— Стой, Корреспондент. Смотри!
Притормозил, смотрю, леденею: двое, вынырнули из подсолнухов, один совсем рядом, второй дальше — с нацеленным на нас РПГ. Водитель из меня был никакой, ни сдать назад и рвануть резко вперед я не мог, да и самый опытный водитель не смог бы, учитывая расстояние до гранатомётчика…
— Коран, номер с трофея забыли мы снять… Может, оно и к лучшему… Выходим спо-кой-нень-ко… Действуем по си-ту-а-ци-и…
Сначала нам повезло. В открытую дверь донеслось: «Кто такие?» — «Кто-кто? Свои, — ответил я чужим голосом, внутренне готовый ко всему. И добавил раздражённо: — А пароль спросить не надо, воин?». За спиной автоматчика мелькнула в подсолнухах фигура в тропическом камуфляже с жёлтой на руке повязкой: они, как и мы, уже всё поняли…
Коран хлестанул по десантникам двумя короткими очередями и, пригнувшись, метнулся к зарослям кустарника. Я — следом, боковым зрением отметив: гранатомёт у них не сработал! Ура! Резвости моего спринтерства зигзагами по пересеченной местности наперегонки со вззззиииикающими над ухом пулями с риском нарваться в «зеленке» на растяжку позавидовал бы самый быстрый человек планеты, трехкратный чемпион Олимпийский игр Усэйн Болт. Дабы не смущать Усэйна и уменьшить риски, я нырнул под куст, развернулся, открыл ответный огонь. Чуть левее, за шиповником отстреливался Коран. Одного из десантников мы явно уложили. Из лесополосы за дорогой выперла отмеченная двумя вертикальными белыми полосами бронемашина и… Пронзённый очередью из 30-миллиметровки «джихад-мобиль» превратился в багрово-черный пузырь, в огненную братскую могилу седьмого, павшего на этой войне моего телефона, четвертой видеокамеры (сотни снятых в боях историй сгинули!) и третьего блокнота, исписанного так, что буковки в нём от тесноты визжали, и, казалось, при захлопывании разлетались со страниц как осколки…
Горящий Ssang Yong Rexton стал ориентиром, заработали наши миномёты и две укровские БМП, утюжа подсолнухи, прикрываясь лесополосой, драпанули.
— Корреспондент, пойдём, глянем, что там. Трофеи должны быть. — Шагая к лесополосе, обернулся: — Ты что в землю врос? Боишься? Пойдём!
Опаленный знакомым предчувствием, кого и каким я увижу — что я мог ответить ему? Всякой в душе в миг зачатия открывается всё, что случиться с нею в земной жизни, но уже тогда она надеется Создателя перехитрить.
— Пойдём…
Я почти не замечал брызжущей кузнечиками полыни под ногами, исторгающего чёрные клубы дыма автомобиля на дороге, слепяще жёлтых до горизонта подсолнухов. Перед глазами стоял подаренный мне и после очередного обстрела сгоревший рисунок. Воспринимаемый неотвратимо и стремительно приближающимся, из глубины всплывающим изображён был рисовальщиком «спрут»: голова пупса с чёрными пробоинами глазниц почти неотличима от черепа, извивающиеся щупальца составлены из косичек… На вытянутых вперёд щупальцах «спрут» словно протягивает, вручает зрителю свою уменьшённую копию — монстра-младенца. И всё это изображение было соткано из виртуозно прорисованного множества его зеркальных отражений — до точечек мельчающих «спрутиков». А при изменении угла зрения возникала страшная, чёрная Мадонна, протягивающая смотрящему на неё то ли куклу, то ли младенца — с неотвратимо узнаваемым лицом той девочки, от которой осталась только косичка.
За дорогой, между подсолнухами и лесополосой наткнулись на труп с жёлтой повязкой на рукаве. Пуля вошла украинцу в живот, рот в посмертной муке разинут, ноги выше колен передавлены гусеницами бронемашины. Оружие удиравшие десантники успели забрать. Рядом — я сразу узнал его по чёрной форме — по грудь раздавленный рисовальщик. Неподалёку виднелись его выпотрошенный рюкзак и впечатанные каблуком в землю наушники. Ноги на щиколотках и исколотые штыком руки на запястье стянуты скотчем. Случайно украинские десантники раздавили его гусеницами БМП, разворачиваясь в спешке, или намеренно, скрывая следы пыток — я не знаю…
«Он строил мосты. Потом умер», — так отчётливо, что я вздрогнул, позвучал во мне голос рисовальщика. Документов при нём не оказалось. А в рюкзаке, в одном из многочисленных кармашков отыскалась лишь надтреснутая белая коробочка — говорящий механизм давно погибшей куклы. Я снова перестал замечать всё вокруг. Смотрел на ошмёточек пластмассовой плоти на моей ладони и, мне казалось, он кричит: «Победители в этой войне только мёртвые!» И мне нечего было ему ответить.
«Здравствуй, как тебя зовут?» — всё глуше выскрипывала-всхлипывала кукольная душа. Так в саване пепла, в солнечных пелёнках плачут нерождённые. Напрасен их плач, безответно их зияющее вопрошание. Некому и нечего им ответить, ибо никто ещё не назван.
Алексей Ивакин (Одесса)
Донецкий исход 1918 года
Нет, это не о гражданской войне на Украине сегодня.
Это о Гражданской войне столетней давности.
Все знают, что такое «Ледяной поход». Надо отдать должное белодельцам и либерастам — они профи в пропаганде. Разрекламировали себя и свое бегство как подвиг.
Когда-то и я был либералом — молодость. Это нормально. Зауважал я красных тогда, когда понял одну вещь. Что для белых было подвигом, то для красных было повседневностью. Ну это вот вывезти московского мальчика в лес на шашлыки — ой, весь твиттер засрет героическим разжиганием мангала. А для сибирского мужика этот поход будет... Ну я даже слово не могу подобрать. В туристической среде это «матрасничество» называют.
Так вот. Сейчас я расскажу о походе, о котором знают единицы.
В феврале-марте 1918 года гайдамаки Центральной Рады и войска кайзеровской Германии начали продвижение на восток. Немцы и украинцы. Запомните это сочетание.
Современные белодельцы и либералы, потерявшие Россию, обвиняют большевиков в Брестском мире. Это я напоминаю. Мол, если бы не этот похабный мир — а он, действительно был похабным, но неизбежным — Россия была бы в стане победителей. (Фу, так писать, это я себе).
Именно в марте 1918 года в Луганск приехал «первый красный маршал» Ворошилов. 5 марта он обращается к рабочим Харькова, Донецка, Луганска, Кривого Рога. Полностью приводить не буду текст. Пару строк.
«Нашему Донецкому бассейну грозит непосредственная опасность со стороны Киева, где уже воцаряются немецкие банды под руководством Петлюр, Винниченко и прочих предателей украинского народа».
Клички, Порошенки и прочие Ляшки современности — тоже предатели украинского народа.
Был сформирован отряд из 640 луганских рабочих. Шестьсот сорок. Командир — Климент Ворошилов. Против этого отряда шел 27 германский корпус. А именно: 89, 92, 93, 95, 98 и 2 ландверная дивизии. Каждая дивизия — 11–12 тысяч штыков. Это раз так в сто побольше, получается.
Старая царская армия к этому моменту расходилась по домам. С Румынского фронта по домам шли.
У Луганского отряда была разведка. Целых 19 человек конных.
Разведка наткнулась на отряд с Румынского фронта — около 500 бойцов. Был проведен митинг, на котором выступал Ворошилов.
Ребята, говорил он. Мужики. Против немцев идем биться. Не за царя, за Родину.
Ни один не вступил в отряд. «Навоевались».
Позже солдаты Румынского фронта начнут идти и в Красную армию, и в Белую. И к анархистам примыкать.
Артиллеристы и инженерно-технические станут инструкторами. Но это еще впереди.
А пока, 27 марта, луганчане впервые столкнутся с немцами.
В 15 км от Конотопа разведка наткнется на передовые отряды немцев. У Ворошилова были две бронеплощадки. У немцев — бронепоезд.
На тот момент самым старшим по званию в штабе был ефрейтор. Не было ни оперативных планов, ни письменных приказов. Телефонов не было. Сплошная импровизация. Подобное я видел в апреле 2014 в Славянске. Сланцы и дробовики против БТР.
Естественно, что немцы начали давить.
Луганчанам удалось подбить немецкий паровоз из шестидюймовки. Возможно, это их спасло. Возможно. Немцы попали в вагон со снарядами. Профессионально отсекали и окружали небольшие отряды луганчан. Несколько дней 640 луганских ополченцев держали удар немецкого корпуса. Попадавшие в окружение — стрелялись, как, например, командир Чудновский. Сиверс, Киквидзе — ранены.
