Прибывают орудия 140-й батареи.

Приглядываюсь к каждому человеку, прислушиваюсь к каждому слову, присматриваюсь к поведению людей, которыми предстоит командовать.

В начале осени, как только пошли из Норвегии мутные, застилающие солнце заряды дождя и туманы, первым было доставлено орудие, которым командовал Вениамин Михайлович Кошелев. Выяснилось, что он уже знаком с орудийным мастером Петром Голястиковым, и оба тотчас занялись установкой орудия на основание.

Кошелев объявил подчиненным:

— Поставим орудие, тогда можно будет и закурить.

Кто-то проворчал, что эдак и курить отучишься. Но слово командира орудия — закон для матросов.

Кошелев — высокий стройный блондин с серыми, лучистыми глазами и озорным мальчишеским лицом. Такие, как он, сразу располагают к себе. Я не мог представить этого младшего сержанта суровым, строгим и требовательным. Но потом убедился, что дисциплина в его расчете отличная, хотя в подчинении у командира орудия были матросы, годившиеся ему в отцы. Кошелева любили. В боях на фронте он доказал свое, право на эту любовь.

В расчете у Кошелева были опытные, обстрелянные бойцы. Подносчик снарядов Щавлев — сухощавый, жилистый человек, с черным, высушенным нелегкой жизнью лицом, плотный морщинистый замковый Зацепилин, маленький рыжеусый Николай Субботин, который во время боя подставлял снарядный ящик, чтобы доставать до орудийного замка. Это не птенцы-зеленцы, а бывалые фронтовики. Но и они с почтением смотрели на матросов нашей батареи. Эти люди хорошо понимали, что значит провести год под бомбами и снарядами в наших скалах.

Кошелевское орудие прибыло в разгар бомбежки. К небу взлетали камни и обожженные кусты, горел, как всегда, торф, по земле стлался едкий дым. Младший сержант сразу доказал, что он не из тех, кто может стоять сложив руки в трудную минуту. Он тут же взялся с нами тушить пожар. Но орудийный мастер Голястиков мудро заметил, что. наилучшая помощь защитникам полуостровов — скорее поставить на подготовленное место пушку, что эту пушку давно ждут.

В густом тумане под моросящим дождем на весь полуостров гремели моторы тракторов, тащивших к по­зициям технику 140-й. Орудия прибывали одно за другим. Длинноствольные, скорострельные, дальнобойные. Встретить их вышли наши матросы. Они смотрели на орудия со смешанным чувством радости, преклонения и зависти и перебрасывались с будущими соседями дружелюбными шутками.

Я только недавно узнал, что батареей командовал Борис Васильевич Соболевский. Мы не виделись с того дня, когда после встречи с комендантом МУРа он грустно и торжественно произнес: «Простимся, лейтенанты, встретимся, наверное, нескоро!» Прошло два года. Я разыскал Соболевского возле походной кухни, где вкусно пахло борщом из свежей капусты и свежего мяса. Сразу чувствуешь, что люди прибыли с Большой земли — у нас и квашеной капусты уже нет, а свежего мяса и подавно, в котел закладываем солонину и сушеные овощи.

Встреча была невеселой. Передо мной стоял все тот же Боря, бледнолицый, худощавый, с гордо поднятой головой. Все та же прическа — челочка набок. Его большие серые глаза смотрели на меня отчужденно, настороженно. Мы и в училище не были друзьями, хотя в душе я симпатизировал ему. А тут... Однокашники встретились, как чужие.

Еще раньше я слышал возгласы из колонны: «Мы и здесь покажем себя!», «Соболевцы не подкачают»... Как пойдут дела, когда я приму батарею? У них сложились свои боевые традиции, крепко связанные с именем командира. На кителе у Соболевского орден Красного Знамени. Он грамотный, толковый командир. Как отнесутся его люди к назначению нового человека? Не отказаться ли, пока не поздно? Не поговорить ли откровенно обо всем с генералом?..

Об одном я не подумал, поддавшись юношескому эгоизму. О том, каково будет самому Соболевскому расставаться со своей батареей и переходить на мою «старушку» (я уже знал, что его предполагают поставить на мое место). Не задумывался я и о том, справедливо ли такое перемещение. Мне хотелось воевать, и весь я был поглощен перспективами предстоящего боя.

А сейчас, столкнувшись лицом к лицу с товарищем, растерялся. Поговорили о каких-то пустяках, потоптались на месте.

Собираясь уходить, я спросил Бориса, что за старикан устало шагал впереди колонны? Соболевский объяснил, что это не старикан, а комиссар батареи, ему сорок, он из запаса, был директором нефтеперегонного завода. В общем, настоящий мужчина. Я спросил, каков этот настоящий мужчина в деле.

— Интересуешься кадрами? — усмехнулся Соболев­ский. — Хороший комиссар. Значит, изучаешь. Что ж, махнем?

— Чем? Чем махнем, Боря? — смутившись, зачастил я.

— Когда будешь принимать от меня батарею?

— Кто тебе сказал?!— И, преодолев противную трусость, я заставил себя твердо произнести: — Когда прикажет командование. Быстрее ставь орудия на основания. Ждем тебя давно.

Это вновь прозвучало неуклюже и походило на упрек. Я знал, что батарея шла не с тыловых квартир, а с фронта, быть может, еще более тяжелого, чем наш. Но так уж пошел наш разговор — вкривь и вкось с первого слова.

Соболевский познакомил меня с комиссаром.

— Виленкин! — Комиссар, среднего роста, широкоплечий человек с осунувшимся, посеревшим, давно не бритым лицом, первый протянул руку.

Он, очевидно, проделал весь путь пешком впереди колонны и выглядел в тот момент невзрачно. Рядом с Соболевским Виленкин показался мне тогда стариком. Комиссар быстро, но внимательно взглянул на меня, тут же кивнул и направился к кухне.

— Не нравится? — спросил Соболевский.

— Больно стар, — признался я. — Хватит ли огонька зажечь души матросов?

— Хватит. На моей батарее много стариков. Идут из запаса. Большинство годится мне в отцы. Виленкин и с ними сумел хорошо поработать.

— А у меня одна молодежь, воюет еще кадровый состав, — похвастался я.

И тут же подумал, что при всех горьких потерях крови у нас пролито куда меньше, чем там, где воевала батарея Соболевского. У нас трудны условия жизни и борьбы. А там, на тех фронтах, идет гигантская, несрав­нимая с нашими масштабами битва. Потому и прихо­дится комплектовать орудийные расчеты запасниками...