Элизабет подумала, что ей станет дурно, пока Дженни кутала ее в тяжелый плащ, чтобы защитить ребенка от любого холодного дуновения.

– Его необходимо крестить, – шепнула королева самой себе, словно повторяя молитву. – Я не лишу своего мальчика небес, если он все-таки не выживет… После родов и так уже прошло несколько дней. Земли аббатства пользуются правом убежища. Я не стану прятать своего сына, не покрою его позором, никогда.

В глазах ее матери искрились слезы гордости. Жакетта и в самом деле подхватила оставленную кем-то у двери дубинку. Дженни, сделав шаг вперед, открыла дверь перед своей госпожой, и от реки донесся шум бегущей воды.

Ночь встретила их ярким светом, и Элизабет на мгновение попятилась при виде ожидавших ее мужчин с факелами в руках. Она услышала, как охнула мать, но тут же все поняла. Аббат решил помочь ей, вместо того чтобы и дальше отговаривать ее и сопротивляться ее словам. Она не знала, что было этому причиной… быть может, трепещущий от страха монашек изложил ее дело лучше, чем она могла надеяться, или же пожилой аббат сдался и покорился ее упрямству. Королева двинулась между двумя рядами облаченных в черные мантии монахов, откинувших на плечи свои капюшоны и державших в руках факелы. Пламя освещало их лица, и Элизабет еще более успокоилась, заметив, что многие из них улыбаются. Ее ждала не толпа, пришедшая, чтобы вытащить ее с детьми из убежища, и не суд, собравшийся, дабы вынести приговор ее поступкам. Эти люди кланялись королеве и улыбались младенцу, посапывавшему в складках ее теплого плаща.

Гордо подняв голову, Элизабет шла между двух рядов. Свет факелов не позволял ей видеть, что творится во внешней тьме. Все вокруг было сокрыто мраком, но перед ней пролегал светлый путь к огромной, открытой двери аббатства. Она увидела, что там ее ожидают другие люди, и уверенность ее поколебалась. Мать прикоснулась к ее руке:

– Не показывай им своего страха, моя голубка. Верь Богу… и аббату. Они не позволят, чтобы тебе причинили вред.

Элизабет заставила себя улыбнуться и, ощущая, как колотится и спешит ее сердце, дошла до двери аббатства, где из холода ночного попала в равный ему холод внутри здания.

Эдуард в волнении ожидал того мгновения, когда герцог Карл Бургундский войдет в комнату. Их не заставили ждать, и, поднимаясь вместе с братом Ричардом для поклона, опальный король увидел, как герцог отвязал с шеи салфетку и отбросил ее в сторону.

– Эдуард, друг мой! – воскликнул он. – Какое вероломство! Какая несправедливость! Я узнал обо всем этом только сегодня утром.

Эдуард протянул руку для рукопожатия, однако старший монарх обнял его. Когда хозяин дома отступил назад, английский король будто распрямился – уверенность начала возвращаться к нему.

– Вы почтили меня своим прибытием, Ваше Величество, – проговорил герцог Карл. Взгляд его коснулся горла Эдуарда, ворота его грязной после дороги рубашки, а рука герцога, как заметил Ричард, коснулась золотой фигурки и цепочки на собственной шее.

– Ты не носишь Золотое руно?[16] – спросил герцог Карл.

– Прости, Карл, но мою спину покрывает одна только рубашка. Орден дома, – ответил Эдуард.

– Я велю подать тебе другой, чтобы все люди знали о том, что ты не только король Англии, но и рыцарь Бургундии, так ведь? Потом одежда! Клянусь, еще до заката ты будешь снова одет так, как подобает королю. A кто этот превосходный молодой человек?

– Мой брат Ричард – герцог Глостер, если наши титулы еще не объявлены вне закона. – Последние слова явно заставили Эдуарда опять приуныть: голова его поникла, а кожа вновь приобрела сероватый оттенок. Герцог Карл немедленно заметил перемену его настроения.

– Эдуард, ты был моим другом с тех пор, как получил корону. Когда этот паук, этот Луи Французский снюхался с Уориком, ты пригласил нас с отцом в Лондон. Я не забыл эти вечера, Эдуард. Как мы тогда пили! Ты был щедр, более чем щедр. Ты принял моего отца как равного, и он был горд этим. Теперь, когда его нет в живых, ты остаешься одним из самых близких мне друзей. Позволь мне отплатить тебе тем же добром. – Герцог Бургундский почтил Ричарда взглядом и поклоном, однако все внимание его, вся энергия были обращены на этого великана, на английского короля, вдруг оказавшегося в его власти.

Герцог Глостер подумал, что этому человеку едва ли стоит доверять, хотя положиться на его враждебное отношение к французскому королю, пожалуй, все-таки можно. Родство – Луи и герцог Карл были кузенами – здесь ничего не значило; кто-кто, а Йорки с Ланкастерами понимали это лучше многих. Важнее было то, что Карл унаследовал собственные земли всего три года назад и уже успел заслужить за это время прозвище Смелый. Последовательный ряд генеральных сражений позволил ему захватить Фландрию, и мысль о хорошо обученных профессиональных бойцах герцога Бургундского заставила Ричарда улыбнуться.

– Я не стану жить в изгнании, Карл, – вдруг проговорил Эдуард. – Весной я вернусь в свое королевство, где или погибну, или выпущу злую кровь из всего этого нарыва. Клянусь тебе в этом.

Превосходные слова, если учесть, что сказаны они человеком, стоящим в промокшей насквозь рубахе, едва прикрывающей круглое брюшко, и не имеющим в кармане монет даже на стакан вина. Тем не менее бравада сработала, и герцог Карл кивнул, покоряясь порыву. Хлопнув в ладоши, он призвал слуг и приказал им увести гостей и привести их в должный вид, посулив продолжить встречу после того, как они подкрепятся и отдохнут.

Ричард с удовольствием позволил ватаге слуг проводить его в теплые комнаты, где грелась вода, к огромной медной ванне, полной парящей парком воды, раздеть и обмерить его. После этого он с закрытыми глазами опустился под воду, скривившись от обжигающего прикосновения, немедленно начавшего раскручивать ту жесткую массу, в которую превратилась его спина между лопатками. Невзирая ни на что, он не смог сдержать стон. Рядом Эдуард погрузился в такую же ванну, расплескав воду массивным телом, что заставило слуг немедленно броситься подтирать лужи.

Откинувшись в блаженстве на спину, Глостер едва не зарыдал от того облегчения, которое принесла ему горячая вода. Он тут же решил завести у себя дома подобное удовольствие – быть может, с парой-другой слуг, умеющих управляться с ванной. Чудесное ощущение! А еще раз открыв глаза, герцог обнаружил перед собой блюдо с яствами на широкой доске через всю ванну. Съев несколько виноградин, он пропустил полный кубок какого-то крепкого зелья, поперхнувшись анисовой теплотой, обжегшей его горло.

– Хороша горькая у герцога, Эдуард! – окликнул он своего брата. – Тебе понравится.

Король сидел, привалившись спиной к изголовью ванны и положив могучие руки на края посудины. Услышав голос Ричарда, он приоткрыл глаза и протянул руку к кубку, немедленно наполненному и поднесенному услужливым лакеем. Однако рука Эдуарда застыла в воздухе. Он покачал головой и не пожелал принять питье.

– Нет. Не стану пить ни от виноградной лозы, ни от ячменного колоса, пока не верну себе мою Англию. Я слишком разжирел, потерял скорость. Я потею, брат, и на боках моих обнаружились складки, которых не было, когда я сражался и участвовал в турнирах. Нет, Ричард, теперь я буду жить, как монах-девственник, пока не сумею вернуть свое. И обещаю тебе, что впредь не потеряю добытое, размякнув и ослабев. Клянусь в этом перед Богом своей жизнью и честью!

При этих словах Ричарду показалось, что он заметил толику прежней силы, промелькнувшей в чертах его брата сквозь покров затянувшей его плоти. Глостер вознес Господу коротенькую молитву о том, чтобы этому быку хватило воли выполнить свой обет и не сдаться перед очередной бутылкой.

Вдруг его осенила внезапная мысль, и Ричард притих.

– Кстати говоря, твоя королева уже должна была родить. Может быть, у тебя уже есть сын, – сказал он.

Эдуард сощурил глаза, безмятежно почивая посреди теплого пара.