До(трогает его лицо). Бояться вас? Нет, этого мне в голову не приходило, вы совсем не страшный. Но мне больше не хочется быть здесь с вами.

Сомов. Никогда больше?

До. Я не знаю, что будет потом. Сейчас я хочу уйти.

Сомов(растерянно). Разве идет дождь?

До(туго перевязывает пояс). Прощайте, Сергей Сергеевич. Хорошая страна Португалия.

Сомов(хочет ее поцеловать). Один последний, очень мирный.

До. Нет. (Открывает дверь.) Простите меня за то, что я прожгла ваш ковер. (Уходит.)

Леда. Несчастье людей в том, что они ничего больше не хотят. Ни жить, ни умирать, ни пить, ни есть, ни любить… Впрочем, пить они хотят… Налейте мне еще.

Сомов(наливает ей). Я думаю, вы неправы. Одни хотят строить, другие разрушать. А если есть это, то продолжается жизнь.

Леда. Милый мой, я говорю о мужчинах, не о женщинах. У женщин колоссальный аппетит к жизни, они так давно живут. Но у мужчин постепенно на наших глазах пропадает аппетит. Я бросила четырех мужей. У всех четырех мало-помалу совершенно пропал аппетит ко мне.

Сомов. Можно вам сказать дерзость? Вина была, может быть, в вас?

Леда. Я иногда сама задаю себе этот вопрос. Со всех сторон смотрю на себя и не вижу, в чем я могла быть виновата. Поверьте мне, я делала все, что могла, чтобы привлечь их внимание к себе. Как витрина галстучного магазина, как автомобильная фирма, я целый день занималась, если хотите, саморекламой. Не говоря уже о ночи. Но им приедался автомобиль, они теряли вкус к галстукам. И несмотря на все мои усилия и страшные расходы, они теряли интерес ко мне. Тогда я бросала их, и они бывали мне ужасно благодарны. Нет ничего хуже на свете, чем когда ты чувствуешь, что ты тот товар, которому не может помочь никакая реклама. Убыточный товар. Ну подумайте только, я — убыточный товар. На что это похоже?

Сомов. Вам не кажется, что в мире…

Леда. Мне никакого дела нет до мира. Мир — это я. Умру, и его больше не будет.

Сомов. Но ведь он был до нас?

Леда. Сомневаюсь. Может быть, и не был. Впрочем, вам, как археологу, этого говорить нельзя: от археологии тогда ничего не останется.

Сомов. И от истории. И от многого другого.

Леда. Все это меня совершенно не касается.

Сомов. Итак, все четыре раза было одно и то же?

Леда. Люди все ужасно похожи друг на друга. Просто удивительно. Теперь я предпочитаю поменьше заниматься ими. Занимаюсь собой и нахожу, что это куда интереснее.

Сомов. А сами себе вы никогда не надоедаете?

Леда. Никогда. Мне все кажется важным, что меня касается: моя душа, мое тело, моя меховая шуба.

Сомов. До известной степени.

Леда. Подумайте сами: ну неужели же интереснее заниматься душой, телом и шубой другого человека?

Сомов. Шубой — нет.

Леда. Но шуба непременно тут как тут, если вы хотите душу и тело.

Сомов. Может быть.

Леда. Я уверена, что все думают, как я, и только притворяются. Мои волосы, мои браслеты — скажите по совести, что может быть важнее для меня?

Сомов(с иронией). Международное положение.

Леда. Да ведь оно всегда одно и то же. Есть война, нет ее — разница очень маленькая. И жизнь между второй мировой войной и третьей, ей-богу, ничем не отличается от жизни между шестой и седьмой.

Сомов. Ольга опаздывает. Она должна была бы быть уже дома.

Леда. Она будет здесь сейчас, нетерпеливый вы человек! Можно подумать, что вы женаты восемнадцать дней, а не восемнадцать лет.

Леда. Хотела бы я знать, что чувствуют друг к другу люди, прожившие вместе восемнадцать лет?

Сомов. Любовь.

Леда. На что она похожа?

Сомов. Иногда она еще довольно сильно похожа на ту, которая была восемнадцать лет тому назад.

Леда. Браво! Вы знаете, мой милый, что я всегда думала про вас, что вы умный человек, милый человек и чудный муж. И продолжаю думать это и восхищаюсь вами.

Сомов. Восхищаться надо Ольгой. Нисколько не удивительно, что я ей верен.

Леда. Я восхищаюсь вами и нахожу все это ужасно оригинальным. (Пьет. Смотрит на него. Насмешливо.) И вам никогда не хочется другой женщины?

Сомов. Никогда.

Леда. Молодого лица? Молодого тела?

Сомов. У Ольги молодое лицо и молодое тело.

Леда. Это не ответ. Вам никогда не хочется…

Сомов. Почему вы задаете мне эти вопросы?

Леда. Вы на них ответили. Мне больше ничего не надо. Вы ответили на них утвердительно. Что же вы делаете, когда вам хочется видеть рядом с собой молодое лицо?

Сомов. Я ничего не ответил вам. Напрасно вы что-то стараетесь вывести из моего молчания.

Леда. Я полагаю, что вы идете к ней на какой-нибудь чердак с окнами на грязный двор, где иногда весной так дурно пахнет, но где именно живут такие, каких вам надо: молоденькие, умненькие, умеющие хранить тайны и хорошо понимающие, что вам нужно. Или вы приводите ее сюда, когда Ольги нет, и она оставляет длинный золотой волос вон на тех подушках.

Сомов. Мне следовало бы на вас рассердиться, но мне почему-то смешно. (Смеется.)

Леда. Милый мой, дайте мне еще этой божественной влаги. (Сомов наливает.) А что делает Евгения?

Сомов. Все хорошеет. Заходила на прошлой неделе.

Леда. Мне кажется, ей за сорок?

Сомов(смотрит на часы). Может быть… Вот она!

Сомов. Наконец-то. Почему так поздно?

Ольга. Здравствуй, Сергей. Леда, как я рада! Разве поздно?

Леда. Он уже полчаса места себе не находит.

Ольга. Как вы поживаете, Леда? Как поживает Вольтер?

Леда. Вольтер уже два дня как в ветеринарной клинике. У него болит ухо. Что до меня, то я весела, как колибри.

Ольга. Я тоже весела, как колибри. А ты, Сергей?

Сомов. Я рад, что ты дома.

Ольга. Правда? Я рада, что ты рад.

Леда. Я сейчас оставлю вас вдвоем. Я зашла проститься: уезжаю завтра к моему Гри-Гришеньке. Он, бедный, совсем плох.

Ольга. Это муж номер два?

Леда. Да, это мой второй. Когда ему, голубчику, невмоготу, он вызывает меня к себе. Впрочем, все четверо они такие: считают, что изредка и в небольшой дозе я хорошо на них действую.

Ольга. Но ведь вы вернетесь к Рождеству? Я хочу в этом году устроить елку. Сто лет елки не было. Хочу, чтобы были свечи, хлопушки, подарки, все как у людей.

Сомов. Елку для взрослых?

Ольга. Просто ёлку. А для кого — это мы еще посмотрим. Может быть, будут и дети.

Леда. Мне от детей всегда бывает ужасно скучно, особенно когда их много и они маленькие.