Куда было первому сталинскому кабинету до приемной и кабинета Ленина, напоминавших квартиру богатого юриста, а тем более до роскошных апартаментов Зиновьева, Каменева, не говоря уж о кабинетах Троцкого или Рыкова и, пожалуй, даже Бухарина, склонного играть в простоту Зиновьев тогда вагонами пер из Германии, Франции, Италии роскошное барахло. Спецнарочные его поставляли изысканные яства, вина, шелка и белье для любовниц и просто для своих, кому этот разжиревший барин дарил свою высокую милость.
Все-все это знал Сталин, ведь был он не только генеральным секретарем, но по совместительству и руководителем РКИ — рабоче-крестьянской инспекции, его первой личной «полуразведки», что доносила, какие деньги текут из России в золотых рублях и брильянтах, на чьи счета и с какой целью. Сталин наперечет знал всех «поставщиков двора» Троцкого и Зиновьева, всех этих Красиных, Слив-киных, Гуковских, Иоффе. Знал… И до поры ничем не выдавал своего знания. «Умный ястреб прячет свои когти».
Сталин всегда прятал когти., и тем разительно отличался от крикунов, болтунов, фанфаронов из прямого окружения Старика, — чего стоил один только Троцкий! Стоил… Был… Все они теперь уже только был и…
Сталин проснулся с больной головой. Льдисто ломило где-то в макушке. Было дурно. И, одеваясь, он клял себя за то, что не уехал ночевать в Кунцево, где не было этих тревожащих его всю ночь башенных часов. Их кашляющего, словно стенания, и этого довременного будто: бо-ом, бо-ом, бо-ом!.. Часов с боем Сталин не терпел, как не терпел вообще тикающих и стучащих будильников, но зато никогда не расставался со своими наручными часами фирмы «Мозер», которые снимал лишь на ночь, и то когда спал с Валечкой… Так не хватало ее..
С тяжелой головой, с ощущением сухости в глазах, как всегда после дурно проведенной ночи, Сталин отмахнулся от завтрака и чая и, надев плащ, вышел из квартиры в коридор, а коридором прошел к выходу в спецподьезд. Каменной, обновленной лестницей он спустился к выходу на кремлевский двор. Двор, политый, вымытый ночным дождем, дохнул на него майской свежестью и несколько успокоил этим запахом. Хмурое, желтое лицо Сталина побелело, морщины у глаз разгладились. Двор был пуст, если не считать каменно застывших постовых, лишь голуби бегали, кивая головками, кучковались и крутились, озабоченные весной, да из кремлевского парка из-под холма слышалось воронье.
Вороны, как прочая нечисть, любили Кремль и жили тут, видно, сотнями поколений. Одно время он приказал их стрелять, но потом отмахнулся: не перебьешь. А выстрелы нервировали его… Напоминали о постоянной опасности. Почему-то вспомнилось лысое и лоснящееся лицо Бухарина, как-то встретившегося ему рано утром. Бухарин тогда, получив от Сталина его квартиру (брошенную после гибели Надежды — вот уж был, как сказали бы ныне, «без комплексов»), буквально резвился в парке, ловил птиц, — бабочек, держал лис, ходил вечером с ружьем смотреть уток на перелете с Москвы-реки на пруды, хотел было даже охотиться, но Сталин запретил стрельбу, и Бухарин был вынужден подчиниться.
Именно эта отягощенность Кремлем заставила приказать строить дачу в Кунцево, и архитектор, старик Мержанов, возвел это, сперва одноэтажное, длинное, не слишком красивое, строение в самый короткий срок. Кунцево стало своего рода отдушиной — Кремль был особенно тяжек по ночам, когда словно оживали все его тайны и умертвия и вся Красная площадь, с ее глазчатой брусчаткой, кладбищенскими как бы стенами, башнями с отверстыми проходами и окнами-бойницами, соборами с умолкшими колоколами, которые словно навеки покинула святая сила и в которых воцарилась дьявольщина, дышала той же ужасной силой.
Сталин почти никогда не посещал, даже днем, древний «старый» кремлевский дворец, с его узенькими ходами-переходами, низкими сводчатыми палатами, где продолжали будто жить привидения московских царей и убиенных бояр. Не любил он и новый, нижний, с анфиладами царских покоев, более поздней поры. Немыслимая показная роскошь паркетных полов, потолков, штучных ковров, расписных стен, мраморных каминов, спален, кабинетов нагоняла на него чувство, сходное с тоской незаконного владельца краденой роскоши. Все эти залы и вещи в них несли на себе печать убийства, сотворенного, однако, не им, а самим Антихристом, и Антихрист как раз довольно часто появлялся в царских покоях, гулял здесь, щупал вещи, и его картавое карканье слышалось тут, пока его не увезли в эти похоронные Горки.
Сталин совершенно потерял интерес к дворцам и только позднее в перестроенных залах, определенных под съезды, да в немыслимой роскоши Георгиевского, где проходили праздничные приемы, чувствовал себя более-менее сносно. Парка под холмом он избегал совсем. Вместо вырубленных в октябрьские дни лип и дубов там насадили новые, и парк постепенно оживал, приобретал характер ухоженного сквера, где летом гуляли кремлевские жены и резвились, играя в индейцев, элитарные дети, все под надзором строгих часовых во всех углах и молодых парней в штатском, расставленных в одном лишь коменданту Кремля ведомом порядке.
Кстати… Охрана, стоявшая теперь у всех подъездов, коридоров и вышедшая вслед за Сталиным, каменеющая при его приближении, была новая. Сталин, идя к выходу на Спасскую башню и не вглядываясь в лица красноармейцев, знал: все новые.
После раскрытия заговора Ягоды — Агранова — Ткалу-на, хотевших еще в мае тридцать шестого произвести переворот, «устранить» Сталина и вернуть к власти «ленинскую гвардию», Сталин сделался сверхосторожным. В охране были арестованы: Панов, Паукер, Гицель, Волович, Даген, Курский, Тихонов, Козлов, Голубев. Последние из перечисленных и должны были ликвидировать Сталина. Арестовать, лишить власти или попросту, как тогда говорили, шлепнуть. Но… Слушающая сталинская разведка, под колпаком которой были и Ягода, и Агранов, и еще многие, опередила заговорщиков и отвела их уже занесенную руку. Сталин уцелел. Троцкий в Мексике бился в истерике. Мечта-надежда вернуться в Россию и захватить власть рухнула. А вся кремлевская охрана-обслуга уже в тридцать шестом, тридцать седьмом, тридцать восьмом и даже тридцать девятом годах перетрясалась, вплоть до техничек, дворников, библиотекарш, была разогнана, посажена, сменился и комендант — им стал комбриг, а позднее генерал-майор Спиридонов. Иные при разгоне пострадали невинно. «Лес рубят — щепки летят». И здесь хотелось бы заметить сразу тем, кто видел в Сталине только палача и душегуба. Как поступили бы они сами, находясь на посту и зная, что не сегодня-завтра им могут влепить пулю в затылок, а не просто снять с должности, тем более столь высокой? Как бы поступили господа, обвиняющие Сталина в репрессиях?
Но тогда никто даже в народе не сомневался в необходимости быть жестоким. Дьявольская революция родила и дьявольские методы, а расстрел, арест и ссылка без суда и следствия, без доказательств вины и невиновности были «узаконены» самим Антихристом, исполнялись его «большевистской» гвардией, ВЧК и ОГПУ были не сталинским изобретением. Он лишь развил здесь «идеи великого Ленина». Так говорит ИСТИНА.
Может быть, все это мелькало в сознании невысокого хмуроватого человека с подкрашенными усами, неторопливо шагавшего по брусчатке к месту, где был подъем на кремлевскую стену. Позади Сталина, отставая на пять семь шагов, шла его личная охрана. Охрана над охраной. И часто Сталин, слушая шаги идущих за ним, думал, что, в сущности, его жизнь все время висит на волоске. Что стоило какому-нибудь мордастому парню застрелить его из револьвера, из винтовки? Сказать, что он боялся охраны, дрожал перед ней, — ничего не сказать: он не доверял ей, как не доверял уже никому, и это гнетущее, перешедшее в стойкий невроз недоверие постепенно овладевало всей его душой, поступками, телом, взглядом, становилось самой его сущностью. И здесь корень всех истинно черных и страшных поступков, какие пришлось ему совершить.
Кремль тяготил Сталина и другой памятью — видением торопливо передвигавшегося здесь Старика, он постоянно видел то его дергающуюся походку, беспрерывную жестикуляцию, без которой Ленин вообще будто слова молвить не мог, его то ли смеющиеся, то ли полыхающие фантастическим огоньком глаза, имевшие свойство внезапно каменеть и как бы втыкаться в кого угодно. Из памяти не уходили сходные во многом фанатичные лица Троцкого, Дзержинского, Свердлова, их обслуги и охраны. Все это были уже как бы тени и призраки, но тени и призраки, постоянно мешавшие, грозившиеся и словно вот так бы шагающие за ним по пятам.
