— Спасибо, — сказал Свечкин.

— Ну, я пошел.

Водитель протиснулся между Свечкиным и столом. Качнулся полог, хлопнула дверь. Телицкий остался стоять, хотя душа его неожиданно подала голос, желая выскочить вслед за привезшим его человеком.

— Поможешь дрова перекидать? — спросил Свечкин, подставив свечу и деловито разбирая продукты.

— Я... это...

Телицкий вздрогнул, когда кто-то ухватил его за штанину.

— Всеволод! — строго сказал Свечкин. — Всеволод, отпустите!

Грузный старик, скрипнув лежаком, попытался подтянуть ногу Телицкого к себе. На его одуловатом лице с родимым пятном во всю щеку от напряжения выпучились глаза.

— Всеволод!

— Я его так, без соли! — прохрипел старик, тряся венчиком редких, стоящих торчком волос. — Мы таких и в войну...

— Извините, — Телицкий с некоторым усилием, но выдернул штанину и отступил к двери.

— Всеволод, — с укоризной произнес Свечкин.

Старик, посмотрев в пустоту слезящимися глазами, накрылся одеялом.

Другие люди. Другие! — закричало что-то в Телицком. Бежать! Куда меня привезли? Что я здесь делаю? Это не Украина!

— Извините, я...

Телицкий вывалился из дома, как из кошмара.

Ни водителя, ни «лэндровера» уже не было. Небо все набухало тучами, словно ему было мало уже накопленного. Застрял. Влип. Неужели на целую неделю?

— Так что, журналист, поможешь? — сошел за ним с крыльца Свечкин.

— А водитель, он когда? — с тревогой спросил Телицкий. — Он вернется?

— Послезавтра.

Телицкий покивал, пытаясь высмотреть хотя бы стоп-сигналы. Ни хрена. Пустота. Не Украина. Другой, убогий мир.

— Вот, возьмите, — сунул что–то в пальцы ему Свечкин.

Оказалось, полено.

— Я вам кто? — напрягаясь, произнес Телицкий. — Прислуга, да?

— Помощник, — нахмурился Свечкин. — Мерзнуть же не хотите?

— Не хочу.

— Правильно.

Бам. Бам. Телицкому досталось восемь поленьев, он считал. Сам Свечкин, руки длинные, взял побольше. Обе охапки они занесли в дом, сгрузили у двери, видимо, в кладовку, в которой Телицкому предстояло как-то пережить два дня.

Два дня!

С одного из лежаков, когда они спешили на выход, сдвинув одеяло, спустила ноги седая, обмотанная платками старушка.

— Юра, — сказала она слабым голосом.

— Да, Ксения Ивановна, — отозвался Свечкин.

— Жарко, Юра.

— Что вы, Ксения Ивановна! — Свечкин мягко остановил ее порыв встать с лежака. — Где же жарко? Вот завтра будет солнышко...

— Сушит, — потянулась к горлу старуха.

— Я сейчас чайник поставлю, — сказал Свечкин. — Или вам сока?

Из россыпи продуктов на столе он выловил коробочку сока грамм на сто, проколол трубочкой сверху, вложил старухе в пальцы.

— Вот, пейте, яблочный.

— Жарко.

— Хорошо. — Приподняв лежак, Свечкин отодвинул его от печки сантиметров на тридцать. — Так лучше?

Старуха молча легла.

— Кто они? — спросил Теплицкий, когда они со Свечкиным вышли за новой порцией дров.

— Кто?

— Эти, на лежаках?

— Люди, — просто ответил Свечкин, подбирая далеко отлетевшее при колке полено.

— Но что они здесь делают?

— Живут.

— Но...

— Им некуда выехать. Их дома были здесь. Отсиделись по подвалам. Они и не хотят никуда уезжать.

Телицкий подставил руки.

— А родные?

— Кто убит, кто потерялся, кто уж умер давно, — сказал Свечкин.

Вторая ходка выдалась короче. Дрова сгрузили к небольшой поленнице в сенях у полога.

— А ты, получается, при них? — спросил Телицкий.

— Угу.

— Как военнопленный?

Свечкин, казалось, смутился.

— Почти. Это долгий разговор.

— Я, вообще-то, журналист, — сказал Телицкий, — за этим и приехал.

— Позже, хорошо?

Им понадобилось еще три ходки, чтобы перенести все поленья. Свечкин зашел в дом, а Телицкий остался снаружи, сел на колоду, сунул сигарету в зубы, но не закурил. Ветер задувал с пустоты, когда-то бывшей деревней, тяжело шелестел вымахавший в огородах бурьян.

Ну, ладно, два дня он выдержит.

Телицкий поежился, гадая, как скоро пойдет дождь, потом отошел в сторону, помочился на остатки забора и чурбаки, сваленные неряшливой кучей. Да уж, цивилизация! Кстати...

Он вытащил телефон из кармана. Надо же обрадовать дорогую редакцию и Натку Симоненко персонально. Не пропал, не расстреляли, немножко кукую среди стариков и старух.

Связи не было. Ни одного деления.

А говорили, что украинские сети работают. Ага, видим.

— Алексей, — позвал с крыльца Свечкин.

— Да, иду, — сказал Телицкий. — Вы курите?

— Иногда, под настроение.

— Хотите?

— Если быстро, я там чайник поставил.

— На три затяжки.

Телицкий подал Свечкину сигарету, вытянул из заднего кармана дешевую газовую зажигалку. На москальском газе. Прикурили от голубоватого огонька.

— И сколько вы с ними?

— Почти полгода.

— А зимовали здесь же?

— Ага, — кивнул Свечкин.

Телицкий выдохнул дым.

— Могли бы до Украины податься.

Свечкин мотнул головой.

— Не могу. Все, — потушив о ступеньку, он выбросил окурок, — пойдемте в дом.

— Как скажете.

В комнатке, казалось, стало еще жарче. В печи щелкали поленья. На варочной поверхности чайник делил место с кастрюлей. Два старика сидели на лежаках. Один, сутулясь, смотрел в пол. Другой, шевеля губами, читал газету. Третий, похоже, тот самый Всеволод, хватавший Телицкого за брючину, похрапывал под одеялами. Старухи, одна в халате, другая в ночнушке, копошились у стола с продуктами.

С появлением Телицкого и Свечкина сделалось жутко тесно.

— Где Ксения Ивановна? — сразу забеспокоился Свечкин.

— Жива, — успокоили его.

— Она, что...

Не договорив, Свечкин переступил через лежаки и прошел к сооруженной из фанеры выгородке, за которой, кажется, была развороченная снарядом стена. Постоял, прислушиваясь, у тонкой двери, потом стукнул по фанере костяшками пальцев.

— Ксения Ивановна.

— Дай покой, Юра, — донеслось оттуда.

— А вы, — обратился к Телицкому старик с газетой, — как я понимаю, Юрин сменщик? Так нам никого, кроме него, не надо.

— Я журналист, — сказал Телицкий.

— О нас писать будете?

— Кому ты интересен, Макар Ильич? — со смешком сказала одна из старух за столом. — О тебе напишешь, а ты уж и помер.

— Ну да тебя-то переживу, Людка! — проворчал Макар Ильич.

Был он худой, небритый, заросший. Своей сердитостью и очками, торчащими из нагрудного кармана пижамной рубашки, он вызвал у Телицкого симпатию. Возможно, потому, что напоминал отца.

— Я буду писать о Юре, — сказал Телицкий.

— Это и правильно, — произнес второй старик, с лысиной на темени. — Что о нас? Мы, так сказать, отработанный материал.

— Вы, Михаил Степаныч, за всех-то не говорите, — опять в пику подала голос та же старуха.

— Уймись, Люда, — одернула ее соседка, раскладывающая кусочки сыра на хлеб.

— Алексей, сними чайник, — попросил Свечкин.

— Сейчас.

Телицкий пробрался к печке. Трехлитровый железный чайник клекотал и плевался водой из носика. Через рукав куртки Телицкий поймал его за ручку и понес к столу.

— Осторожнее!

Старухи не спешили сдвинуться с его пути.

— Бабушки, дайте поставить, — сказал Телицкий, которому пар от чайника дышал в руку.

— В угол вон ставь, — с неудовольствием прохрипела старуха, которой водитель Коля совал бумажку в руку. — На подставку. Глаза-то есть?

— Есть. Ай!

Несколько капель пролились на пол.

Из выгородки тем временем появилась Ксения Ивановна, крючконосая, мрачная, подтягивающая шерстяные панталоны.

— Не дождешься, Юра, — погрозила она Свечкину и прошаркала мимо него на свой лежак с комом пухового платка на подушке.

— И слава Богу! — сказал Свечкин с облегчением. — Кто следит за гречкой?

— Я слежу, — сказал Михаил Степанович. — пока прошло тринадцать минут, как засыпали.

Он показал часы, зажатые в ладони.