Может быть, и сейчас многоопытный председатель заранее ищет объективную причину возможного поражения: "У Кара Керемоглу земля лучше нашей".

Эта предусмотрительность не понравилась Ширзаду, он возразил:

- У нас земля не хуже. Некоторые участки для хлопка даже выгоднее, чем здешние.

Рустам снисходительно улыбнулся.

- Ты уж меня спрашивай, деточка, о земле. Каждый вершок колхозного поля знаю.

- Рустам-киши - бог муганского хлопководства! - подхватил Салман. - К самой бросовой земле прикоснется его рука и там зацветут прекрасные лилии...

- Салман напрасно толкует о каких-то богах и лилиях, - вздохнул Рустам. - Но в одном он прав. Нет плохой земли, есть плохие землепашцы. Муганская земля нам говорит: "Любовно ухаживай за мною, и я тебя возвышу. Забросишь меня - уничтожу. За твое прилежание заплачу вдесятеро, а заленишься - пеняй на себя". Конечно, в "Новой жизни" земля лучше, тучнее. А почему?

Потому, что за нею ухаживают такие верные патриоты Мугани, как вы, ребята.

И он сгреб в кучу стоявших рядом парней, начал их мять, с довольным видом похохатывая:

- А в старике силенки куда больше, чем в целой стае игитов.

Ширзад сидел у самого борта, и руки председателя до него не дотянулись. Задумавшись, он глядел в степь, накурившуюся теплым, влажным паром землю, и чудилось ему, что от земли пахнет, как от вынутых из очага чуреков.

Машина подъезжала к селу. Показались дома, окруженные еще безлиственными садами, фермы, водонапорная башня, сараи. На дороге толпились колхозники с красным флагом. Среди них находился и Кара Керемоглу, невысокий, худенький, в скромном черном пиджаке шапке-ушанке. Вид у него был такой, словно он по ошибке попал сюда и хотел бы затеряться в толпе. Лишь глянув в его глаза, почти прикрытые мохнатыми седыми бровями, можно было догадаться о том, как он взволнован.

Грузовик остановился, гости с веселыми восклицаниями спрыгнули на землю. Из кабины вышел и начал кланяться ниже всех Ярмамед. Салман помог спуститься крикнувшему Рустаму, и тут оказалось, что Кара Керемоглу стоит впереди встречающих, как и подобает председателю, на достойном его месте.

- Добро пожаловать, милости просим! - сказал он с искренней улыбкой. Да будет легка ваша поступь, дорогие!

Раздались дружные крики: "Ура!"

Председатели сперва крепко пожали руки друг другу, потом расцеловались. Поцелуйный обряд понравился и гостям и хозяевам, они тоже стали целоваться. Даже на Гызетар кто-то наскочил, ухватил в обнимку и смачно чмокнул в холодную румяную щеку. Потом она очутилась в объятиях другого парня и вдруг с изумлением заметила, что целует ее Наджаф.

- Ишь хитрый, дома не нацеловался! - засмеялась она и оттолкнула мужа.

Кара Керемоглу пригласил гостей проследовать к Дому культуры, извинился перед гостями, что не успели отремонтировать мост, но Рустам успокоил: погода отличная, промяться полезно, чего не бывает. В распахнутом пальто, в сдвинутой на затылок папахе, громоздкий Рустам шел в окружавшей гостей толпе, громко шутил, смеялся, а Керемоглу рядом с ним казался незаметным.

Ширзад, дружелюбно поздоровавшись со знакомыми парнями из "Красного знамени", шел стороной, внимательно оглядывая новый колхозный поселок. Ему понравилась застроенная новыми домиками прямая, как стрела, улица. Он представил, как здесь будет красиво весною, когда зазеленеют сады, осенив своими кронами всю улицу. Ширзад еще подростком как-то приезжал с дядей в "Красное знамя" за семенами и запомнил серые скособочившиеся, неряшливо залатанные листами железа и фанеры домики да грязные, в рытвинах и кучах мусора улицы.

А ведь в "Новой жизни" и сейчас почти так же грязно, как было здесь десять лет назад. Колхоз богатеет, в иных семьях, где два-три работника, амбары ломятся от добра, а председатель все скопидомничает, приберегает, будто бы на черный день, каждую копейку... Когда придется пригласить соседей в гости, со стыда сгоришь. Тротуары недосуг вымостить, тополя вдоль улицы посадить... Почему же до сих пор не замечал он этого? Свыкся? Да, конечно, свыклись с грязью, с бескультурьем, утешали себя: "Отцы так жили значит, и нам бог велел..."

Между тем гостей подвели к Дому культуры - просторному светлому зданию, сложенному из красного кирпича и покрытому шифером.

Настроение у Ширзада окончательно испортилось. "Считаем, что во всей Мугани нет колхоза лучше нашего, нос кверху задрали, а на деле хуже всех!" Он вспомнил похожий на глинобитный сарай клуб в своем селении. Обидно! Ведь в сущности, если разобраться, "Красное знамя" ненамного богаче "Новой жизни".

Засунув руки в карманы пальто, надвинув на глаза каракулевую папаху, не замечая, что девушки с любопытством поглядывают на него, Ширзад рассеянно наблюдал, как к Дому культуры со всех сторон бежали ребятишки, важно шествовали старики с холеными расчесанными бородами. Всем хотелось поближе разглядеть гостей, и прежде всего, конечно, Рустама-киши. А тот, как могучий дуб, возвышался над толпою, награждая всех ослепительными улыбками, прижимал руку к груди, раскланивался. Наконец толпа увлекла за собой Рустама и гостей в распахнутые двери.

Кто-то хлопнул Ширзада по плечу. Он оглянулся.

- Что пригорюнился? - звонко спросила Гызетар. - завидуешь? И верно, как вспомнишь наш клуб, затоскуешь: выкрасили известкой старый амбар и вообразили, что совершили подвиг! Пойдем хоть посмотрим...

К ним протиснулся сквозь толпу потный, взъерошенный Ярмамед и с выражением ужаса на морщинистом, потасканном лице спросил:

- Товарища председателя не видели?

- Не видели, не видели! - огрызнулся Ширзад.

Он словно впервые заметил, что весь Ярмамед заплыл жиром, лицо и руки лоснятся, будто маслом смазанные, а горбатый нос торчит, как сучок высохшей осины. При всем том Ярмамед оставался тощим, хилым, и это-то и было отвратительным. "Тьфу, барсук вонючий! - подумал Ширзад.

Он взял Гызетар под руку, и они несколько раз обошли здание, полюбовались резными ставнями, украшенными народным орнаментом - выпуклыми виноградными лозами отягощенными гроздьями ягод. Пока Гызетар восхишалась фреской над входом - девушки убирают хлопок и каждый комочек словно соткан из серебристого инея, а небо над ними голубое-голубое, - Ширзад разглядывал кладку стен, присматривался к размерам окон и дверей, прикидывал в уме, во сколько может обойтись такое здание. Постройка была капитальной, сразу видно - на себя работали, старались.

Из вестибюля выбежал Наджаф и с укором воскликнул:

- Где Ширзад, там, конечно, и моя супруга!

- А ты не теряй жену, - сказала Гызетар. - Не бегай за здешними девицами.

- Без шуток, собрание начинается, вам выпала честь восседать в президиуме. Пошли!

У Наджафа был золотой характер: он никогда не унывал, не грустил. И во сне-то он нередко улыбался - без всякой причины, видно, просто потому, что хорошо живется на белом свете.

Ширзад не походил на друга: красивое лицо его часто было озабоченным, хмурым. Столкнувшись с несправедливостью, он надолго мрачнел, не любил делиться своими переживаниями, казался с виду сухим.

И все-таки Наджаф и Ширзад были закадычными друзьями. Они подружились не только оттого, что выросли на одной улице и учились в одном классе, а оттого, что одинаково смотрели на жизнь, были во всем единомышленниками. С полуслова понимали они друг друга, а иногда и слов не нужно - с первого взгляда.

И сейчас Наджаф шутил, посмеивался, догадываясь о причинах подавленного настроения друга.

- Отлично знаю, из-за чего ты расстроен. И ты во всем прав. Но давай отложим разговор до возвращения. Здесь не место. И Гызетар захотелось приободрить Ширзада.

- Выше голову, тверже шаг, товарищ секретарь парторганизации! Вот так, еще, еще! И улыбка у вас должна цвести, как майский день. Пошли на собрание!

- Пошли!

И Ширзад действительно заставил себя улыбнуться.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Большой, залитый потоками света зрительный зал Дома культуры переполнен. Все шестьсот обитых темно-желтым репсом кресел заняты, а запоздавшие теснятся у дверей.