– Маша, давай ты не будешь думать о моём отъезде. Я же тогда просто про приглашение сказал, не больше. Сегодня я здесь, с тобой и Глебушкой, а ночью буду с Анюткой. Я тоже вас всех люблю, понимаешь?

– А я всё думала и думала – как нам жить, если ты уедешь? А потом мне так плохо стало, очнулась в реанимации…

– Я здесь, с вами, никуда не еду. Я тут, с тобой, Машенька, успокойся, ладно? Лучше бульон попей.

– Хорошо хоть, теперь Анюта моя не одна, у неё брат есть. Я всегда мечтала о брате. Маму всё просила. У других-то были и братья, и сёстры, а она только отца любила всю жизнь, больше ни на кого и не смотрела. Хотя я её понимаю… В смысле, не то, что моего папашу любила, а что полюбила один раз всего и навсегда.

– Маша, так брат у тебя теперь есть, чего переживаешь? Слушай, а ты оказывается, в маму свою такая? Только одного мужчину любишь.

– Вот уж нет, я люблю сразу троих мужчин! Сашу, тебя и Глебушку! Просто всех по-разному.

– Бульон уже пей, любвеобильная ты наша.

========== Семья ==========

Отдежуривший смену в отделении Саша осторожно вошёл в палату к жене в тот момент, когда Маша и в первый раз накормленный грудным молоком маленький Глебка заснули – от усталости. Сосать малыш пытался сам, но у него пока не хватало силёнок, Маше пришлось сцеживать молоко и кормить сына из пипетки. Поддубного медсёстры хотели на это время вытурить из палаты, но Маша заявила, что брата не стесняется, а без его помощи не справится – ей и сидеть больно, и сил в руках совсем нет. Так что Глеб, упакованный в халат, бахилы, маску и перчатки, принимал в процессе самое непосредственное участие.

Наверное, поэтому он и сидел сейчас на стуле между кроватью Маши и прикрытой прозрачным колпаком кювезой своего будущего крестника с закрытыми глазами и таким забавным выражением на лице – одновременно измученным и счастливым.

Саша, весь день вспоминавший о неприятном разговоре с Находкиным, замер на пороге палаты.

Поговорить им нужно. Обязательно. Но нужно сделать это так, чтобы не произошло непоправимого.

Чтобы этот человек, так странно появившийся в их семье, никуда из неё не ушёл.

Потому что если Глеб уйдёт, испугавшись той правды, которую теперь знает Саша, испугавшись их непонимания и неприятия – а он обязательно испугается, Саша не понаслышке знал, каково это, когда тебя считают ненормальным, выродком каким-то – они осиротеют. Это тоже правда, их нынешняя правда.

Как сказать обо всём Глебу, чтобы он понял? Как, какими словами? Молчать нельзя. Нельзя, чтобы Глеб стыдился себя. Нельзя, чтобы Маша узнала обо всём из грязных сплетен – но с женой Саша поговорит потом, когда она немного придёт в себя после тяжёлых родов. А с Глебом надо поговорить прямо сейчас. Находкин пообещал молчать, но Саша нутром чуял – не сдержит этот лощёный красавчик своего обещания.

Нельзя, чтобы их судили чужие люди, чтобы лезли в их жизнь. Нельзя!

Саша уже однажды позволил растоптать себя своим родственникам. Позволил матери и Николаю обвинить себя в их собственных бедах. Потому что тогда он был ещё слишком молод и не знал, что судить и обвинять имеет право лишь тот, на ком самом нет греха.

А про людей такого не скажешь, ни про кого из людей. Так что пусть и не пытаются больше. Никому из людей Саша больше не позволит осуждать себя и свою семью. Своего брата.

– Глеб…

– Отдежурил? – Поддубный открыл глаза. Мужчины разговаривали шёпотом, в палате царила мирная тишина, нарушаемая лишь спокойным дыханием Маши.

– Так точно. Идём, покурим?

Глеб поднялся со стула, охнул и скривился – всё тело затекло от неудобной позы. А Саша смотрел на него – такого высокого, сильного, такого смешного в криво застёгнутом халате и бахилах с завязками – и всё отчётливее понимал, что если понадобится, он, Саша, обычный тихий семьянин, не приемлющий насилие в любом виде, представитель самой миролюбивой профессии на земле, полезет в драку и будет бить морды. В кровь. Кому угодно, даже женщине – любому, кто посмеет отобрать у него брата или обидеть его.

Саша оборвал свои мысли, полные не нужного сейчас пафоса. Это всё лишь громкие слова. Нужно это доказать делом. А для начала – поговорить с Глебом.

***

– Надо же, полдня даже не вспоминал про курево! – Глеб с наслаждением затянулся и выпустил в стылый воздух толстую струю сигаретного дыма. – Ну и дела…

– Может, совсем бросишь? – Саша поплотнее закутался в куртку. Уже заметно, что скоро зима, особенно по вечерам.

– Вряд ли. Столько лет курю, уж не помню, как без этого обходился.

– Сегодня же получилось.

– Ну, брат, это же беспрецедентный случай! Мне и без никотина в кровяном русле наркотиков хватило – адреналиновый выброс был будь здоров!

Брат… Саша вцепился в полы куртки, до боли сжав пальцы. Брат…

– Глеб, давай пройдёмся.

– За Анютой надо ехать, продлёнка скоро закончится.

– Я предупредил Анюту, что ты попозже приедешь. Она уже дома.

– Саша, что-то случилось? – Поддубный выбросил в урну недокуренную сигарету. – В чём дело, Саш?

– Давай просто прогуляемся по скверу, хорошо?

***

Меньше всего Глеб был готов к тому, что скажет Саша. В голове Поддубного суматошно мельтешили разные мысли – Саше что-то нехорошее сказали врачи в роддоме, что-то стряслось с Анюткой, у Саши неприятности на работе – но к этому Сашиному вопросу Глеб был совершенно точно не готов.

– Глеб, ты знаешь некоего Находкина Игоря Алексеевича?

В сквере, засаженном берёзами и елями, почти не было людей, шум автомобилей звучал приглушённо. В этой тишине имя бывшего любовника прозвучало чётко, словно выписанное чёрными чернилами в прозрачном воздухе.

– Откуда… Саша, почему… Чёрт… Да, я знаю Игоря. А ты…

– Он мой пациент. Лежит в нашем отделении, я его курирующий врач.

– Что с ним? – Саша не уловил в голосе Глеба тревоги. Просто этот уже родной голос стал таким же безжизненным, как вымороженный осенний воздух.

– Обострение хронического гастрита, ничего опасного.

– Ясно.

– Глеб, он спросил, встречаешься ли ты со мной. Кто он для тебя, этот Игорь?

Вот и всё. Глеб не остановился, даже не споткнулся. Продолжал шагать, механически переставляя ноги. Шаг, второй, раз-два-три-четыре. Это не дорожка в сквере. Это последние шаги к пропасти, в которую уже летит Глеб Поддубный.

– Всё, ну всё, я сказала! Конец связи! – пробегавшая мимо девушка тихо засмеялась в телефон. – Нет, ты первый клади трубку!

«Всё, всё, всё. Конец связи, – эхом отозвалось в ушах Глеба. – Всё, всё, всё…»

– Глеб… Ответь.

– Игорь Находкин – мой бывший. Я гей, Саша.

– Так… Это тот человек, который бросил тебя, а потом выносил мозги? Тот, о котором вы разговаривали с Машей?

– Да.

Впереди темнел забор. Сквер заканчивался. Через ворота в заборе можно было выйти на одну из центральных улиц. Уже было видно, как по проезжей части проносятся машины.

– Глеб, остановись.

Поддубный послушно замер. Какая теперь разница? Всё равно всё закончилось.

– Хочешь, я назначу Находкину курс очистительных клизм с марганцовкой?

Даже если бы небо сейчас рухнуло на землю, Глеб не удивился бы так сильно. Когда до него дошло, что именно только что сказал Саша, Поддубный только и сумел, что развернуться к нему лицом. Саша улыбался. Своей широкой мальчишеской улыбкой, так шедшей ему, заставляющей забывать про Сашин давно уже не мальчишеский возраст.

– Что?..

– Хотя нет. Судя по тому, что он теперь женат на женщине и лишён некоторых… кхм, привычных радостей, от клизм он будет получать только удовольствие, да? Точно! Глеб, я ему пропишу курс слабительного и жидкую диету! И мочегонное до кучи!

– Сашка, ты… ты… чёртов пошляк! Извращенец!

– А что, неплохая же идея?

Они очень часто смеялись вместе. Глеб и Саша, Машка, Анютка – они так много и так искренне смеялись за то время, пока срастались душами, становились семьёй. Но ещё ни разу Глеб не смеялся с Сашей так – до икоты, до слёз. И сквозь слёзы.