Они обнялись, и Паша тут же заторопил Алика:
— Идём скорее, пока ты ехал, я тебе очередь занял.
И это было таки совершенно правильное действие! Алик прекрасно помнил суточные очереди у банкоматов, когда нужно было записываться с утра и снимать деньги в лучшем случае на следующий день. Здесь тоже была очередь большая — ведь не один Алик приехал сюда из другого города — но терпимая. Два-три часа — не время.
А когда деньги были получены, Паша предложил:
— Ну что? Поедем ко мне? Хоть поговорим. Расскажешь, что и как.
И у Паши за стаканом коньяка Алик разговорился. А Паша слушал и только качал головой. Сначала недоверчиво, потом недоумённо. Да и понятно: во время блокады информация из Славянска и Краматорска даже до соседних городов практически не доходила. Либо доходила в искажённой форме. В основном, всяческие страшилки. О страшных разбойниках-ополченцах, грабящих население направо и налево, о чеченских боевиках, устраивающих поголовный террор, о русских уголовниках с наколками от плеч до пяток, выпущенных из тюрем специально для войны на Донбассе… да мало ли всякой лжи нагромождалось вокруг первых донбасских городов-героев. Паша молча всё это выслушал, после чего задал единственный вопрос:
— А штаб ваш где находился?
— Как где? — удивлённо переспросил Алик. — В здании исполкома. Где ж ему ещё быть?
— Мать… — вздохнул в ответ Паша. — А до меня доходил слушок, что вы базировались на первом этаже детского дома. А на втором были дети. И вы ими прикрывались от обстрелов.
— Паша, ты с ума сошёл. Это же наш город. Это же наши дети. От кого ты это услышал?
Паша назвал имя общего знакомого, который когда-то очень давно жил в Краматорске, но уже много лет как после окончания медицинского института перебрался в Харьков, и нёс оттуда всяческие небылицы о зверствах ополченцев. Ему из Харькова было виднее.
— Передай ему при встрече, чтоб не попадался мне на глаза, — попросил Алик. — Я, конечно, известный гуманист и филантроп, но за такую ложь я ему голову отобью, и рука не дрогнет.
После паузы Паша задумчиво произнёс:
— Он ещё в апреле вывез из Краматорска маму, и поселил её где-то в селе на Полтавщине. И там её не приняли ни соседи, ни местные власти. Сказали, что им сепаратистка не нужна. Она сейчас там на птичьих правах, а он… может быть, потому он и утверждает подобные вещи?
— Пашенька, дорогой мой… — вздохнул в ответ Алик. — честное слово, это его ничуть не оправдывает. Ни в моих глазах, ни вообще. Это же последнюю совесть продать…
За такими невесёлыми разговорами они просидели почти до вечера. Уже начинало смеркаться, когда Паша вывел Алика на трассу и они поймали машину до Краматорска.
Алик вышел из машины возле вокзала. До дома нужно было пройти метров триста. И на полпути Алик увидел нечто такое, от чего он попросту оцепенел. На улице стоял ящик. Большой фанерный ящик с прорезью в верхнем торце, как у избирательной урны. Выкрашенный в жовто-блакитный цвет. С нарисованным бандеровским трезубцем. И крупной надписью: «Сообщайте о сепаратистах и террористах!»
Немая сцена. Через какое-то время, выйдя из ступора, Алик отправился дальше, размышляя о своём. И мысли его были невесёлыми.
«Да… Наступило не только время мародёров и карателей, но и время стукачей. Как-то так вот, сразу… Интересно, когда меня сдадут? И кто будет первым? Если уже не сдали… Мало того, начнут сдавать всех подряд. Кому-то сосед не нравится, жена у него красивая. Возьмёт и напишет: мой сосед, такой-то и такой-то, сепаратист и террорист. И ведь даже подписываться не станет. Всё равно, никто проверять не будет. Придут за соседом и закроют. Может, и меня уже у порога ждут…»
К счастью, у порога Алика ждал только огромный серый кот. Он всегда, только лишь Алик заходил в подъезд, стремглав нёсся к двери его встречать. Как только Алик перешагнул через порог, кот приветливо потёрся о его ногу. Алик улыбнулся, погладил кота и произнёс:
— Зверик… У дверей встречаешь… Нужно было бы тебя Аргусом назвать. Хотя это был пёс… Ну ничего. Теперь здесь будет твой пост. Будешь сторожевой кот. Укропов будешь на части рвать. Ты это сможешь, я в тебе уверен.
— Дурак, — прокомментировала мама его слова.
Войдя в комнату, Алик сразу же включил компьютер и пошёл ставить чайник. И только компьютер загрузился, тут же страшным голосом заорал скайп. На окошке вызова Алик прочёл имя своего давнего ростовского друга.
— Алька! — закричал тот, едва Алик отозвался на звонок. — Ты как там?
— Да как… Жив пока.
— И это хорошо. А где ты находишься?
— А где я могу находиться? Здесь, в Краматорске.
— Алик, ты совсем с ума сошёл или ещё нет? Что ты там до сих пор делаешь? Ждёшь, когда за тобой придут и расстреляют? Или надолго закроют? Герой хренов! Короче, поднимайся и езжай сюда! Немедленно! Мы все тебя ждём, ты нам нужен! Видали красавца, забаву нашёл — в Краматорске сидеть! Вали сюда, я желаю видеть тебя своими глазами! Понял?
— Сынок, — раздался за спиной у Алика голос вошедшей в комнату мамы. — Твой друг совершенно прав.
Проснувшись следующим утром, Алик не обнаружил маму дома. Она пришла через пару часов и положила на стол билет.
— Это тебе, — сказала она Алику. — На автобус. До Харькова. Завтра утром.
Алик пробурчал что-то невнятное, поднялся и достал из шкафа старый надёжный рюкзак.
— Что возьмёшь с собой? — поинтересовалась мама.
— Самое необходимое.
И, бросив сожалеющий взгляд на книжные полки, добавил:
— И ни грамма лишнего веса.
— Ну а всё-таки?
— Чистые брюки, пару рубашек, носки и смену белья. Свитер на всякий случай. И достаточно.
— А куртку? А тёплые вещи?
— Зачем? Июль на дворе, жара стоит невыносимая. Какие тёплые вещи?
— Июль будет не всегда.
— Да брось ты… К зиме вернёмся.
Наивный чукотский юноша… Он был в этом свято убеждён.
Завтрашним утром невыспавшийся, злой и похмельный Алик сидел в автобусе и ворчал:
— Козлы… двадцать лет меня дома не было, мотался по всей стране. А когда вернулся, думал, что уже навсегда. Так нет же, принесло этих западенских педерастов, и опять меня из дома выживают… Чтоб у них у всех рога на лбу повырастали… чтоб они все попередохли тут… чтоб им своей Галичины век не увидеть… чтоб… — дальнейшие пожелания можно не цитировать, достаточно заметить, что каждое новое было гораздо более вычурным и непристойным, нежели предыдущее.
Под эти мантры автобус тронулся. Алик вздохнул, полез в рюкзак, достал оттуда бутылку и стальной стакан, выпил и, не прекращая перечислять все виды сексуальных извращений, которыми он желал бы заняться с карателями, уставился в окно. И первое, на что он обратил внимание —автобус пошёл не в ту сторону. Лишь через несколько секунд Алик осмыслил, что обычно харьковский автобус идёт через Славянск, но Славянск разбит. А во время блокады очень редкие автобусы проходили в Харьков по сельской местности, в обход блокпостов. Очевидно, водитель был из тех героических шоферов, что ходили этой дорогой. Подумав об этом, Алик успокоился, и уже с любопытством смотрел на окружающую местность. Здешние дороги он знал очень неплохо, и сейчас, глядя на названия сёл, через которые проходил этот окольный путь, только диву давался, представляя себе, какими кругами и зигзагами идёт автобус, и мысленно отдавал должное мастерству водителя, который ехал уже третий час и ни разу никем не был остановлен.
Но наконец, уже где-то на границе области, автобус остановился. Дверь открылась, и с улицы прозвучало:
— Мужчины. Все. С документами на улицу.
Люди начали подниматься со своих мест. Поднялся и Алик, слегка качнувшись от выпитого. Едва он оказался на улице, как к нему тут же подошёл какой-то нездорово злой мужик с автоматом, и приказным тоном заявил:
— Снимай рубашку.
Чуть позже Алик понял смысл этого требования. Конечно же, каратели искали на теле следы от оружия — в первую очередь потёртости от автоматных ремней, а также возможные следы от ранений, и прочее. Но Алик понял это позже. А тогда… Тогда он поднял на карателя совершенно мутный взгляд и ехидно спросил:
