Ана Роса выпрямилась. Удивление на ее лице сменилось холодным любопытством.

— Это правда, — спокойно подтвердила она.

Гонсало почувствовал, будто пол закачался у него под ногами.

— Правда? Ты… ты спала с ним?

— Да, и что ты теперь сделаешь? — она, покачивая бедрами, приблизилась к нему вплотную. — Да, я спала с этим животным. Спала с прислугой. Спала с подонком… Ну, ударь меня. Чего ты ждешь?..

Чувство оскорбленного достоинства оказалось сильнее боли. Гонсало ощутил, как кровь отхлынула от его сердца. Он сунул руки, сжатые в кулаки, в карманы, и повернулся к двери.

— Гонсало!

Ана Роса ожидала от него чего угодно, но не этого ледяного спокойствия. Оно не просто ее испугало, а вызвало невольное уважение и даже страх перед Каррьего…

Гонсало неторопливо обернулся к ней…

Ана Роса искала в его лице слезы ярости, гнева, боли, и не находила их… Ее бы успокоила ненависть в его взгляде, а еще больше — оскорбления, высказанные им вслух громовым голосом. Но в глазах его не было ни ненависти, ни презрения, ни усталости. Выражение какой-то высшей собранности и спокойного внимания поразило ее. Она почувствовала себя совершенно разбитой. Ей вдруг захотелось что есть сил ударить его кулаком в грудь, чтобы вызвать в нем ту реакцию, на которую она рассчитывала. Но впервые Ана Роса побоялась прикоснуться к своему возлюбленному… И все же она заставила себя поинтересоваться насмешливым голосом:

— Надо полагать, ты меня теперь бросишь?

— Кто я такой, чтобы бросать тебя? Это прерогатива твоего шофера, — равнодушно ответил Каррьего. — Я тебя никогда на брал, следовательно, и не могу бросить.

— Ты хочешь сказать, у нас с тобой ничего не было? — выкрикнула Ана Роса.

— Конечно, ничего, — подтвердил Гонсало, — мы друг другу совершенно чужие люди. С твоего позволения…

…Ана Роса после его ухода обессиленно рухнула на постель.

Она знала, что Галаррага рано или поздно выдаст ее. Более того, она считала себя готовой к объяснению с Гонсало. Но выяснения отношений не состоялось. Что ж, может, это и к лучшему!

Но в глубине души ее грызли сомнения.

Ей часто хотелось избавиться от Каррьего, избавиться от его опеки. Всегдашняя уступчивость, понимание и даже нежность Гонсало раздражали Ану Росу. Она всерьез считала, что не стоит таких чувств, и любовь Гонсало ее тяготила. Ее нечем было не нее ответить.

Федерико Корхес, так же, как и Гонсало, понимал ее. Но она знала, что понимание Гонсало всегда заключало в себе жертвенность, готовность в любую минуту ради нее, Аны Росы, поступиться своими интересами. А Корхес — он не похож на человека, способного принести себя в жертву.

Ей казалось, что Федерико — исключительно волевой человек, и это прельстило ее. Но Гонсало сейчас проявил не меньшую силу духа, чем та, которую она предполагала в Корхесе. Он повел себя, как настоящий мужчина, ее почтительный, робкий возлюбленный. Она догадывалась, что чувство его к ней глубоко и серьезно, и именно поэтому считала, что Галаррага и впрямь расскажет об их связи Гонсало, он будет биться головой о стену, изобьет до полусмерти ее, Ану Росу, станет плакать, требовать от нее раскаяния… и наконец простит ее, как всегда.

Но Гонсало не пощадил себя. Он не стал унижаться, чтобы вернуть Ану Росу. Не стал плакать. Он повел себя таким образом, что она растерялась.

Федерико Корхес мгновенно потускнел в ее глазах. Конечно, он очень хорош собой и необыкновенно умен… но Гонсало… Гонсало чем-то выше его, выше всех людей, которых она когда-либо знала. И как обидно, что это открылось ей при столь ужасных обстоятельствах… Неужели они не помирятся?

В эту минуту Ана Роса уже не чувствовала себя гордой женщиной. Ей казалось, что сейчас она способна упасть в ноги Гонсало и, рыдая, молить его о прощении. Это было бы так сладко — лить слезы раскаяния в его объятиях… Она была готова броситься следом за ним, но понимала, что это — бесполезно. И она произнесла вслух слово «бесполезно». Ей показалось, что горькое слово с гулом пронеслось по ее комнате — и вызвало целый обвал воспоминаний… Она вспомнила, как была несправедлива к Гонсало, как издевалась над ним, какое удовольствие доставляло ей обманывать его с Галаррагой…

— Нет-нет, я поеду к нему, нам надо поговорить, — озираясь, как затравленная, прошептала Ана Роса, и чей-то тихий, как погребальный звон, голос прозвучал над нею:

— Бесполезно… Бесполезно… Бесполезно.

Глава 42

Прилетев в Рим, Ярима с удивлением обнаружила, что ее встречают: скромного вида молодой человек подошел к ней и вежливо произнес:

— Я здесь по поручению сеньора Санчеса. Он велел встретить вас и отвезти к дому вашей сестры.

— Спасибо. Сеньор Санчес весьма любезен, — улыбнулась Ярима, передавая свой чемодан встречающему.

При этом внутри у нее все кипело: «Каков подлец Санчес! Дает мне понять, что я нахожусь под его неусыпным наблюдением, и не должна чувствовать себя здесь вольной пташкой».

— Остановитесь, пожалуйста, у телефонного автомата, — неожиданно для себя сказала Ярима. — Мне нужно позвонить сеньору Санчесу.

«А может, не стоит?» — подумала она, уже набрав номер Родриго.

Как нарочно, он сразу же ответил:

— Слушаю вас…

И Ярима не стала идти на попятный. С язвительной усмешкой поблагодарила Санчеса за проявленное внимание, и тот понял, что Ярима закусила удила и в таком состоянии способна наделать много глупостей.

— Ты напрасно обиделась, — сказал он как можно мягче. — Все это делается для твоей же безопасности. Ведь не известно, что у Хермана Гальярдо на уме: встретив тебя в Италии, он может попросту с тобой расправиться.

— Почему же он не сделал этого еще в Испании?

— Потому что главным для него тогда был побег. Теперь же он легко может с тобой поквитаться.

— Ты совсем не знаешь Хермана! — воскликнула Ярима. — Он не способен на убийство! И уж тем более не способен убить меня — даже несмотря на все несчастья, которые я ему причинила.

— Ну ладно, — переменил тактику Родриго, — не будем сейчас это обсуждать. Сначала надо дождаться Хермана и осторожно выяснить, с чем он пришел, какие у него планы. Думаю, с Манчини ему встретиться не удастся, а без Манчини он не в состоянии будет установить, кто его загнал в эту ловушку. Если, конечно, ты не проговоришься.

— Подобные напоминания излишни, — сердито сказала Ярима, — не в моих интересах выкладывать Херману такие подробности!

— Согласен, — примирительно произнес Санчес. — Дай Бог, чтобы твое предположение подтвердилось и Херман вскоре появился бы в Риме. Иначе… — он хотел сказать: «Иначе тебе придется за это поплатиться», — но сдержался и продолжил так: — …иначе нам всем будет плохо.

«Подлец!» — ругалась про себя Ярима, подъезжая к дому сестры. Мысли ее по-прежнему были сосредоточены на Санчесе, и лишь позвонив в дверь, она вспомнила, что так и не успела как следует подготовиться к разговору с Вероникой.

— Боже! Ярима! Неужели это ты? — встретила ее сестра.

А Ярима с неменьшим удивлением смотрела на округлившуюся фигуру Вероники. Сестра ждет ребенка?

— Поздравляю тебя! — вместо приветствия Ярима кивнула на живот Вероники. — Видишь, меня нельзя упрекнуть в отсутствии родственных чувств! Как только я узнала о прибавлении в нашем семействе, как тут же отправилась тебя навестить.

— Очень трогательно с твоей стороны, — вяло произнесла Вероника, — проходи, пожалуйста, не стой в дверях.

— Я к тебе ненадолго, — несколько смутившись, произнесла Ярима. Она ожидала услышать гневные упреки, не исключала даже, что сестра попросту не пустит ее на порог, а та оказала ей почти радушный прием.

Вероника и в самом деле не таила на Яриму зла, хотя та пыталась ее однажды убить. Такое не забывается и, пожалуй, до конца не прощается, но у Вероники тоже был, пусть и не такой тяжкий, грех перед сестрой: она была влюблена в Хермана. От Яримы это не укрылось, вот она и пришла в ярость. Так что Вероника знала точно, что она сама нарывалась на неприятности. Сложнее было оправдать Яриму в том, что она отравила Альваро — сына Хермана. Вероника глубоко страдала от того, что ее сестра — убийца, и долгое время не зная о ее судьбе, думала, что было бы справедливо, если бы Ярима погибла в какой-нибудь перестрелке с полицейскими.