Как это - "по-своему", постороннему не понять, но мы-то знаем, да не скажем, да и кому какое дело! Москва свое не упустит, Москва свое дело туго знает!
"Настырный народ! Семь раз до тла горели, разорялись дочиста, а сколько другого всякого терпели - не перечесть, не запомнить! А вот не ломятся! И лезут на прежнее место, прут, как тараканы, - даже огонь их не берет! Пожалуй, с такими можно дел наделать..."
* * *
Приняли гостей приветливо, ласково, но тихо. Никого из московской верхушки в городе не было. Все уехали в Коломну на свадьбу. Там Великий князь Московский и Владимирский Дмитрий Иоаннович сочетался браком с дочерью Великого князя Суздальского и Нижегородского Дмитрия Константиновича Евдокией, приходившейся будущему мужу пяти-, а, может, и четвероюродной (до сих пор историки до конца не определили) сестрой.
Уехала в Коломну и Люба с детьми. Ну и с Юли, конечно. Встретил "бобров" один монах. Предупрежденный гонцами, он перехватил их на границе посада, где Дмитрий задумался над московской бедой. Облапил князя, поздоровался с Константином, поприветствовал дружинников. Дмитрий обомлел: монах был не в рясе, в светском платье.
- Ну как тебе вид, князь?
- Как обухом по голове. Особенно это... - князь ткнул пальцем в монахов полушубок.
- Об том после.
- А это? - князь махнул рукой в сторону пожарища, - И не предупредили. Где ж нам жить-то?
- Жить-то? Жить дома. Поехали! - и махнул рукой дружине. Поехали. Дмитрий не утерпел:
- А куда все-таки?
- Я ж сказал - домой. В кремль, в стены, - Ипатий указал рукой вперед. - Вон, видишь за стеной на холме, там, пожалуй, самое высокое место, - каменный храм?
- Вижу.
- Храм Спаса называется. При нем монастырек. Там и митрополит раньше жил. А от храма сюда к стене, ниже по склону, вон новые крыши виднеются. Видишь?
- Да.
- Вот это и есть наш... твой дом.
- Не сгорел, что ли?
- Ну да ты что! Все до тла погорело, в кремле только каменные храмы уцелели. Хотя и им досталось... Новое. Говорю ж: новые крыши. Княгиня расстаралась. Так что... Мы давно уж тебя дожидаемся. Соскучились, честно говоря. Да и дел накопилось!..
- Уже?!
- А как же ты думал?! И с каждым днем все больше. Ты это... Устал с дороги-то?
- Нет. А что?
- Тогда давай ребят разместим быстро - и ко мне. Говорить будем.
* * *
Когда сели за стол, Дмитрий сразу, не дожидаясь никаких движений со стороны Ипатия, налил из кувшина полные жбаны, поднял свой:
- Ну здравствуй, отче?
- Здравствуй, сыне.
Дмитрий глотнул и поставил, собираясь пережидать, пока монах не спеша, со смаком прикончит свою долю (мед был удивительно вкусен, сладок, отдавал в нос яблоками), но к огромному своему изумлению увидел, что тот, сделав глотка три, тоже отставил посуду, сцепил в замок пальцы, похрустел суставами, насупился.
- Отче! Да ты, никак, пить бросил?!
- Бросишь тут... Не тот случай. Нельзя!
- Во как! Ну-ну, рассказывай.
- Рассказывать много надо. Все сразу, пожалуй, не осилим. Даже начать с чего - не знаю.
- Начни-ка тогда с начала.
- А?! Пожалуй. Приехали - встретили нас! По самому высокому рангу! И поселили в отцовские хоромы, их князь Иван занимал, когда Семен жив был. Когда Иван помер, они Великой княгине остались, Александре Васильевне, ну а когда и она... никого не осталось, они за Великим князем числились. И вот: он их, значит, сестре дарит. Жаль, ты их не застал, роскошные были хоромищи. До тла сгорели, даже растаскивать на пожарище ничего не пришлось. Эх-хе-хе...
- А почему ж такие же не отстроили? Денег пожалели, что ли? Тут ведь впечатление! Жидиться-то, пожалуй, не стоило.
- И-и-и, сыне! Тут Любаня распорядилась, а я согласился. Мудро, по-моему. Как нагляделись мы на эту страсть! Такого пожара я никогда не видывал. Да что я, местные все, и те не помнят. Не было такого! Княгиня мне и скажи: зачем, мол, роскошествовать, все равно через год или два сгорит. Строить так надо, чтобы только все необходимое было, только не бедней других, конечно, а так... Неизвестно еще, сколько Мите денег понадобится, чтобы здесь прочно на ноги встать. Он ведь не ремесленников с собой ведет, войско. А войско содержать надо.
- Ох, деловуха!
- Да ты знаешь ли... И все вокруг в кремле поскромней строятся. Дошло, видно.
- Что ж они не берегутся-то никак? Не первый раз, чай, горят.
- А как тут убережешься?! Сухмень все лето - хоть бы дождиночка пала. Речки малые, даром что в лесу, в тени - все пересохли. Я на Лихоборку тут рыбачить наладился, дак знаешь, сколько пескарей дохлых на перекате увидал! Не успели, видно, в омут проскользнуть. Там и омут-то сам с варежку стал. Да что речки! Солнышко само оспой заболело, глянешь - черные точки видать!
- Это и мы видели...
- Ну! А посад-то немал! И все дерево, солнышком прокаленное. Как солома! А все живут, печи топят, кузни стучат, гончары горшки обжигают!..
- Ну ладно. Дальше-то что?
- Что - дальше? На чем мы?.. А! Ну так видишь, как князь сестру отличил? Неслабо?!
- Неслабо. Но ведь и логично, вроде. Есть - что, есть - кому...
- Э-э, сыне! Пусть так. Но для нас-то с тобой! Соображай! В великокняжеские хоромы, считай, поселились! То есть мы сразу ближе всех к Великому князю встали! Я заметил: дядя великокняжеский, Василий Василич, губы поджал, когда князь объявил, где сестричка жить станет.
- Этого нам еще не хватало!
- Ничего. Не без этого. Проглотят - деваться некуда.
- А разве дядя ему не советовал? Неужели сам все? Ведь молод...
- Это митрополит - верно знаю. Будь дядина воля, ни за что бы не позволил!
- Ну да, это ведь с самого начала тянулось. Не родня им Любаня...
- Даже не это главное. Главное - престиж! То он первым был, а то сразу - второй.
- Ну так уж и сразу!
- Ну пусть не сразу. И даже по делу он, может, до самой смерти первым останется. Но по чину - нет! А первый - ты! Сразу ты! Соображаешь, какие возможности?! Так что тебе теперь чинно (ха-ха!) держаться придется, никуда не денешься.
- О-хо-хоо... Больно мне это нужно... Наградил Господь.
- Не охай! Я тебе говорю - поздно охать. Усвой. Пойми! Вникни!! И веди себя соответственно.
- Как соответственно-то? Нос задрать? Щеки надуть, как индюк?
- Зачем?!
- А как?
- Достойно. Естественно. Не заигрывай ни с кем, не заискивай. Разговаривай со всеми на равных, даже с князем, особенно наедине. Он, между прочим, парнишка мировой. Простой, открытый, добродушный. Слушать умеет. Видать, митрополит научил.
- То есть князь митрополита слушает?
- Конечно! Полностью. Да что там князь, мальчик еще... Все старые зубры, и Василий Василич в том числе, в рот ему заглядывают. Исключительного ума человек! Да и не только ума... Вот встретишься, поговоришь - сам увидишь.
- Посмотрим. Но в какую сторону все-таки он гнет? Понравится ли ему, что мы с тобой задумали?
- Не могу сказать тебе, сыне. Ведь о таких делах спрашивать не станешь. Да еще я (кто я такой?), да еще у кого! Тут тебе узнавать и понимать. Но не забывай: изначально отцы церкви должны тишину нести. Мирить, утешать, справедливость блюсти. Мне кажется - упор у него как раз на это. Навидался, натерпелся он свар. Да еще меж своими же. Зачем тут сильное войско? Тут уговаривать да мирить без конца надо, а войско... Против кого? Только если против татар. А об этом он, кажется, и помыслить пока не смеет. Не только потому, что слаба Москва против Орды, безнадежно слаба. Татары - это кара Божья, которую надо терпеть (прямо по Библии!) как Навуходоносора, терпеть и ждать. И не рыпаться! Так что задумки наши ему не только неинтересными, а еще, может, и вредными могут показаться. Зато князь за них ухватился! Вцепился! Обеими руками! Как он при мне Любу пытал насчет наших войн! Х-ха! Мне влезть нельзя, он меня смиренным иноком считает (ну и пусть пока!), а она-то толком рассказать не может. Смех и грех! Но Люба (ох, умница!) и что могла не сказала, рукой так (небрежно!) махнула: что там татары, вон полону приволокли тысяч пять, вместе с гаремом, а уж как там и что - муж приедет, сам тебе все обскажет, толком. Князя аж пот прошиб, то ли от зависти, то ли от удовольствия.
