Стало неловко перед товарищем за кутерьму с перемещениями, и я забормотал что-то глупо извинительное. Соболевский со свойственной ему резкостью и прямотой оборвал меня и сказал, что он понимает разумность решения — нужно, чтобы на этом рубеже батареей командовал человек, уже имеющий опыт стрельбы по морским целям. Он все это учитывает, хотя ему, естественно, и обидно расставаться с такими людьми. Мне на новом месте крепко поможет Виленкин, он служил еще в давние годы на Тихоокеанском флоте сигнальщиком на корабле, где адмирал Головко был вахтенным командиром. После этого Виленкин приобрел большой опыт организационной работы в гражданских условиях, так что на него можно положиться. А в общем, надо не в переживаниях копаться, а дело делать.
Соболевский тут же влез в дела 221-й батареи. А я почти все время проводил на строительстве 140-й, готовый в любую минуту примчаться на свою «старушку» и управлять ее огнем.
На новой батарее формально я пока «будущий командир» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Новые люди, и прежде всего офицеры, должны признать меня. Все мы мальчишки. Амбиции у каждого — хоть отбавляй. И если наскочишь на человека со вздорным характером, беда.
Так произошло со старшим лейтенантом Ишиным, командиром огневого взвода, временно исполнявшим обязанности помощника Соболевского. Представляясь, он подчеркнул: орденоносец! Из-под плащпалатки на кителе поблескивал орден Красного Знамени. По внешнему виду Ишин резко отличался от окружающих — они еще не успели привести себя в порядок после долгой и трудной дороги. Стройный и красивый старший лейтенант был чисто выбрит, подтянут, отутюжен и показался мне образцовым боевым офицером. Немного, правда, хвастлив, но с кем этого не бывает. А то, что развязен, так это, возможно, не более, чем самоутверждение при первом знакомстве. Зато какой жгучий взгляд, какой лихой, бравый вид. Любо взглянуть!
Но уже первый разговор с Ишиным заставил меня переменить мнение о нем. Я почувствовал, что имею дело с себялюбивым, высокомерным человеком, считающим, что его дело — офицерское, возвышенное. А будни — удел старшин и сержантов. Имущество батареи свалено в кустах. Люди — под открытым небом. Время осеннее. С минуты на минуту возможен бой, а матросам негде ни спрятаться, ни обогреться. Все это нисколько не волновало старшего лейтенанта. Он легкомысленно твердил что-то о самостоятельности каждого человека, об умении быстро приспосабливаться к условиям, особенно, если подстегивает смертельная опасность. Словом, выходило, что он, как помощник командира батареи и командир взвода, не намерен заниматься этой тяжелой работой, что матросы должны сами заботиться о себе. Их дело — построить погреба, укрытия и землянки. Командиры же призваны лишь управлять огнем. Короче говоря, офицер командует войной, а ковыряться в грязи не его дело.
Дико звучала эта болтовня. Впрочем, ничего нового в ней не было: обычное чванство некоторых юношей, воспринимавших возрождаемое слово «офицер» без прилагательного «красный».
Порассуждав минут эдак десять в отвлеченном плане, я перешел на более конкретный деловой язык.
Принимая батарею, требую, чтобы во всем был порядок. Добиться этого, возможно, и нелегко. Допускаю, что орденоносцу товарищу Ишину и не по вкусу нелегкий будничный труд. Но, как командир взвода, он должен строго выполнять свои обязанности.
Ишин недовольно поморщился, но не успел возразить — к нам подошел его подчиненный командир орудия Кошелев и спросил, где рыть котлован под землянку. Спросил не Ишина, а меня. Я как можно вежливее сказал, что готов сегодня нарушить порядок и не в обиду командиру взвода, который еще не успел изучить местность, выполнить его функцию. Ну а завтра старший лейтенант уже будет все знать и подчиненные должны обращаться с подобными вопросами только к нему.
Кошелев был поглощен горячей работой. Пропустив мимо ушей все тонкости, он спросил меня, где взять строительный материал. Ишин слушал нас равнодушно. Но, когда я предложил ответить на вопрос Кошелева, старший лейтенант гневно обрушился на командира орудия:
— Няньку вам надо! Ищите! Кругом лес, а он материала не найдет...
Пришлось вмешаться. Я заметил, что Ишин, видимо, еще не разобрался в условиях жизни на полуострове. Кустарник — наша защита. Только в кустарнике можно выпрямиться, идти во весь рост, не боясь, что заметят наблюдатели противника. Мы не случайно бережем каждую ветку... А строительный материал надо искать на берегу.
Ишин пожал плечами, и мы разошлись. Что ж, пока он волен и не признавать меня.
Но все эти огорчения забывались в горячке строительной работы, с которой надо было спешить. Предстояло построить более десяти жилых землянок, каждая на пятнадцать — двадцать человек, кухню, баню, санитарную часть, конюшню, складские помещения, телефонную станцию, радиорубку. Строить, строить, строить до наступления зимы, до близкой уже полной темноты. Строить под огнем, скрытно от врага, и без всякого снабжения. Единственная надежда на приливы: море выбрасывает нам бревна, переборки. Шли к морю. Где можно — шли, а где идти нельзя — ползли. Батарейцы устремились на поиски. Как муравьи, тащили к себе все, что попадалось под руку. Я разрешил разобрать основания на старой позиции 221-й. Делали это с азартом, забыв и об учебе, и об оружии, и даже о внешнем виде.
Однажды в обеденное время, возвращаясь с позиции своей «старушки» на 140-ю, я подошел к первому орудию с набранными по пути букетиками цветов и созревшей черники в руках. Из орудийного дворика выглянул часовой:
— Товарищ командир, генерал приехал.
Мне будто кувшин холодной воды вылили за пазуху.
— Где генерал?
— Пошел на второе. Очень сердитый.
Я ткнул под куст свои букетики, поправил обмундирование и помчался во весь дух.
Генерал сидел на ящике между вторым и третьим орудием, окруженный офицерами батареи. Виленкин стоял опустив голову. Ишин, увидев меня, язвительно ухмыльнулся. Не обратив внимания на рапорт, генерал свирепо посмотрел в мою сторону.
— Сидели когда-нибудь на гауптвахте?
— Нет, не сидел.
— А вы, Виленкин?
— Сидел, товарищ генерал, — спокойно ответил комиссар.
— Давно?
