— Отвоевались, — твердил Морозов. — Будем снова играть в молчанку, как в прошлом году и в полярную ночь...

Новая батарея, по мнению Морозова, отобьет у нас хлеб. Он объяснял Покатаеву, что стотридцатки бьют почти в два раза дальше нашей «старухи», что нам достанутся только недобитки... Покатаев укорял Морозова за мелкие чувства, за несознательность. Главное, будем сообща бить врага, осуществим настоящую блокаду... Но Морозов стоял на своем. Столько здесь торчали, столько намучились в ожидании настоящего боя! А теперь придут люди с другого участка фронта на все готовенькое, начнут воевать по-настоящему, а мы — на подхвате.

Есть сторонники у Морозова, есть и у Покатаева. Люди посерьезнее, поглубже и поопытнее поддерживают Покатаева. Черту этому спору подвел неразговорчивый Николай Шалагин:

— Побольше бы таких батарей — и. Гитлеру полный капут!

Странное дело, но я поймал себя на гнусной зависти к командиру 140-й батареи, который приведет ее с мурмайского направления. Куда нам теперь с нашей «старушкой»? Гложет меня эта мыслишка, хоть и понимаю, что абсолютно правы Покатаев с Шалагиным.

Котлованы вырыли за два дня и тщательно замаскировали. Боя в эти дни не было: боится, что ли, противник ходить морем в Петсамо? Но бомбят по-прежнему, без передышки. Они отбомбятся, а мы сразу за строительство позиций для соседа.

В один из таких дней за мной прибежал матрос Саша Максимкин.

— К нам на батарею прибыл генерал. Сейчас находится на втором орудии, разбитом «дурой», — единым духом выпалил матрос.

Я помчался на батарею. Высокая, мощная фигура генерала виднелась над орудием. «Заметят его фрицы да начнут лупить по позиции», — взволнованно подумал я. Рядом с генералом стоял командир огневого взвода лейтенант Игнатенко.

Выслушав мой скороговоркой произнесенный рапорт, генерал Кабанов приветливо поздоровался и неожиданно спросил:

— Доложите, каким образом вы замените ствол орудия?

— Ствола нет, товарищ генерал...

— Сегодня нет, завтра будет. Как думаете менять?

— Сделаем из бревен выкладку и по ней толкнем из саней ствол. Так же вытащим и старый.

— Согласен. А командир взвода предлагает ставить козлы.

— Козлы здесь ставить нельзя. Обнаружит противник.

— Верно. Надо думать, командир взвода.

— Есть думать! — улыбнулся Игнатенко.

— Ствол для второго орудия на днях доставят. Надо подготовить все для замены!

Мы пошли на позиции 140-й батареи. Кабанов сообщил хорошие вести. Командующий флотом обещал полуостровам помощь. Будет и береговая и зенитная артиллерия. Но и воевать надо так, чтобы ни один корабль не прошел в порт. Немцы за зиму навезли столько грузов, что сейчас вроде бы поставили транспорты на якорь, а капитанов распустили по курортам. В следующую зиму нам не придется спокойно спать. Надо бить их и в полярную ночь. В распоряжение дивизиона прибудет специальная прожекторная рота. Следует заранее выбрать и построить для нее позиции в районе 140-й батареи. Кончится бездействие в темное время. Прожектористы дадут возможность воевать и зимой.

Генерал по-хозяйски осмотрел строительство, посоветовал, как сооружать орудийные дворики с учетом опыта боевых действий береговой артиллерии Балтики и нашей батареи.

Батарея строилась быстро, по-военному. Рельеф местности позволил подготовиться к тому, чтобы орудия посадить пониже, а брустверы двориков сделать достаточно высокими для защиты людей от осколков. Хорошо продумана и система артиллерийских погребов. У каж­дого орудия будет по три основных и по два расходных погреба. Это позволит рассредоточить боезапас.

Шутка генерала о том, что противник поставил транспорты на якорь, а капитанов распустил по курортам, походила на правду. На хребте Муста-Тунтури круглосуточно захлебывались пулеметы, ухали гранаты, рвались мины. Ежедневно грохотали бомбы и у нас на батарее. А корабли все не шли.

К концу июля установились теплые безоблачные дни. Море блестело как зеркало. Ударится о воду чайка, и пойдут круги, как от брошенного в тихое озеро камня. Чуть колыхнется воздух, и тотчас заплещется, заколышется море. Даже глазам больно, когда смотришь на сверкающую под солнцем гладь воды. Но смотреть надо непрерывно.

В один из таких дней в час отлива, когда вода ого­лила черные гранитные скалы вражеского побережья, вахтенный сигнальщик Глазков обнаружил, что из залива Петсамо выползают две самоходные баржи. Они появились лишь на мгновение, низкобортные, черные, под цвет оголенного морем противоположного берега. Солнце было на той стороне и сильно слепило нас. Где-то у самого побережья медленно тащились баржи. Ни я, ни Глазков, ни наводчики орудий не видели их.

Только подойдя к Ристаниеми, баржи оторвались от берега, чтобы обогнуть мыс. Их отражения спроецировались на воде. Мы открыли огонь по концевой барже — головная уже вышла за предел огня нашей «старушки».

Вокруг баржи вскипела от разрывов вода, возникла завеса из всплесков, мешающая наблюдению.

— Тонет! — то и дело радостно выкрикивал Трегубов.

Но баржа снова показывалась из воды и медленно уползала вперед. Казалось, еще один залп — и потонет. А она уходила, хотя корпус осел и видна была только палуба.

Один из снарядов все же попал прямо в баржу. Потеряв ход, она погрузилась еще ниже. Но вот и предел. Дальше стрелять нельзя. К подбитой барже подошла головная, взяла на буксир, оттащила к берегу. Мы видим это, но мы бессильны. Стояли бы рядом новые пушки соседей — быть этим баржам на дне моря!

О ходе боя доложили Кабанову. Он спросил, сколько израсходовано снарядов.

— Шестьдесят?! Много. Не надо увлекаться боем. У командира должен хорошо работать самоконтроль.

Я оправдывался тем, что хотелось потопить, добить баржу. Но генерал объяснил, что не так-то легко это сделать. Здесь такие баржи впервые, а на Черном море и Балтике их уже знают. Если тратить столько снарядов, то на нас не наработаются все заводы страны...