Стоя за кулисами, Ширзад с интересом смотрел, что происходит в зале. Как видно, сюда сошелся весь колхоз. Среди чисто выбритых, в костюмах и галстуках юношей затесался дед в барашковой лохматой папахе, с окладистой бородой. Целый ряд кресел занят женщинами в шерстяных жакетах, шелковых платьях; на руках у многих золотые часики. А в первых рядах - пожилые колхозницы в старомодных, широких сборчатых юбках и рубахах, в платках, стянутых узлом под подбородком. Лет десять назад на колхозных собраниях женщину в городском платье и увидеть нельзя было. Платки на глаза спускали, вроде чадры; садились в задних рядах; выступали с речами редко, - пусть мужчины говорят. Как все изменилось! В третьем ряду с краю сидела женщина средних лет в черном шерстяном костюме и светлой шелковой кофточке; иссиня-черные волосы ее были гладко причесаны. Почувствовав взгляд Ширзада, она подняла голову, глаза их встретились, и женщина улыбнулась.
Это была Зейнаб Кулиева, знаменитая на всю республику, да что республику - на все Закавказье! Несколько лет назад она переехала из "Новой жизни" в "Красное знамя".
Муж Зейнаб погиб на фронте в последний год войны. В ту пору Зейнаб была еще малограмотной. Оставшись с двумя сиротами, она с горя чуть ума не лишилась. Будущее представлялось ей безотрадным, если бы не дети - с жизнью рассталась бы. Но в народе справедливо говорят: "У несчастья короткие ноги". Дальний родственник Зейнаб - Кара Керемоглу - навестил ее, приветил добрым словом и пригласил переселиться в "Красное знамя", устроил ребятишек в колхозный детский сад. Она почувствовала заботу о себе; для солдатской вдовы это было большое счастье. Трудно вначале было вдове трудиться день-деньской среди незнакомых. Она работала в одиночку, пряча лицо под покрывалом, не знала, даже не спрашивала, какая норма и сколько ей засчитывают трудодней. Вечерами она укладывала детей и, не зажигая света, сидела, охватив руками колени, и плакала, и горе казалось ей неутешным.
Однажды поздним вечером в дверь постучали. Раздался голос председателя:
- Открой-ка, голубушка, надо потолковать.
Зейнаб открыла дверь, но лампочку не зажгла - до того растерялась.
- Хочу сказать одно слово, всего одно, но ты его повесь, как серьгу, не теряй, не забывай, - начал Кара Керемоглу, садясь на табуретку. - Слезы у человека какие, горькие или сладкие?
Зейнаб не поняла, для чего это надо знать председателю, но робко ответила:
- Горькие.
- Ага, видишь! А горькую воду даже бог не смог испить, до дна кувшина - нам оставил... Прадеды, деды, отцы наши столетиями пили из чаши горя. Муганская земля засолонилась-то от пролитых слез. Успокойся, в слезах проку нет. Подрастут дети - и в них ты найдешь потерянное счастье. Мужа слезами не вернешь. Был он храбрым, солдатом, отдал жизнь за родину, и мы его никогда не забудем! В работе, в детях ищи счастье, дочка, не в слезах!
Он говорил с нею ласково, по-отцовски, не поучал, а как бы делился своими мыслями. И ничего нового не услышала Зейнаб, ничего такого, что и самой не приходио бы ей в голову, но то, что председатель беспокоился о ней, нашел час для душевного разговора, тронуло... А утром, выйдя в цветущую степь, вдохнув горьковатый, пущенный запахом полыни, горячий воздух, она почувствовала себя бодрее. После этого разговора что-то преломилось в ее жизни. Постепенно привыкла она к колхозникам, подружилась с соседями. Руки у Зейнаб были сноровистые, работы она не боялась и вскоре выдвинулась в первые ряды, получила на трудодни столько зерна и денег, что сразу одела и обула детей, сама принарядилась, купила подушки, перины, мебель.
В тысяча девятьсот пятьдесят втором году ей присвоили звание Героя Социалистического Труда. Зейнаб и обрадовалась и растерялась: ей все казалось, что ничего особенного она ведь не сделала - работала, как все женщины...
И опять однажды вечером к ней пришел председатель, но теперь в доме Зейнаб его встретили не слезами, а сердечным словом, и светло горела электрическая лампочка под розовым абажуром, а на столе стояли вкусные кушанья.
- Дочка, - сказал Кара Керемоглу, пригубив вина, поднесенного хозяйкой, - теперь ты знаменитый мастер хлопка, слава вошла в твой дом. А ведь ты по слогам еле-еле читаешь. Вот никелированную кровать купила, а, кроме учебников, в доме ни одной книжки. Как же дальше жить станешь, подумай. Учиться тебе нужно, еще не поздно, было бы только желание. В колхозе открылась вечерняя школа, завтра же иди, запишись.
Вовремя подсказать человеку, не приказать, не распорядиться, а именно подсказать, по какой тропе ему идти в жизни, - умение замечательное, и этим умением Кара Керемоглу обладал в полной мере.
Зейнаб окончила школу с отличием. Ее назначили бригадиром. Она много читала, и чтение было теперь для нее не обязанностью, а первейшей душевной потребностью.
Дети росли красивые, разумные, прилежные. Дочка Садаф заканчивала десятилетку, сын Рагим перешел в девятый.
Собрание еще не началось, и Ширзад со сцены сошел в зал, почтительно поклонившись, пожал руку Зейнаб, осведомился о здоровье.
- Все хорошо, спасибо. - Она улыбнулась и добавила: - А я вас еще подростком помню. Теперь богатырь!... Расскажите, что надумали в договоре, какими смелыми замыслами удивите нас?
- Смелыми? - Ширзад замялся: как раз смелости-то и не хватало ни договору, ни вдохновителю его - Рустаму.
К счастью, раздался продолжительный звонок, и Ширзад, уклонившись от ответа, вернулся к своим.
2
Кара Керемоглу вышел на сцену и попросил гостей занять места в президиуме. Рустам опустился в кресло рядом с председателем "Красного знамени". На широком лице Рустама играла наивно-счастливая улыбка, он простодушно радовался и торжественной встрече, и шумным аплодисментам...
Пока гости и хозяева рассаживались, Ширзад размышлял, поглядывая в зал. Все в этом селе - и улицы, и сады, и этот разукрашенный нарядный зал заставляло его думать о бескультурье родного колхоза. Вот до чего доводит самодовольство! Под головою мягкая подушка, а то, что одеяло коротко и голые ноги зябнут, никого не беспокоит. Интересно, что об этом думает Рустам-киши?
Между тем зал затих, и Кара Керемоглу, стоя, опираясь растопыренными пальцами на покрытый красным сукном стол, говорил о новом сельскохозяйственном годе, о грандиозных планах, поставленных Коммунистической партией перед азербайджанским крестьянством... Он говорил неторопливо, спокойно; приятными слуху казались даже шероховатости в его речи, потому что в ней содержалась серьезная мысль. Его хотелось внимательно слушать.
Ширзад позавидовал: так говорить с народом способен лишь талантливый человек, проживший долгую трудовую жизнь, которая обогатила его мудростью.
- Товарищи, до революции жителей нашей деревушки называли "белоштанными", - с усмешкой сказал Кара Керемоглу. - Девятьсот девяносто девять из тысячи мужиков зимой и летом ходили в самотканых портках - на брюки денег не хватало. А как жили соседи, теперешние наши уважаемые и дорогие гости? Еще хуже нашего. Их называли "голодными гасановцами". Сами понимаете, о чем говорит такая кличка. Девять месяцев в году между "белоштанными" и "голодными гасановцами" шел лютый бой, дрались и палками и камнями. Из-за чего враждовали? Из-за воды. Из-за пастбища. Из-за пахотной земли. Да еще из-за того, что теленок нашего бека забрался на поле ихнего бека. Вот как жили-то! - сейчас даже пожилые люди помнят то время смутно и с трудом могут представить себе, что они прямые потомки "белоштанных". Мы, колхозники, стали полновластными хозяевами муганской земли, хозяевами воды, пастбищ, яйлагов. У нас - хлеб, хлопок, машины, электричество.
При этих словах раздались такие рукоплескания, что взволнованному Ширзаду показалось, будто дрогнули массивные стены зала. А когда слушатели успокоились, Кара Керемоглу продолжил свою неторопливую речь.
- А каким стало село "голодных гасановцев"? Они первые в Мугани вышли на путь коллективизации, потому-то и свой колхоз назвали "Новая жизнь". Имя, что и говорить, почетное, славное, но и ответственное: первый по времени организации колхоз должен быть примером действительно новой жизни. Теперь между нами, соседями, не осталось и следа той вражды, которая десятилетиями разделяла "белоштанных" и "голодных гасановцев". Теперь мы попутчики: идем по одной дороге к всенародному счастью. И мысли, и побуждения, и чувства у нас едины. Раньше крестьянин знал только свой домишко, свой клин в поле, свое село. Мы и сейчас по-прежнему любим родное село, но хорошо помним, что оно - частица нашей великой родины. И мы стараемся благоустроить наше село, сделать его красивым также и потому, что хотим, чтобы вся советская родина превратилась в цветущий, благоухающий сад.
