– Отпусти людей, Эдуард, – сказал ему брат. – Мы можем взять очень немногих.

Не говоря лишнего слова, Ричард поднялся по сходням на палубу. За спиной его Эдуард набрал воздуха в грудь и обратился к своим сторонникам простым и безыскусным тоном. Он говорил скорее как простой человек, чем как король:

– Вы благополучно доставили меня в эту гавань. Спасибо вам за это. Видит Бог, настанет день, и я снова найду вас и вознагражу за верность. Ну а пока ступайте с миром, братья мои!

И словно только ожидание этих слов удерживало их, люди поклонились, поднялись в седла и направились во все стороны. Отставший от охоты в милях до отдыха бедный граф Вустер, вне сомнения, последовал бы их примеру.

Эдуард проводил взглядом верных ему людей. Лишь несколько лордов оставались рядом с ним со слугами и телохранителями. Какая-то дюжина приближенных. Они повели своих коней в поводу на корабль, оставив Эдуарда взирать на потерянную им страну.

Моряки отвязали канаты, привязывавшие судно к берегу, втащили их на борт и подняли парус на мачте. Целый ярд воды отделил корабль от каменного причала, потом это расстояние увеличилось еще на ярд, и он отправился в путь.

– Куда держим путь, в какую гавань? – поинтересовался Ричард. Капитан безмолвно рыдал, глядя на оставшиеся на берегу тюки, и только тупо посмотрел на него, не смея произнести вслух слова укоризны по поводу подобного поворота судьбы.

Ричарду Глостеру захотелось дойти до него и удавить его прямо на том месте, где он стоял. Человек способен перенести горшую потерю, чем груз корабля. Чувство это, по всей видимости, отразилось во взгляде герцога, и капитан потупился:

– В Пикардию, милорд. Во Францию.

– Теперь уже нет! – гаркнул Ричард, стараясь перекричать крепнущий ветер. – Перекладывай руль. Плывем во Фландрию, на северный берег. У нас там еще есть друзья. И ободрись! Тебе сегодня чрезвычайно повезло. Твой маленький корабль везет на себе короля Англии.

Капитан почтительно поклонился, не имея, впрочем, особого выбора. Если б его экипаж посмел сопротивляться, голод и усталость не помешали бы остававшимся с Эдуардом рыцарям и лордам проявить свой боевой опыт.

– Во Фландрию, милорд, как вам угодно.

Земля удалялась, и впервые за многие дни Ричард позволил себе расслабиться, покоряясь движению торгового кога. На севере – Фландрия, на юге – Люксембург. Ниже – герцогства Бар и Лотарингия, а дальше – Бургундия. Глостер представил себе внутренним взором карту всех этих спорных территорий.

За Каналом у Эдуарда был только один союзник: герцог Карл Бургундский, несомненный враг французского короля, правивший всеми территориями от Фландрии до собственного отечества. Это герцогство сумело существенно увеличить свою территорию – благодаря слабости состарившегося французского монарха. По сравнению с участью обоих братьев его положению можно было позавидовать.

Солнце над головой казалось светлым пятном за облаками, и его хилые лучи не могли согреть Йорков, смотревших, как растворяются вдали зеленые английские берега.

– Граф Уорик сумел вернуться, брат, – обратился к королю Ричард. – Неужели ты слабее его?

К его удовольствию, Эдуард задумался и удивленно приподнял брови. Глостер громко рассмеялся. При всех перенесенных ими неудачах и поражениях, все-таки было нечто радостное в живом корабле под их ногами, в соленой морской пене и утреннем солнце.

Впрочем, радость быстро померкла, когда Ричард начал рыгать и ощущать, как его охватывает некая липкая хворь, становившаяся все сильнее при каждом движении вверх-вниз палубы корабля. И уже скоро содержимое желудка подкатило к его горлу, и он бросился к борту, направленный на корму и к ветру участливыми матросами. Весь остаток дня и ночь он провел на корме, перегнувшись над серыми плавными валами, беспомощный, как дитя, и чувствующий себя более скверно, чем это было вообще возможно, по его мнению.

Маргарита Анжуйская ощущала то, как повысился ее статус, в тысяче различных мелочей. Это проявлялось в том почтении, с которым обращались к ней придворные короля Людовика, мужчины и женщины, проводившие свою жизнь в точном понимании власти и отношения к ней окружающих их людей. Ибо слишком давно ее считали одной из сотни маленьких moules[11] королевской фамилии. Слово это она слышала в шепотках наглых чиновников двора и толстых дочерей французских лордов. Мидии облепляют своими скоплениями днища кораблей или растут на скалах, раскрывая свои створки перед пищей, словно птенцы в гнезде. Сравнение с ними звучало особенно обидно благодаря своей справедливости.

Отец Маргарет был еще жив, чем каждый день раздражал ее. Другие члены его поколения мирно уходили к праотцам во сне, в окружении своих любимых. Однако Рене Анжуйский оставался в живых, худея с возрастом, но тем не менее напоминая на своем шестом десятке огромную белую жабу.

Он жил в Сомюре, в собственном замке, однако так и не пригласил к себе дочь. В минуты откровенности перед собой Маргарет честно признавала, что, не прими он такое решение, она могла бы под горячую руку и удавить его, что было бы вовсе нежелательно. Рене предложил ей в качестве места жительства в своем Сомюре старый полуразрушенный дом, на котором не было даже крыши, годный разве что для углежога. Быть может, старик хотел таким образом продемонстрировать свою немилость: ведь он выдал свою дочь за французского короля, а она вернулась домой с сыном и буквально в одном платье.

Мысль эта заново воспламенила гнев в душе опальной королевы – даже теперь, по прошествии стольких лет. Как странно, что французский король проявляет к ней больше милосердия и доброты, чем ее собственный отец! Людовика XI называли Вселенским Пауком – за тонкие планы и хитроумие. Тем не менее он выделил Маргарет пособие и предоставил ей комнаты в своем Луврском дворце, в собственной столице, вместе со слугами, чьи манеры так резко переменились за последний месяц. Действительно, она и ее сын долго были ракушками на государственном корабле. Однако Уорик сдержал свое слово и освободил ее мужа из Тауэра.

– И Генрих снова носит корону, – прошептала Маргарет, обращаясь к самой себе.

Этот факт не был ответом на ее молитвы, он был плодом многолетнего труда. Склонив голову, королева посмотрела в зеркало, отделанное сусальным золотом, каждый тончайший листочек которого наносил на место мастер, не занимающийся никакими другими делами. Приглядевшись, она могла различить в стекле собственное отражение. Время изгнало девичью свежесть с ее лица, своим когтем провело бороздки на коже. Рассматривая себя, Маргарет пригладила волосы ладонью… Увы, каждый день требовал от нее все большего мастерства в обращении с румянами и пудрой; кроме того, она потеряла несколько зубов, а остальные заметно побурели.

Королева недовольно фыркнула, раздраженная знаками слабости, которых не ощущала. Слава богу, у нее ничего не болело! Сорок лет – начало старости, особенно если речь идет о женщине, столько повидавшей и потерявшей за четверть столетия, отданных ею Англии. И теперь ей выпала возможность начать все заново. Но даже сейчас она не была уверена в том, насколько можно доверять Уорику.

– Докажите, – сказала она, когда он, властный и несгибаемый, начал давать свои обещания. Ее люди убили его отца – именно это тревожило ее и заставляло бояться. Солсбери[12] пал вместе с Йорком – и хотя в тот момент Маргарет ощущала только свою победу, этот успех стал ее величайшей неудачей.

Поразив отцов, она спустила на себя сыновей.

Способен ли Уорик когда-либо простить ее? Он не испытывал к ней ни малейшей симпатии, уж это Маргарет понимала. Истина заключалась в том, что у него не было другого выхода после того, как он связался с Эдуардом и его драгоценным мятежным домом Йорков. Ричард сказал, что хочет загладить ту боль и горе, которые причинил. Как будто это кому-нибудь удавалось…