Она сумела сохранить самообладание, когда в столице объявился Ричард Уорик со своей ратью бандитов и заморских наемников. И в тот самый момент, когда граф Уорик вступал в Тауэр, чтобы освободить короля Генриха, Элизабет без всякого шума и фанфар велела подать свой барк, вышла вместе с детьми и матерью на берег реки и приказала выгребать вверх по течению. Сердце ее до сих пор болезненно замирало при мысли о том, насколько близким было несчастье и каким знатным трофеем стала бы она для Уорика. И все же Элизабет не запаниковала – и в результате этого добралась до единственного места, куда не посмели бы явиться враги.

Маленькая крепость была построена не для того, чтобы сулить надежду, но для того, чтобы даровать минимальное утешение в горькой нужде. Однако покровительство Церкви было отчаянно необходимо Элизабет, находившейся в преддверии родов, тем более когда этот ее муж, этот дурак, оказался в отлучке и не мог защитить ее. Мысль эта заставила королеву глубоко, со свистом, вздохнуть, остановиться и немного постоять, упершись руками в колени, чтобы чуть отдышаться, прогнать этот жар со своего лица. Струйка пота сбежала по ее щеке, оставив темное пятнышко на камне под ногами.

Ей оставалось только глядеть на это пятно.

– Мы уже почти пришли, – заворковала ее мать. – Осталась самая малость, ma cocotte, моя курочка. Смотри-ка, вот один из младших братьев ждет у двери. Пойдем, дорогая. Ради памяти твоего отца.

Монах круглыми глазами смотрел на королеву, ее мать и трех юных принцесс в дорожной одежде, дружно пыхтевших, как будто они пробежали целую милю. Взгляд его обратился к огромному животу Элизабет, и он, покраснев, в смущении уставился на собственные ноги.

– Я прошу убежища, – официальным тоном между двумя выдохами проговорила королева, – для себя, моей матери и моих дочерей. Разрешите нам войти в аббатство.

– Миледи, я должен вызвать свого господина с того места, где он сейчас находится. Прошу вас, подождите, пока я сбегаю за ним, – отозвался монах.

– Non! – решительным тоном вскричала Жакетта, ткнув его в грудь. – Ты здесь брат-привратник. Запиши нас в свою книгу и позволь нам войти! A после этого можешь бегать за кем угодное. Живо, monsieur!

Ощутив головокружение, Элизабет прикрыла глаза, ощущая облегчение от того, что может доверить своей норовистой матери управляться с деталями. Она припала к дверному косяку, пока молодой монах, запинаясь и извиняясь, нес огромный, переплетенный в кожу том вместе с пером и чернилами. Передав принесенное Жакетте, он поспешил обратно за конторкой.

Элизабет посмотрела вдаль, и ее обостренное внимание привлек донесшийся от реки крик. Кричать мог какой-нибудь обыкновенный лодочник, а могли и преследователи, заметившие ее отсутствие в собственных покоях. Возможно, они не ожидали, что королева Англии так быстро сорвется с места без багажа и без слуг. Она опередила врагов и теперь находилась настолько близко к безопасности, что оставалось только зарыдать или лишиться чувств.

– Мама, это они, – сказала она.

Жакетта выронила книгу на землю и резкими движениями принялась листать пергаментные страницы, заполнявшиеся в течение столетий. Добравшись до чистой, старая женщина обмакнула перо в чернила и, брызгая ими, записала на ней имена и титулы всех пятерых. Пока она писала, явился монах с высокой конторкой, сгибаясь под тяжестью чугуна и дуба. Он без особой радости воззрел на невысокую старушку, по-детски усевшуюся на траву с пером в руке, поставил свой столик и почтительно принял от нее книгу.

Элизабет услышала еще один крик и на сей раз увидела группу бегущих мужчин, облаченных в кольчуги и с мечами на боку.

– Так, значит, убежище уже даровано нам? – потребовала она ответа у монаха, не отводя глаз от приближающейся группы.

– Пока вы остаетесь на священной земле – отныне и до конца времен. С этого момента ни один мужчина не вправе войти сюда. – Он проговорил последние слова, полностью осознавая, что его слышит группа преследователей, уже обступавших дверь. Элизабет втолкнула своих дочерей и мать внутрь аббатства и только потом, из сумрачного помещения, оглянулась назад. Молодой монах, с ее точки зрения, проявлял удивительную отвагу и продолжал говорить. Должно быть, вера наделяла его храбростью.

– Любой муж, дерзнувший нарушить священную неприкосновенность, будет объявлен преступником и отлучен от Церкви, от святого причастия. Ему не будет позволено вступить в брак и быть похороненным на освященной земле, но он будет страдать живым и после смерти всю вечность, будет проклят в этом мире и будет гореть в следующем.

Угрозы эти предназначались людям, смотревшим в дверь на Элизабет. И лишь когда она убедилась в том, что никто из них не последует за нею, только тогда она повернулась и ушла, исчезнув в полумраке. Родильные схватки начались, едва она отошла от двери на дюжину ярдов, и ей пришлось подавить крик, чтобы не услышали враги.

– За это я Эдуарда не прощу, – прошипела королева, когда мать взяла ее под руку, чтобы принять на себя часть ее веса. – Где его носит, чертова дурака?!

– Шшш, моя курочка! – попыталась успокоить ее Жакетта. – Твой муж сделает все возможное, чтобы избавить нас от этой напасти, и ты это знаешь. Он – настоящий мужчина! Теперь ты в безопасности, а это самое главное.

Они направились в глубь аббатства, предоставившего им убежище, и мать опустила руку на выпяченный живот дочери. Опустила – и, охнув, отдернула, словно обожглась.

– Роды…

– Начались? Да, думаю, так и есть, – кивнула королева. – Вся эта суета и беготня заставила его поторопиться.

К удивлению Элизабет, ее мать усмехнулась:

– Этот детина, твой муж, заслуживает сына. Наверняка будет мальчик. Вот что, пошлю я этого монашка за аббатом. Нам нужны повитуха и отдельная комната, в которой можно родить.

– Я боюсь, – проговорила королева дрогнувшим голосом.

– Почему? Разве я не родила четырнадцать живых детей? И о родах, моя голубка, знаю не меньше, чем любая повивальная бабка.

– Какое-то место неприятное… Тут так холодно и темно…

Они оказались у двери, и Жакетта открыла ее, пропуская вперед свою дочь и не размышляя о том, что за ней окажется, – просто потому, что впереди было светлее, чем в коридоре. Голоса ее внучек сделались более громкими, когда они оказались в обшитом деревянными панелями уютном кабинете, пропахшем воском, сальными свечами и потом.

– Похоже, это помещение нам подойдет, – сказала Жакетта. – Здесь как-то привычнее. И помни, что ты находишься на священной земле, любовь моя. Родиться в столь святом месте – великое благословение.

Элизабет охнула, ощутив новую схватку, и отдалась попечению матери.

Джаспер Тюдор спрыгнул с коня прямо посреди оживленной рыночной толпы и не оглядываясь пошел прочь. Краснорожий мясник рявкнул ему в спину, что негоже, мол, бросать лошадь прямо посреди чертовой дороги, однако не был удостоен ответа.

– Следуй за мной, парень, – окликнул Джаспер племянника через плечо. – Живо!

Генри перебросил поводья мяснику, заметив, как в крохотных глазках того зреет и копится гнев.

– Ой! Ну нельзя же… Эй! – Младший Тюдор торопливо спешился, не собираясь потерять дядю в толпе. Джаспер ушел довольно далеко вперед – размашистая походка и суровое выражение на его лице разгоняли по сторонам ранних торговцев, заполнявших рыночную площадь в Тенби. Как только взошло солнце, они высыпали на площадь отовсюду, с блюдами, полными свежевыпеченных хлебов или корзинами только что пойманной рыбы. Они как будто ощущали, что Джаспер готов пройти сквозь них – или по ним, если они не поторопятся отойти.

Генри услышал за спиной новые крики, не похожие на голоса торговцев: крики, полные возбуждения, голоса охотников, увидевших его – свою дичь. Юноша пригнул голову и плечи, стараясь убавить себе рост. Он считал, что в толпе им ничего не грозит. В конце концов, на булыжной мостовой не остается следов…