Дивьян потрогал окровавленную повязку и, чуть улыбнувшись, поправил:
– Не у капища, а у змеиной ямы. Эвон, чуть не кусили. Кю!
– У змеиной ямы? – переспросил Хельги.
– Да, у змеиной ямы. Я покажу после…
В голубом небе весело сверкало солнышко, отражаясь в воде длинной золотой полосою. Покачивались у причалов суда, в ольховых зарослях кричали чайки.
Глава 8
КНЯЗЬ СЕВЕРА
Май 866 г. Новгород
Почитание Олега в словенской земле было бы невозможно, если б местное население ассоциировало с ним насилие… установление даннической зависимости. Репутация Олега у славян была совсем иная.
И. Я. Фроянов. Мятежный Новгород
В двадцать пятый день мая мало кто выходил с раннего утра на луг или в поле. Даже смерды и те выжидали, когда высушит поднявшееся в небо солнышко медвяные росы. Верили – худые в этот день росы, нехорошие. Пробежится кто по худой росе – взрослый человек или ребенок, – обязательно заболеет, зачахнет. Потом зови волхвов – заговаривать.
Сквозь пелену облаков тускло светило едва взошедшее солнце, пустынны были луга на левом берегу Волхова, у самых стен Нового Города. А вот по дорогам ехали уже на торжище купцы, не боялись рос, торговля дороже. Поскрипывая, катились к городским воротам груженые возы – лыко, бревна, дичина, тяжелые, вымоченные в моче кожи. У пристаней-вымолов стояли первые купеческие ладьи с сукном, вином, крицами, зачиналась торговлишка. Уже разложились на торговой площади и кузнецы, и деревщики, и суконщики, забегала-замельтешила мелкая шелупонь – лепешечники-квасники-сбитники – запели зазывные песни:
Ой, на яру, на яру,
Девы-девицы гуляли,
Сквас-сбитень пили, пили…
Кто-то из солидных купцов, отвлекшись от рядка, подозвал сбитенщика: – А налей-ка! Испил, вытер бороду:
– Вкусно. Плесни-ка еще, паря. А сбитенщик, ясно, и рад:
– Пейте на здоровьице, люди добрые! Ой, на яру, на яру… – наклонился к торговцам: – Квакуш, говорят, как станет князем, торговлишку поднимет высоко! От бояр защитит и от нахапников.
– Квакуш? – Купчина, тот самый, что первый подозвал сбитенщика, с усмешкой прищурил глаза. – Так он, говорят, зело на голову слаб.
Остальные обидно засмеялись.
– Ничего и не слаб, из зависти врут люди, – тоже посмеялся сбитенщик, понизил голос. – Да и советники у него люди не из последних, вот хоть взять Малибора-кудесника.
– Да, кудесник Малибор умен дюже, – согласно покивали купцы.
– На вече Квакуша в князья выкрикнуть – торговым людям от того одна польза!
– Выкрикнуть, говоришь? Ужо поглядим. Торговцы чесали бороды и переговаривались. Не к одним купцам подходил сбитенщик, ко многим, везде одно говорил – за Квакуша и Малибора – и не только один он. Много таких было. Бояре знатные о том ведь не думали, вообще, купчин толстобрюхих за людей не считали, не говоря уж об однодворцах и тем паче смердах. Среди своих, бояр да дружинников знатных, порекли – выкрикнуть на княжение ладожского князя Олега. Умен князь и ловок, недаром Вещим прозвали. И порядок у него наведен в Ладоге – Дружина сильна. К тому ж дальний поход задумал Олег. В Царьград, не куда-нибудь! От того боярам-дружинникам одна прибыль. А вот что касается смердов да однодворцев…
– И на что нам тот Царьград? – говаривали. – Смертушку только на чужой стороне сыскивать. Мы уж лучше тут будем – вона, видать по всему, лен хорошо уродится и конопля.
– Верно говорите, люди, – кивали, подзуживая народ, сбитенщики-квасники. – Выкрикнем Квакуша нашего – и ни в какой Царьград не пойдем, иначе ж принудит нас Олег ладожский.
Так вот – от одного к другому, к третьему – и разносились по Новгороду слухи. Всетиславу и прочим то ведомо было, да только что толку? Плечами пожимали да насмехались:
– Тю, людишки худые, черные, нешто по-ихнему будет?
А квасники меж тем все наговаривали, все шептали, все разносили слухи…
Хельги-ярл остановился не в самом Новгороде, хоть и звал Всетислав. Расположился на Рюриковом дворище с частью дружины, поболтал с сестрицей – умершего князя вдовой – та беременна была, так снова напомнил: как родится сын, чтоб назвала Ингварем. Потом походил задумчиво по двору, потребовав коня, выехал из ворот на холм, спешился в голубых травах. Захолонуло сердце. Эх, небо синее, густой батюшка-лес, Волхов могучий, бескрайнее Нево-озеро! Да разве ж обоймет, удержит все это человечья длань, хоть и княжеская, да ведь не всемогущая? Что человек перед этими сопками, перед светлым небом, перед вековым бором? Так, игрушка богов… И все же… И все же нужно спешить, нужно стать новгородским князем, ибо без этого снова ввергнется все в пучину кровавых усобиц, как было когда-то до Рюрика.
– Здрав будь, княже, – услышал Хельги у себя за спиной тихий вкрадчивый голос.
Обернулся с усмешкой – давно ждал – скривил губы:
– Что-то не очень ты весел, Онгуз?
– А чего веселиться-то зря, князь? Как ты приказал, все обсказал волхвам.
– Ну?
– Сказали – поговорим. Пусть приходит.
– А что Кармана?
– Тоже к разговору склоняется. Квакуш-то уж больно не люб в граде. Что на голову дурной – о том все судачат. Так что, князь, думаю, разговор будет.
– Вот и отлично. – Хельги ловко вскочил в седло. – Скажи, пусть к вечеру приходят на Заручевье.
Подняв на дыбы коня, ярл погнал его лугом. Летела из-под копыт трава и желтые цветы-одуванчики, а пахло – сосновой смолой, травой-муравой, влажной речною пеной – так пахло, что, казалось, не выдержит, разорвется, грудь.
– Скачи, скачи, князь, – прошептал вслед удаляющему ярлу Онгуз. – А я уж в обрат – слова твои передам, кому надоть.
Вытерев слезящиеся глаза, поправил под рубахой медную куриную лапу, новую, что недавно пожаловал ему волхв Малибор. Вздохнул полной грудью да пошел себе потихоньку вниз, к лодкам. Не дойдя до пристани, свернул к хлебопекам – дымились уже с самого утра круглые, огороженные плетнями печки. Подошел, поздоровался, беседу завел-затеял:
– А что, мужички, под росу-то медвяну не угодили?
– Да уберегли боги!
– Вот и хорошо, вот и славненько. Чего ж вы так раненько сегодня? Нешто в крепости все хлебы поели?
– Так ведь гости, парниша! Ольг-князь с Ладоги, и с ним дружина верная, хорошо, хоть не вся, часть только, а и то человек с полсорока будет.
– С полсорока, говорите… Ну, инда Велес вам в помощь, работнички!
– Лучше уж – Сварог, – пошутил кто-то из хлебопеков. – Огонь в печах веселей гореть будет!
Попрощавшись, Онгуз спустился к лодке, вытащил из кустов весло, оттолкнулся и быстро погреб вниз по реке – к Новгороду. Когда лодка его превратилась в едва заметную точку, подъехал к мужикам-хлебопекам сам Хельги-ярл. Пожелал удачи в работе, поговорил о чем-то и, улыбаясь, поскакал в крепость.
– Говоришь, человек с полсорока? – волхв Мали-бор задумчиво переспросил Онгуза. Усмехнулся. – Не велика и дружина…
– Дело не в том, велика или нет, иногда и обученности вполне хватит, – войдя в дверь, резонно заявила Кармана.
Малибор вздрогнул – вот уж проныра-ведьма, все про всех ведает!
– Не так уж они и обучены, – пожал плечами Онгуз. – Это молодшая дружина, отроки-гриди, старших-то да обученных Хельги-князь у себя в Ладоге оставил. Неспокойно, чай, там – в князей стрелы мечут.
– Так ведь промахнулся твой стрелок-человечек!
– Ну, так что? Все равно опаска у князя осталась. Не один, так другой, не тот, так этот. Вот и поостерегся дружину всю с собой забирать.
– Он верно говорит, – усевшись на сундук, заметила жрица. Темные глаза ее смотрели пытливо и строго. – И где Хельги-князь объявил встречу?
– В Заручевье.
– В Заручевье? – подавшись вперед, переспросила Кармана. – Так это ж у нас… А что же он? Мог назначить и на том берегу, в крепости, или рядом.
