Гомункул и la belle étoile
Вот над Бискайской бухтой заморгала
Зеленая вечерняя звезда —
Заветный светоч пьяниц, вдов, поэтов
И леди, собирающихся замуж.
От этого свеченья рыбки в море
Упруго изгибаются, как ветки,
И мчатся врассыпную — вверх и вниз,
Направо и налево.
Свет этот направляет мысли пьяниц,
Надежды вдов и грезы юных леди,
Скольженье рыб,
Фантазию поэтов.
И то же изумрудное свеченье
Философов чарует, оставляя
Им лишь одно бездумное желанье —
Купаться и купаться в лунном свете.
При этом тешась тайною надеждой,
Что могут возвратиться к умным мыслям
В любой момент тишайшей этой ночи
И насладиться перед сном раздумьем:
Не выгодней ли это, чем потеть
В тяжелых одеяниях магистров,
Сосредоточиваться на пупке
И наголо брить голову и тело?
Быть может, истина, в конце концов,
Не тот летучий, изможденный призрак,
А соблазнительная красота —
Вся страсть и обещанье плодородья,
Которая одна смогла б явить
В сиянье этих звезд над побережьем
При помощи простых и зримых слов —
То, что они так долго, тщетно ищут?
Воистину сей свет благоприятен
Познавшим сокровенного Платона,
Как изумруд, который исцеляет
Тревогу сердца и смятенье мысли.
Анатомия скуки
Мы происходим из земли. Земля
Нас родила — в числе других последствий
Распутства своего. Она и мы
Одной природы. Значит, и она,
Как мы, стареет, и бредет к концу,
И умирает так же, как и мы.
Чем краше листопадная пора,
Тем громче ветер кличет нас и тем
Острей в душе уколы холодов.
Над пустотой небес другая высь
Видна — еще пустынней и страшней.
А тело обнаженное бежит
Навстречу солнцу и находит в нем
И нежность, и утеху, и печаль;
А вслед спешат другие — принести
Свои фантазии на пир затей
И звуки с музыкою тел смешать
В неистовом стремлении к иным
Причудливым и новым чудесам.
Да будет так. Но тот простор и свет,
В которых сердцу ласка и обман,
Струятся с самых страшных и пустых
Небес. Дух видит это и скорбит.
Обычные женщины
Они собрались — кто их звал? —
Из чадных лет на яркий свет,
На звон гитар
Они пришли в дворцовый зал.
От беспросветной прозы дней,
От маяты на луч звезды
Они пришли,
Сбежав от скуки и нужды.
А здесь — мерцает бархат лож
И струны дзинь, и тинь-тинь-тинь,
И лунный луч
Сквозь шторы цедится, тягуч.
И платьев их прохладный шелк
Едва шуршал и не мешал
Устам шептать
Свой невозможный мадригал,
Когда с балкона, очи вздев,
Они в зенит на алфавит
Зверей и птиц
Смотрели сквозь узор дерев.
И разбирали по складам,
Что суждено, что быть должно,
Тирли-ли-о! —
Сквозь ночи яркое стекло.
А худощавый музыкант,
Кудряв и юн, играл, игрун,
Как заводной,
И не щадил ни душ, ни струн.
В прическах башенных сверкал
То пышный бант, то бриллиант,
Как жар костра,
И волновались веера.
И пылкий шепот уши жег,
И тусклый взгляд просил наград
У смуглых рук,
И плыли пятна свеч вокруг.
Они собрались — кто их звал? —
Из чадных лет на яркий свет,
На звон гитар
Они пришли в дворцовый зал.
Афоризмы
Передать ощущение свежести и яркости жизни — достойная задача для поэта. Дидактическая цель оправдывает себя в уме учителя, философская цель — в уме философа. Дело не в том, что одна цель оправдана так же, как другая, а в том, что цель бывает чистой или нечистой. Ставить перед собой чистую цель — задача чистой поэзии.
Шелковые одеяния поэзии извлечены из червей.
Когда теряется вера в Бога, поэзия занимает ее место — искупительницы жизни.
Поэзия — форма меланхолии. Или скорее меланхолия — одна из «autres choses solatieuses»[3].
Жизнь не может быть основана на принципе, потому что она по своей природе основана на инстинкте. Но и принцип всегда в наличии; жизнь — это непрестанная борьба между принципом и инстинктом.
Важна вера, а не Бог.
В жизни нет ничего, кроме того, что вы думаете о ней.
В жизни нет ничего прекрасного, кроме самой жизни.
Сентиментальность — это промашка чувства.
Окончательная вера — это вера в выдумку, про которую ты знаешь, что она выдумка, потому что ничего иного в мире нет. Самая великолепная истина та, про которую знаешь, что она выдумана, и сознательно в нее веришь.
Разум разрушает, поэт должен строить.
Жить в мире, но вне обыкновенных представлений о мире.
