Владимир с утра до ночи выслушивал то просьбы о лишних санях в обозе для какой-то сотни, то ругань между собой снабженцев, не могущих договориться, как поделить подопечные сотни, то жалобы кузнецов на то, что с конями к ним не торопятся, ждут последнего дня, а там навалятся толпой, и что это за ковка будет в спешке. Сатанея от кошмарных предпоходных проблем, молодой князь бился, как пойманная птица, добросовестно старался во все вникнуть и все успеть, но ничего не успевалось, вываливалось из рук, расплывалось киселем и уходило из-под контроля. В конце концов, отчаявшись, он пришел к Бобру, уселся напротив и хлопнул ладонью по столу:

- Все, Михалыч, лопнуло мое терпение, не могу больше. Нельзя же на части разорваться! А они как с цепи сорвались: князь, то надо, это надо... Тьфу!!

- Не успеваешь?

- Не то слово! Я думал, ближе к выступлению дел убавится, все переделаем, а тут...

- Не убавляется?

- Тебе смех, а у меня уже мозги набекрень, голова кружится. А дел все больше и больше! Сейчас Иван - Левша, сотник, подошел. Пшено неочищенное ему для каши подсунули. Во всех мешках с лузгой, с камнями! Сволочи! Узнаю - кто, испорю плетью как собаку!

- За такое стоит. Но почему сам?

- А как же?! Ты же сам сказал...

- Но ведь не успеваешь?

- Не успеваю.

- Так поручи кому-нибудь. Ты же командир. Так командуй! Только потом проверить не забудь.

- Да?! - Владимир почесал затылок и сидел некоторое время неподвижно, веселея на глазах, что-то про себя соображая. Потом ахнул кулаком по столу: - Ага! - встал и вышел, ничего больше не сказав.

А через час к Бобру заявился монах и с порога начал рассказывать, гогоча во всю глотку:

- Князь-то наш командовать взялся, едрить его в корень! Всех озадачил! А сам уселся у себя в горнице и мед ложкой хлещет!

- Мед?!! Как это?! Как можно в таком возрасте мед, да еще и ложкой?!

- А-ах-ха-ха! - монах закатился хохотом: - Да не тот! Пчелиный мед, обыкновенный, сладкий!

* * *

Владимир досадовал, что отыскал столь эффективный, а главное - легкий способ преодолевать трудности предпоходной подготовки так поздно, когда подготовка, собственно, уже закончилась. Сорок пять саней были нагружены овсом, мукой, пшеном, сухарями, солониной. Кони подкованы, и самый сноровистый кузнец с двумя учениками-молотобойцами и всеми атрибутами походной кузни собрался в дорогу вместе с отрядом. Кроме 320 серпуховчан в дорогу собрались 30 человек Константиновых воинов - Бобер все-таки не захотел идти совсем уж без единого знакомого, с кем раньше ходил в бой. Самое удивительное, что не у дел остались арбалетчики. Ни одного не взял с собой Бобер, даже самого Корноуха, как тот ни возмущался.

Небольшая свита князей: бараши, повара, отроки-гонцы, лекари да возницы - это было еще около 70 человек. То есть весь отряд лишь немного перевалил за четыре сотни. Двенадцатого января, не дождавшись вестей от Гаврюхи, князь Владимир Андреевич выступил с отрядом в направлении Ржевы. Путь его лежал в обход Москвы через Можайск на Зубцов. От Зубцова до Ржевы было уже рукой подать.

В Можайске отряд встретили Гаврюхины разведчики, Иван и Глеб. Гаврюха передавал, что в город проникли незаметно, осмотрелись. Литовский гарнизон невелик, не больше 300 человек, живут плотно в усадьбе наместника и в домах вокруг нее, городские ворота сторожат крепко: внимательно и большими силами.

- Ворот-то сколько?

- Двое всего. Одни на волжский берег, другие напольные, в сторону Новгорода смотрят. Вообще, князь, крепость, посмотришь - оторопь берет.

- Страшно, что ль?

- Не смейся. Там стрелка, в Волгу речушка какая-то впадает, Холынка, кажись. Берега крутые и высоченные, настоящая гора! А на горе - кром. По Холынке стена глухая, по Волге посреди стены башня воротная. Дорога туда лошадь сани пока завезет, в мыле вся. Эти стены, значит, напольная стена соединяет, она повыше, покрепче, ворота, конечно, на торжище выходят, над ними башня мощная, самая мощная из всех, в три яруса, человек сорок вместит.

- Высота стен? Ворота какие?

- Стены сажени в три, башни в пять. Ворота обычные, дубовые, железом обиты. Изнутри закладываются на два бревна, одно снизу, у земли, другое на уровне плеча. Открыть можно в момент, только бревна мощны, браться надо не меньше чем впятером. Я сам видел, как стражники вечером верхнее бревно закладывали. Вшестером!

- А подобраться изнутри к каким воротам легче?

- К напольным, конечно. Там по дороге лавчонок всяких, закуточков...

- А снаружи?

- Снаружи тоже. Посад же. Дома, заборы.

- Та-ак... А от Зубцова до Ржевы как далеко?

- Верст пятнадцать.

- Всего?!

- Не больше.

- Так-так-та-а-ак! Ну что ж... Назад не возвращайтесь. Будете проводниками.

* * *

Дальше все покатилось очень быстро и как будто независимо ни от чего. Когда дела начинали складываться именно так, Бобер успокаивался и практически переставал задумываться над ближайшими планами, уверенный, что они пойдут (до определенного момента) по намеченной дороге, и к какому-то времени произойдет то-то и то-то, и сложится именно так, а не иначе. Откуда бралась эта уверенность, он бы не смог никому объяснить, но когда она возникала, все всегда выходило, как он задумывал, он к этому привык и не пытался копаться в причинах. Достаточно было того, что это происходило. Теперь это произошло, и он перестал следить за отрядом и за походом. Он следил только за Владимиром, и то не из необходимости (хотя и понимал, что это необходимо), а из легкого любопытства и из-за приятных воспоминаний, возникавших при наблюдении мальчика.

Он вспоминал свой первый поход. Неизвестность, страх, желание узнать, приобщиться к этому жуткому и притягивающему действу, называемому войной. И выглядеть спокойным, уверенным, как они все, кто шел в поход в пятый, седьмой, а кто и двадцатый раз. Постоянная неуверенность, беспокойство: так ли ты все делаешь, не выглядит ли это смешно или, хуже того, жалко.

И грязь, духота, изнурительные часы чавканья по болоту, усталость, тяжелая, как камень на шее, и бесконечная, как болото. Редкие блаженные минуты у костра после ужина и ужасные минуты пробуждения с одной мыслью: опять! И комары!

Сейчас, разумеется, комаров не было. Так же как и грязи, и духоты. Был мозглый, пронизывающий, даже с сыростью, холод, какой бывает от сильного ветра при малом морозе.

Ветер дул спереди, чуть вразрез, в левый глаз, швырялся мелкой колючей крупой. Кони с наветренной стороны покрывались белой коростой, недовольно отворачивались от ветра. Дорогу приходилось пробивать в изрядных сугробах. Хотя для саней проблем не было, после тысячи копыт путь становился гладок, передовые кони проваливались по колено, а то и по брюхо, быстро утомлялись, их приходилось то и дело менять. Это приводило к толчее и задержкам. Светлого времени было мало, а тучи и буран съедали и его, потому за день проходили всего верст двадцать.

И тут Бобер сознательно ничего не делал для ускорения похода (хотя мог бы!), давая Владимиру до конца прочувствовать все прелести черной ратной работы. Правда, и объективно спешить было нельзя. Не только для того, чтобы сохранить в хорошей форме коней, главное - чтобы осторожно и незаметно подобраться к Зубцову, занявшему в задумке Дмитрия неожиданно главное место.

Когда он узнал, как близок Зубцов к Ржеве, в голове его вяло и без особой охоты кружившиеся наметки операции сразу вдруг связались и слились в короткую и простую формулу.

Только к формуле этой сбоку цеплялась совершенно посторонняя, но веселая, задиристая и в общем-то очень детская мыслишка, которой он в конце концов поделился с монахом. Тот заржал, как жеребец, шарахнул кулаком по луке седла:

- А что?! Очень даже интересная штука! И я разомнусь, члены свои убогие расправлю! Главное - очень воспитательная! Аах-ха-ха!

- Ну чего ты ржешь-то?! Жеребец!

- А я тот городишко вспомнил! С нужником. Как его? Городло, кажись.