С заходом солнца поднялся пронизывающий ветер. Покончив с засолкой кимчхи и состряпав несколько блюд на закуску, я присела отдохнуть на низкую деревянную кровать в корейском стиле. Сегодня муж казался настроенным вполне благодушно: он принес мне несколько отваренных початков кукурузы и, усевшись у моих ног, принялся их чистить. Столик для ужина еще не убрали, но вокруг уже стемнело. Мы с мужем, взяв себе по одному початку, ели кукурузу и вслушивались в стрекот насекомых в траве. Муж улегся, устроив голову на моих коленях, как на подушке, его черты выражали бесконечное спокойствие. Стояла на редкость тихая, мирная летняя ночь.

— Скажите, а Сокчхо далеко отсюда? — тихо вымолвила я. Счастливое расположение духа мужа, напевавшего что-то под нос, придало мне решимости.

— Сокчхо? — переспросил он негромко, но я уловила в его голосе оттенок настороженности.

— Вы меня спрашивали не так давно, не хочу ли я куда-нибудь съездить, помните? Хорошо бы скататься разок в Сокчхо. Я посмотрела бы море.

— Хорошо, когда Юнхо вернется, поедем в Сокчхо.

Я думала, что его лицо просветлеет от радости, но по нему, напротив, будто тень пробежала. У меня от страха душа ушла в пятки. Подергивание век, внезапная мрачность — все это предупреждало меня, что настроение мужа меняется. Я тут же взялась перебирать пряди его волос.

— Почему бы вам не походить на руках? — сменила я тему разговора, стараясь отвлечь его от тяжелых мыслей. — Я бы с радостью поглядела.

Муж просиял и незамедлительно сделал стойку. Я громко, точно ребенок, хлопала в ладоши, пытаясь унять свою тревогу. Муж долго еще ходил на руках. Он то забирался на деревянную кровать и тут же соскакивал с нее, то ловко залезал на лагерстремию. На мгновенье мне почудилось, что он и не развлекается вовсе, переходя с одного места на другое, а мечется, не в силах развеять печаль. Пока я наблюдала, как он, бесконечно жалкий, несчастный, с кряхтением шагает туда-сюда, меня разрывало от сострадания, душа болела.

В итоге он заснул прямо в одежде, не раздеваясь. Его тяжелое частое дыхание говорило о крайней степени усталости. Первая за долгое время поездка на рынок и вечернее представление совершенно вымотали его. Час был уже поздний, пора было достать засоленную капусту. Накрыв мужа легким одеялом, я вышла во двор. Капуста уже успела хорошо просолиться. Слегка прополоскав, я вытащила ее из воды и, выложив на скамейку, уселась здесь же, под лагерстремией.

Я всем телом чувствовала холодную и влажную энергию земли. Прижав ладонь к земле, я тихим голосом позвала мать. В эту секунду несколько увядших лепестков лагерстремии упало мне на колени. Скоро облетят последние цветы и начнут завязываться плоды. Интересно, какого они будут цвета? Наверняка в Яньцзи сейчас на сагвабэ тоже потихоньку набухают завязи. Интересно, встретила ли Ёнок брата мужа? Я ведь сообщила ей, что дала ему ее номер телефона. Так размышляла я, машинально поглаживая листья лагерстремии. Мысли текли, цепляясь друг за друга. Именно воображение всегда давало мне силы жить, помогало обрести покой.

Со свистом налетел ветер. Его холод отрезвил меня, вздрогнув, я вернулась в здесь и сейчас. Решив, что надо возвратиться до пробуждения мужа, я встала, но тут же опустилась обратно. Муж стоял возле меня. Его глаза страшно сверкали; сколько времени он тут находился, было не ясно.

— Почему вы не спите? Я вышла, чтобы посмотреть засолилась ли капуста… — начала я, но так и не сумела договорить.

Он резко схватил меня за руку и с силой поволок за собой.

— Послушайте, мне больно. Не так сильно.

Муж на мгновенье оглянулся и посмотрел на меня. Увидев его взгляд, я поняла, что все напрасно. Мои слова не доходили до него. Оставив всякую надежду, я перестала сопротивляться и последовала за ним. Это был единственный способ сделать боль хотя бы чуточку терпимее. Муж тащил меня, не обращая внимания на то, что у меня слетела обувь, что камни царапали мои коленки, когда я спотыкалась. Затолкав меня в комнату, он торопливо сбросил с себя одежду. Я тоже начала раздеваться. Мои пальцы, расстегивающие пуговицы, дрожали. Муж, обнажившийся раньше, не стал дожидаться, пока я закончу, и быстро содрал с меня одежду. Он уложил меня в постель и, раздвинув коленом мои ноги, лег сверху.

Среди резких, противных хрипов, исторгаемых его горлом, невозможно было вычленить ни единого слова, из его рта тянулись нити липкой, дурно пахнущей слюны. Он выглядел одержимым, который самозабвенно ищет дорогого ему человека и сам же призывает проклятья на его голову. Его горячий язык прошелся по всему моему телу, оставив на коже липкую вонючую слизь. Меня едва не стошнило.

Я пыталась представить что-нибудь хорошее, что рождало бы у меня ощущение счастья: сладкий сон солнечным деньком, холм, над которым ветер носит лепестки цветов сагвабэ, фейерверк в честь праздника кукгёнчжоль^[31], каменную комнату внутри гробницы, где властвовала таинственная красная энергия и — его голос, неразрывно связанный с ней. Но чем больше хорошего я вспоминала, тем сильнее ощущала настоящую боль. Теперь я, наоборот, изо всех сил старалась не думать ни о чем.

В конце концов буря стихла. Что-то липкое и теплое вытекало у меня изнутри, и только сейчас я с трудом выдохнула. Муж, оторвавшийся от моего тела, рывком поднялся, распахнул дверь и обнаженным вышел во двор. Раздался скрип открываемой двери в прихожей, а спустя короткое время вновь послышались решительные шаги.

В руках мужа был черный провод. Онемев от страха, я не сводила с него глаз. Он принялся обвязывать провод вокруг моего запястья. Меня охватил животный ужас. Муж туго затянул провод, и мою кисть прошило пульсирующей болью. Затем он связал мое запястье со своим и улегся, откинувшись на спину. Из-за провода, ограничившего мои движении, я не могла толком пошевелиться.

Ровное дыхание мужа, успевшего погрузиться в сон, щекотало мой затылок. Медленно повернув голову, я поглядела на его лицо. Жестокость, внушавшая мне чуть ранее такой ужас, бесследно исчезла. Откуда-то потянуло холодом. Я с трудом перевалилась на бок и стала смотреть в окно.

— Не уходи, — прошептал муж, который, как оказалось, только делал вид, что спал.

Ветер бился в окно, от чего стекла тонко дребезжали.

В темноте раздалось далекое кукареканье петуха и хлопки крыльев. Светало. Я лежала, наблюдая, как постепенно редеет тьма. Ветер, всю ночь бившийся в окно, стих, заслышались трели горных птиц. В голове было совершенно пусто. Никаких мыслей, никаких соображений.

Я хотела было приподнять руку, но в это время муж сел на постели. Какое-то время он молча сидел, не двигаясь. Я почувствовала, как на мое запястье упало несколько капель, а секунду спустя слезы уже бежали ручьями. Они текли по щекам, подбородку, шее. Муж потянулся развязать провод на моей руке. Я ощутила, как кровь хлынула к кончикам пальцев. Отбросив провод, муж неуверенно положил руку на мое плечо. По спине пробежал холодок. Муж попробовал поднять меня, но в моем положении лежа на боку сделать это было непросто. Я с трудом привстала. Поясница ощутимо ныла.

Я прикоснулась ладонью к его щеке. На кончик пальца скатилась слеза. Она была горячей. Я стерла мокрую дорожку, оставленную слезой. Мой палец остановился у горла мужа, в том месте, где виднелся темно-красный рубец.

«Этот провод забрал ваш голос, а теперь, как плетка, впивается в мое тело», — думала я, поглаживая страшный шрам.

В этот момент муж внезапно опустил голову и спрятал лицо у меня на груди. Я обняла его и легонько погладила по спине. Не знаю почему, но мне казалось, что я должна была так поступить. Впрочем, выбора у меня все равно не было. Мне ничего не оставалось, кроме как продолжать молча гладить мужа, точно это не мое запястье саднило, а его спина.

— Всю ночь квохтали куры и крякали утки. Вы не посмотрите, что там случилось? И воду в огороде тоже… — тихо говорила я. Мой голос будто доносился откуда-то издалека. После моих слов муж быстро оделся и почти выбежал из комнаты.