Дела, как обычно происходит в таких случаях, пошли сами собой, уже не подчиняясь воле командующего, а подчиняя его силе складывающихся обстоятельств. Разведчики скоро доложили, что нашли (верстах в 15-ти) более-менее подходящее местечко. Говорили: балочка неглубокая, и берега пологие, но тот берег повыше этого, и один фланг есть во что упереть. Пустошь, почти лес, густа-а-я, а к ней деревенька притулилась, Скорнищи называется.
Микула и проверять не поехал, приказал войску - туда. Все равно другого уже ничего не оставалось.
* * *
Когда уже прилично за полдень (по нашему - часам к двум) подуставшее рязанское войско вышло к берегу Вожи, то опять обнаружило лишь следы покинутого лагеря. Воеводы остановили полки. Пора было обедать и отдыхать.
Князь все дрых. Недовольный больше всех Федор растолкал его не очень почтительно. На сей раз князь поднялся быстро (видно, выспался) и без ругани. Натер лицо снегом, встряхнулся по-собачьи, спросил:
- Что, нагнали уже?
- Нет. Они опять ушли.
- Опять?! - тут князь встал и медленно, внимательно оглядел все вокруг. Увидел, понял, что-то для себя решил.
- Трусят, сукины дети. Шибко трусят. Ну что ж, нам ничего не остается... Надо догнать, пока они до Пронска не добежали. Вперед!
- Погодь малость вперед-то, князь. Охолони. Верст двадцать пять, а то и поболе уж отмахали. Шутка, что ль? Пешцы обезножили, поди. Пожрать надо, да вздохнуть чуток.
- Двадцать пять?! Черт! А я все дрых? Не могли разбудить, что ль?
- Тебя разбудишь. Да и зачем?
- Хм! Ладно. Вздохнуть, конечно, надо. Но и догнать надо. Сегодня же.
* * *
Разведчики не ошиблись, от Вожи до Скорнищ выходило 15 верст. Освоившиеся на походе коломенцы легко (а можайцы и вовсе шутя) одолели это расстояние и еще засветло стали располагаться. В деревне не оказалось живой души, и она пошла по бревнышку на укрепление лагеря и костры. Обозных лошадей выпрягали, уводили за деревню, а сани опрокидывали на бок н ставили встык друг к другу, сплетая оглобли, по середине склона балки. За таким укрытием стрелкам можно было стоять, почти не пригибаясь.
С расположением Микула не мудрил - выбора тоже не было. Своих пешцев поставил встык к пустоши и деревне, дальше пешцев можайских (их было немного), рядом можайских конных, а за ними, на фланг, всю свою конницу. Таким образом можайцы, на которых он не сильно надеялся, прикрывались своими с двух сторон и должны были почувствовать себя уверенней. Левый фланг держала своя (надежная) конница, правый уперся в пустошь, куда сунуться было просто невозможно. Все делалось как будто правильно, по законам и заповедям войны, даже уставить войска и спрятать арбалетчиков за санями успели до подхода рязанцев. Все это подогревало, подкрепляло надежду, что держаться можно долго. Однако уверенности и настроения не было. Потому что не было главного - Бобра не было.
* * *
Рязанская конница появилась на противоположном берегу балки уже в сумерках. Возможно, разозленные долгой погоней, конные решили с ходу "пощупать купцов" и ринулись через балку, не задержавшись на берегу, не осмотревшись, а главное, не дождавшись князя, который двигался с пешцами.
Однако арбалетчики Корноуха из-за саней очень быстро остудили этот горячий порыв. С полсотни всадников слетело с седел, десятка три попорченых коней забарахтались в снегу, и конница отскочила назад. А пока на рязанском берегу шла суматоха и жестокая ругань (подоспевшие воеводы давали инициаторам атаки жестокую нахлобучку), впереди московских саней, у самого дна балки по всему фронту вспыхнули большие костры, ярко осветив дорогу рязанцам и словно приглашая их на московские стрелы.
Олег хмыкнул удивленно (московское расположение на противоположном склоне выглядело внушительно), приказал разбивать лагерь, ужинать, отдыхать, а сам поехал вдоль балки познакомиться с позицией и завтрашним полем битвы.
Измученные долгим маршем рязанцы быстро сваливали с себя снаряжение и поклажу, разводили костры, устраивали ночлег. Они с презрением посматривали на московские костры, означавшие только одно: великий страх "купцов", боязнь того, что рязанцы даже после такого тяжелого перехода ночью могут устроить какую-нибудь пакость. Конечно, сил у них на это не осталось, но знать, что кто-то думает, что они есть, было лестно.
Только князь с воеводами не мог себе позволить отдыхать, хотя, впрочем, князю это было вовсе и не нужно. Они ездили вдоль балки, примериваясь к завтрашнему дню. Федор Панкратьевич был воевода старый, опытный и, пожалуй, единственный, кого князь слушал, а иногда и слушался. Сейчас Олег обращался только к нему, Михаил ехал сзади, помалкивал.
- Федор Панкратьич, всю конницу заберешь себе. Отведи ее на правый фланг, там встанешь. Когда я ихний забор, - князь кивнул на московские сани, - подожгу, тут и бей. Только не очень спеши, дай как следует с ними сцепиться.
Федор неопределенно как-то хмыкнул, промолчал.
- Чего молчишь?
- Ды... Я, конечно, ударю. Только как-то просто уж очень все. У них тоже на фланге конница. Больше чем у нас. В тыл им пойти? Коней замучаем, снегу много.
- Зачем в тыл? Чего ты опасаешься, будто татары перед тобой? Ты в лоб им дай как следует, и все. Разбегутся как зайцы, только лови, да вяжи. У них сейчас уже полные штаны - видишь, сколько костров развели со страху?
- Тогда, может, лучше мне начать первому? Начну теснить, тогда и от саней, может, какой народишко к моим на помощь побежит. А то больно уж они стрелами-то содят крепко, сволочи. Да еще из-за укрытий.
- Ничего, пешцы щитами закроются, подойдут. А там уж, когда в мечи сойдемся, от стрел толку мало будет. А тебе... У них конницы больше, сам говоришь. Так что сразу можешь и не потеснить.
- Тем более, зачем мне ждать? Ударить сразу по всему фронту, чтоб у них маневра никакого не осталось. Нас же больше.
- Ну хорошо. Тогда, как изготовишься, трубой мне кукарекни. - Это была их добрая примета - труба с неимоверно противным, хриплым, как у пьяного петуха, голосом. С ней они побили Тогая.
- Само собой.
- Михаил Алексеич, - повернулся Олег ко второму помощнику, - конных своих выведи на фланг сейчас, завтра чтобы не толочься. Командирам прикажи слушать воеводу Федора. Завтра, как рассветет, атакуем.
* * *
Самой страшной и тяжкой стала эта ночь для Микулы. Завтра должно было произойти самое важное в его жизни событие, а он не был к нему готов. То есть он-то был готов, но от него ничего не зависело. Зависело все от Бобра, который все не появлялся, а без него Микула был изначально, при любом раскладе, обречен. В таком положении кто хочешь занервничает. А ведь у Микулы это было ПЕРВОЕ настоящее сражение.
Весь вечер, пока его постоянно отвлекали то на устройство лагеря, то на расстановку войск, тяжелые думы о завтрашнем дне не могли навалиться на него со всей силой - приходилось действовать, командовать, распоряжаться. Когда же все уладили и сели ужинать, думы эти взялись за него как следует. Все вставало перед ним разом; и что позиция слаба, и что народу у него мало (два полка, если от девяти рязанских считать, и то пятая часть, а если от его семи, то и вовсе почти треть!), и что половина его бойцов - небывальцы, и что на можайцев никакой надежды, но главное - что напротив стояла Рязань, сплошь бывальцы, победители татар.
"Черт с ней! В крайнем случае костьми ляжем, мертвые сраму не имут. Коломенцы, по крайней мере, меня не бросят, а я не уйду. Вот и весь сказ!"
От такого решения ему стало спокойней, да и Корноух, державшийся рядом неотступно, помог. Развеселил. Андрюха понимал состояние Микулы, ох как понимал. Тем более, что и сам уже начал тревожиться. Он сперва поделился с воеводой своей догадкой, что серпуховчане могли свалиться западнее, и что он послал в ту сторону своих ребят. А потом начал трепаться о всяких забавных приключениях, своих и чужих, и рассказал, наконец, такое, от чего Микула заржал жеребцом и окончательно, по крайней мере внешне, развеселился.