– Города, – пробормотал Оливер.

– Сфотографируйте дома, где она жила! – подхватил декан.

– А потом увеличу до натуральных размеров. – Если наклеить их на картон, а затем поставить вроде театральных декораций, они займут часть этого дурацкого бального зала. Своих студентов одену в костюмы того времени – пусть разгуливают вокруг и приговаривают: «Спасибо достойным аплодисментов господам из управляющего комитета за то, что устроили счастливейшую смычку города и мира, величие которой невозможно постигнуть».

– Брось, Грег! – вмешался Оливер. – Посидишь поразмышляешь, какие-нибудь идеи в голову придут.

– Это вам что, украшение витрин? Имя Джейн Остен – приманка для туристов? Никто не удосужился раскинуть умом, что она действительно думала об этом городе? Хотя, полагаю, поздно порицать того гения, который все это предложил.

– Это совсем не то, к чему мы стремимся, – возразил декан. – Наша цель – протянуть руку городу, а не унижать жителей, набирая академические очки. Да, согласен – опоздали. Намного опоздали.

– Сколько у меня времени? – обреченно спросил я.

– Такие выставки обычно устраивают летом, – заметил Оливер.

– А эту планируется открыть 9 сентября сроком на три недели, – подхватил декан.

– Значит, на моем отпуске можно поставить крест?

– Прошу на следующей неделе в это же время доложить, как продвигаются дела.

У меня тонкий слух, и, выходя из приемной, я услышал, как декан сказал:

– Бунтарь. Не припоминаю, чтобы на собеседовании, когда его рассматривали на должность заведующего кафедрой, он так себя вел.

– Вас тогда не было, декан, – подсказал Оливер. – Вы находились в творческом отпуске.

– Ах, вот как…

– Студенты его очень ценят.

– Можно поверить.

– Он нас не подведет.

– Надеюсь.

Многие люди идут по мосту Палтни, не отдавая себе отчета, что под ними Эйвон. Причина, разумеется, в том, что на нем, как на мосту Понте-Веккьо во Флоренции, по сторонам постройки. Реку не видно, если не войти в один из магазинчиков и не посмотреть в окно. Я слышал, что когда в 1769 году Роберт Адам проектировал мост, то вспоминал Понте-Веккьо, но сходство, если и есть, лишь поверхностное. Мост красив и оригинален – трехарочный, с венецианским окном в центре и высокими башнями-заставами по сторонам. Та, что напротив библиотеки на западной стороне, – кофейня «Давид». В нее-то я и зашел после заседания управляющего комитета. Мое посещение кофейни не было связано с новым заданием. Я заскочил к «Давиду» выпустить пар. Пообщавшись с Букбиндером, а затем с комитетом, полагал, что имею право развеяться. Не выносил профессорскую, возмущался нравами и повадками провинциальных ученых. В качестве создающего новое отделение профессора мне полагалось дни напролет выслушивать пережеванные суждения из «Гардиан» и «Индепендент» или жалобы на профсоюз, на то, как плохо сформирована крикетная команда или на вечно ломающийся ксерокс. Но только не в этот день.

Кофейня «Давид» для меня рай. Я считаю счастливым знаком, что обнаружил ее три года назад, приехав в Бат на собеседование в качестве претендента на главу английского отделения. Крохотная, не шире железнодорожного вагона, она привечала ароматом капучино, узкими скамьями и столами с льняными скатертями, за которыми посетители неспешно просматривали предоставляемые хозяином газеты. С одной стороны висело изображение Давида Микеланджело в раме. С другой – современный Дэвид разливал чай и кофе за своей малюсенькой стойкой, оставлявшей в тесном помещении максимальное пространство для гостей. Дэвид был худеньким и гибким – напоминал танцовщика с Гавайев, – а иначе за здешним прилавком ему бы не управиться.

Лучшими местами в кофейне являлись те, откуда открывался вид на реку. Течение воды из-под моста определяет состоящий из трех уровней U-образный каскад. Его изящные линии скрывают смертельную ловушку. Масса воды собирается и падает в закрытую зону, где образуется водоворот, доставивший много неприятностей безрассудным пловцам и байдарочникам.

Я сел у окна и привычно ужался, чтобы не мешать человеку за соседним столиком. Заказал кофе и стал вспоминать разговор в медицинском кабинете. Черт с ним, с Букбиндером, я расскажу Джеральдин, о чем мы с ним говорили. Честные отношения в нашей семье важнее медицинской этики, которая и без того уже подпорчена врачом.

Я взглянул на первую страницу «Таймс», отодвинул газету в сторону и достал из кармана «Нортенгерское аббатство» в бумажном переплете. Книгу я снял с полки в своем кабинете, прежде чем спуститься в город с Батуик-Хилл. Полистал и нашел фразу, которую Джейн Остен вложила в уста Изабеллы Торп: «Вы знаете, мне так осточертел Бат. Утром мы с вашим братом решили, что хотя здесь и можно неделю-другую развлечься, но жить постоянно мы бы не согласились ни за какие миллионы». Бальзам на сердце. Слова меня воодушевили. Оказывается, я все правильно помнил. Разумеется, неверно отождествлять взгляды литературного персонажа со взглядами автора, и надо признаться, в книге есть и положительные отзывы о городе, но в своем тогдашнем настроении я порадовался, представив, как члены совета ходят по выставке и наталкиваются на благостные виды георгианского Бата, снабженные едкими цитатами из книг Джейн Остен.

Я потягивал кофе и уговаривал себя выкинуть из головы крамольные мысли. Выставка свалилась на меня – она мое детище. Будет лучше, если я постараюсь ее полюбить. Чествование Джейн Остен в Бате. Я бы с удовольствием превознес все шесть ее законченных романов. Почему бы нет? Иначе я сижу не на своем месте. Но петь осанну их автору – для меня проблема. Я никогда не причислял себя к легиону обожателей Остен, называющих себя «джейнистами». Не потому, что мне что-то неприятно в ее характере. Напротив, проскакивающие в письмах Остен едкие замечания делают ее ближе и человечнее, по сравнению с мягкой Джейн-романисткой. Мои трудности фундаментальнее. Я не сочувствую тем, кто преклоняется перед писателями и изучает их жизнь под микроскопом. Любое литературное произведение обретает собственную, независимую от автора жизнь. Поэтому я не согласен с современными тенденциями хоронить творчество в биографических датах.

От этих мыслей меня моментально отвлекло то, что я увидел за окном. Три подростка нащупали точку опоры для ног у края каскада – там, куда прибивало плавник. Течение в этом месте было не таким быстрым, как в середине, где вода перекатывалась через край – результат непрекращающихся в последнее время дождей. Ребята выталкивали деревяшки к центру, развлекаясь тем, что нарушали поблескивающее однообразие потока.

Эта сцена красноречиво демонстрировала мои затруднения. Для выставки требовался зрительный ряд. Страницы текста, каким бы он ни являлся красивым, не годятся для демонстрации публике, если нет иллюстраций. Однако романы с этой точки зрения малопривлекательны. А иллюстрации к изданиям Остен всегда наводили на меня тоску. Немного лучше, чем странички мод. В Бате были написаны два ее романа: «Нортенгерское аббатство» и «Доводы рассудка». Но кто станет рассматривать фотографии Милсом-стрит или зала для питья минеральной воды, если все это рядом и можно увидеть своими глазами? Нет, придется ломать принципы и эксплуатировать биографический аспект – демонстрировать портреты родных Джейн, изображения домов, где она жила, и людей, с которыми встречалась. Иллюстрации будут статичными, но по крайней мере не покажутся безжизненными.

А как быть с движущимися картинками? Можно демонстрировать эпизоды из поставленных по ее произведениям телефильмов, которые снимались в Бате. Я вспомнил недавнюю телеверсию «Доводов рассудка». Би-би-си, возможно, просило разрешения городского совета проводить натурные съемки, поэтому будет вполне резонно рассчитывать на ответную помощь корпорации.

Я представил несколько рядов стульев перед большим экраном в бальном зале и проникся оптимизмом. Взгляд вернулся к каскаду. Один из пареньков двигался вдоль кромки к центру. Почти у вершины искривления в воде кувыркалась палка, которую он, вероятно, туда бросил. Двое других наблюдали, как парень уверенно идет в ее сторону. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать, крепкого телосложения. На обоих берегах висели объявления, предупреждающие, что купаться и плавать на лодке в этом месте опасно.