вожделенное и дорогое!

«Вот, наконец-то, исчерпывающий ответ дарвинистам! – подумал вдруг Джордж, прослезясь. – Набор молекул, именуемых человеком, разумеется, конечен – и только натура бессмертна!»

По старой тюремной привычке он растроганно высморкался в рукав.

«Натура – дурра!» – еще, кстати, вспомнил он древнюю армянскую мудрость.

– …Ну-ну, поживали на свете сто пятьдесят – триста паршивых людишек, – услышал Джордж голос шофера, – и где же они?

Похоже, прыщавый таксист копал глубоко и по сути.

– На этом свете живало и поболе, чем триста – сто пятьдесят… – пробормотал Джордж, обратив внимание на новенький, черный, с розовыми разводами джип «Мерседес – ХМ», прозванный в народе за наглую продолговатость формы хреном моржовым.

Джордж резко откинулся на продавленную спинку потасканного городского такси, зажмурился и ощутил биение сердца.

За ним явно следили.

«Что делать и как быть?» – сумбурно и весело (на удивление весело и сумбурно!) пронеслось у него в мозгу.

Нечаянно Джордж почесал змеиным яйцом за макушкой, у левой заушины – и немедленно потерял представление о реальности – будто из времени выпал!

Придя же в себя, он обнаружил рядом с собой на заднем сиденье Ивана, афророссиянина – целого и невредимого.

– Звал? – спросил неожиданный гость.

– Вроде нет… – растерянно пробормотал крупье.

– Извини, – усмехнулся Иван, погрозив Джорджу пальцем, и вытек черным желе через щель в окне.

– …А теперь ты ответь, куда все девается? – донесся до Джорджа вопрос на миллион английских фунтов.

– Ничто никуда не девается! – уверенно ответил Джордж и протянул водителю деньги.

– А вот мне все равно интересно: где находится никуда? – настойчиво интересовался прыщавый.

– Никуда, полагаю, находится нигде! – усмехнулся Джордж, дружелюбно похлопав водителя по плечу, полез из машины прочь и, не озираясь и не оглядываясь, заторопился в метро…

20 …И тут же из черного джипа с затемненными окнами вылезла примитивного вида бабища с белоснежным гусем в базарной кошелке.

Размашисто перекрестившись, она вразвалку отправилась следом за Джорджем…

21 …Между тем на другом конце света, в далеком Китае, в горной провинции Тянь-Шань, на снежной вершине, овеваемой дикими ветрами, возле огромного валуна, босиком, на одной ноге, раскинув руки, стоял Иннокентий по прозвищу Ю (Иннокентий, собственно, русский аналог китайского имени Ю – так что имя и прозвище, можно сказать, совпадали!).

Другая его нога привычно покоилась на нешироких, но будто литых из крутого металла плечах.

Глаза Иннокентия были закрыты, он медитировал.

Далеко вверху сияло холодное солнце, далеко внизу, под ним – проплывали стада облаков.

Еще ниже виднелся монастырь, казавшийся игрушечным с высоты.

А еще ниже – парил одинокий орел.

На тонких, красиво изогнутых бровях медитирующего серебрилась льдинками роса, в то время как с его плеч к небу вздымался горячий пар.

В этом мире покоя, красоты и безмолвия, казалось, существовали только два живых существа – Иннокентий да горный орел…

Наконец наш герой открыл глаза и плавно опустил ногу на скользкую твердь скалы.

Все десять пальцев он собрал в кулаки и набрал в грудь разреженного воздуха; затем неторопливо выдохнул и снова вдохнул; и снова расслабил кулаки и еще крепче стиснул (хотя куда уже крепче!); после чего внимательнейшим образом примерился к гранитному валуну и со страшным воплем поразил оный лбом – отчего скальный гигант распался надвое, как спелый арбуз от быстрого и точного удара ножом.

Ю задумчиво сковырнул со лба налипшую гранитную крошку и – кажется, в который раз! – проследил траекторию полета орла.

Наконец он поднял бойцовскую куртку и небрежно накинул ее на плечи, достал с груди складной образок на веревочке и раскрыл – на него с молчаливым укором смотрели жена и дочь двух с половиной лет.

Фотография вдруг ожила, и ребенок воскликнул: «Ну, ты, папаня, даешь!»

Женщина только неодобрительно скривила свои пухлые, жирно напомаженные губы.

Он молча, с особым чувством прижал медальон к губам и закрыл глаза…

22 …Легко оттолкнувшись от скользкого края скалы, Иннокентий перелетел на соседний утес, спрятанный под облаками, метрах в двадцати пяти.

Оттолкнулся еще – и перелетел еще раз.

Так он летал со скалы на скалу, пока не приземлился возле массивных каменных ворот горного монастыря.

Никто эти ворота не охранял, и они, как всегда, были открыты.

Но прежде чем войти, Ю-Иннокентий встал на колени и торжественно поклонился кому-то невидимому – после чего, на четвереньках же, не спеша пополз в монастырь…

23 …В монастырском дворе на пухленьком коврике мирно сидел, скрестив ножки, крошечный старичок по имени Чан Кай Ши.

Поигрывая четками, мудрец с наслаждением припадал к самопальному косячку с наркотической травкой типа гашиш.

Рядом в клетке из ивовых прутьев попрыгивал попугай по кличке Конфуций.

Иннокентий на брюхе подполз к мудрецу и застыл.

– Ю! – торжественно объявил попугай (сейчас и далее их разговор неспешно потянется в синхронном переводе с подлинного древнекитайского языка!).

– Чего тебе, Ю? – по старой китайской привычке не сразу спросил старичок.

– Учитель, могу я спросить? – прошептал Иннокентий тоже не сразу.

Ши долго молчал (как воды в рот набрал!).

– Пусть спросит! – не выдержал попугай.

– Валяй, – равнодушно кивнул Чан Кай Ши.

– Я видел сон, – помолчав, сказал Иннокентий.

– Он видел сон! – повторил вслед за ним попугай.

– В общем, сон… – Иннокентий смешался и замолчал.

– Сегодня какой день недели? – зачем-то поинтересовался старый Ши.

Иннокентий, подумав, ответил:

– Другой!

Они помолчали.

– Сон сбудется, – наконец пообещал Чан Кай Ши.

И еще помолчали.

– Мне снилось, как будто я старый матрац, – начал Ю, – и какие-то люди меня выбивали от пыли, трясли, потрошили, латали и штопали.

– Продолжай! – кивнул ему старый Чан Кай и припал к косячку.

– На мне, точнее сказать, на матраце, – живо вспоминал Иннокентий, – вповалку лежали 600 тысяч миллиардов людей – и всем было место.

Они помолчали.

Они помолчали еще.

И еще помолчали они.

Изо рта, глаз, ушей и ноздрей мудреца повалил вязкий дым.

Этим дымом накрыло пространство окрест.

Иннокентий уже с трудом различал старика.

Наконец он услышал ответ:

– От судьбы не уйдешь!

– Не уйду – в каком смысле? – осмелился он уточнить.

– В переносно-прямом! – объяснил попугай.

Чан Кай Ши промолчал.

Впрочем, все же сказал:

– Возвращайся в мир!

– Он оттуда явился! – напомнил Конфуций.

На что Чан Кай Ши ничего не ответил.

Но, впрочем, ответил, хотя и не сразу, и всего одним словом:

– Яйцо!

Кто знал Чан Кай Ши – также знал, что он зря не скажет.

Пустяшное, в общем, словцо «яйцо» – из уст мудреца прозвучало, как гимн, откровение и приказ.

Иннокентий, не зная, что думать, молчал.

Попугай коготком почесывал перья за хохолком.