— Через час я улетаю в Италию.

— Надолго? — жадно прижимаясь к нему, спросила Клаудия.

— Нет, скоро вернусь. А теперь прости, — он снова отстранился. — Пойдем, я провожу тебя…

…Из оцепенения Клаудию вывел голос отца:

— Дочка, зачем ты прилетела? Неужели ты надеешься вернуть Карлоса?

Обнявшись, отец с дочерью пошли в дом.

Ужин, приготовленный кухаркой, уже стоял на столе, хотя Темес вернулся несколько раньше, чем обычно.

— Не знаю, ничего не знаю, папа.

— У тебя хороший муж, — опечаленно продолжал Темес. — О, Господи, как мне осточертели эти проклятые Гальярдо! Просто рок какой-то… Ты влюбилась в сына моего заклятого врага.

Клаудия улыбнулась сквозь слезы.

— Да, папа, как в старинном романе… Но что делать, я люблю его… И постараюсь добиться того, чтобы он стал моим… Когда он вернется из Италии…

— Из Италии! — Темес прямо подскочил от неожиданности. — Что, этот тип улетел в Италию?

— Да, — удивленная его реакцией, растерянно подтвердила Клаудия.

— Понятно, — протянул Темес. — Та-ак. Понятно.

Глава 41

Гонсало Каррьего уже положил палец на кнопку звонка, но тут его окликнули:

— Сеньор Каррьего!

Гонсало обернулся и увидел перед собой водителя Эстелы ди Сальваторе Галаррагу.

Он знал, что Ана Роса с высокомерием относится к этому человеку, величая его не иначе как «мужланом» и «прислугой». Но сам Гонсало не разделял аристократических замашек Аны Росы, более того, ее презрительное отношение к «плебеям» всегда коробило его. Сам Гонсало был глубоко убежден в том, что все люди равны, как буквы в алфавите. Для него куда большее значение имели их нравственные качества, а не принадлежность к определенным кругам общества. К прислуге, живущей в доме Эстелы, он относился с повышенным дружелюбием, пытаясь таким образом искупить невыносимое высокомерие Аны Росы.

— Здравствуй, приятель, — широко улыбнулся он Галарраге. — Рад тебя видеть, дружище.

— Я также, сеньор Каррьего, — как бы застенчиво откликнулся Галаррага. — Не удостоит ли меня сеньор парой минут беседы?

Гонсало был несколько удивлен, но поспешил ответить:

— Конечно. Может, войдем в дом?

— Вот мой дом! — Галаррага гостеприимно распахнул перед Каррьего дверцу машины, — если, конечно, сеньору это удобно… Но здесь нам никто не помешает.

Гонсало, все еще недоумевая, какое дело может быть у водителя семьи ди Сальваторе к нему, уселся в машину.

Галаррага почтительно захлопнул дверцу, обошел машину и сел в нее, развалившись на своем месте за рулем.

— Слушаю тебя, — немного нетерпеливо произнес Каррьего.

— Сеньор, — в голосе Галарраги прозвучали развязные нотки, — мы с вами одного возраста, не так ли?

— Вероятно, — еще более удивленный таким началом разговора, согласился Гонсало.

— У нас много общего… — продолжал Галаррага. — Вы даже не подозреваете о том, что есть обстоятельство, которое нас… ну, скажем, роднит…

— Вот как? — Гонсало с любопытством посмотрел на него. — И какое же это обстоятельство?

В голове у него промелькнула мысль, что Галаррага, очевидно, хочет показать ему какие-то свои литературные опыты. Такое с Каррьего случалось нередко; ученики той школы, в которой он преподавал, частенько заваливали его своими творениями. И он покосился на большую, поросшую волосами руку Галарраги, лежащую на руле: ему показалось, что тот сейчас извлечет откуда-то на свет Божий исписанную крупным детским почерком тетрадь.

Но Галаррага произнес:

— Об этом позже, сеньор. У меня к вам небольшая просьба — нельзя ли и мне к вам обращаться на «ты»?

Просьба эта несколько смутила Гонсало и, несмотря на весь его демократический настрой, которым он слегка гордился, показалась ему странной. Тем не менее он с готовностью сказал:

— Конечно.

— Благодарю, сеньор, — тон Галарраги сделался еще более развязным. — Вы, вероятно, не знаете моего имени, — при этих словах он протянул Гонсало руку. — Нам не мешало бы заново познакомиться. Меня зовут Рамон.

— Очень приятно, Рамон, — пожал ему руку Каррьего.

— Чертовски рад, Гонсало. Ты славный парень, и всегда мне нравился, — Галаррага другой рукой перехватил руку Каррьего и сжал ее с такой силой, что тот поморщился. — Ой, прости, я забыл, что эта рука, водящая пером по бумаге, совсем не то, что моя мозолистая лапища.

Гонсало начинал чувствовать себя неуютно. Он, конечно, в душе демократ, но все же не любил, когда люди начинали с ним панибратничать. Он считал, что вообще главное в общении — умение держать дистанцию. И Гонсало сейчас почувствовал, что позволил собеседнику вторгнуться в свои владения. Гонсало рассердился на себя, и довольно сухо произнес:

— Ты что-то хотел мне сказать? Говори скорее, у меня мало времени.

— А куда ты так торопишься? — совсем нагло спросил Галаррага.

Их разговор начинал походить на какую-то странную и неприятную игру, и Каррьего теперь желал только одного: не вспылить и поскорее вырваться из этой машины. Он сдержанно ответил:

— Я через час уезжаю. Хочу попрощаться с Аной Росой.

— Уезжаешь? — в голосе Галарраги отчего-то прозвучала растерянность. — Далеко?

— Хочу посмотреть водопад Санто-Анхель, даже пожить около него некоторое время… Послушай, что тебе надо от меня? — уже с раздражением спросил Гонсало.

Минутное замешательство покинуло Галаррагу. Он хмыкнул, а потом прежним тоном заметил:

— Напрасно ты это делаешь…

— Да в чем дело?! — потеряв терпение, чуть ли не взревел Гонсало.

— А в том, что Федерико Корхес сумеет воспользоваться твоим отсутствием. Он так и лезет на глаза сеньорите…

После этих слов в машине повисла тяжелая пауза. Гонсало сразу все понял. Смутная тоска сжала ему сердце. Он припомнил слова Аны Росы, сказанные ею в адрес Корхеса: «Это самый загадочный человек, которого я только видела». Тогда он не придал этим словам значения, но сейчас отчетливо понял, что загадочность — это то, что может пленить Ану Росу. Она способна пройти мимо ясного, теплого света и устремиться очертя голову в зыбкую, таинственную тьму.

— Хорошо, — наконец сказал он, — это ее дело. Ты не смеешь рассуждать об Ане Росе. Тебя это не касается.

Галаррага с глумливой насмешкой протянул:

— Да-а? Не касается? Меня это касается точно в той же степени, как и тебя, дружище!

Пот прошиб Гонсало Каррьего.

— Что ты имеешь в виду? — глухо спросил он.

— А ты еще не понял, приятель?!

Гонсало пристально посмотрел в глаза, глядевшие на него с издевательским прищуром.

— Да! Да! Да! — в лицо ему заорал Галаррага. — Да! Говорят тебе, мы с тобой почти что родственники! Мы оба спим с одной и той же шлю…

Трах! Оплеуха на миг оглушила Галаррагу. В следующую секунду он схватил Гонсало за горло и стал душить его, навалившись на него всем телом. Гонсало ухватил клок волос Галарраги и из последних сил рванул их… Воздух снова хлынул в его легкие. Когда Гонсало немного отдышался, Галаррага открыл ему дверцу машины:

— Ступай, приятель, я тебе все сказал. Успокойся, и давай вместе покумекаем, что делать с этим Корхесом. Отомстим ему, Каррьего! Помоги мне отомстить, а я обещаю больше не стоять на твоем пути. Я отдам тебе Ану Росу!

— Мразь, — прохрипел Гонсало. — Мелкий, отвратительный подонок!..

— Боже мой, что с тобой?..

Бледный, с перекошенным лицом Гонсало Каррьего ворвался к Ане Росе и стоял перед нею, умоляюще простирая к ней руки.

— Да говори, что случилось! — топнула ногой Ана Роса.

— Нет, этого не может быть! — задыхаясь, выговорил Гонсало. — Скажи мне, что это неправда!

— Что неправда?

— Этот подонок… — рука Каррьего указывала куда-то вниз, — эта мразь…

— Кто? Какая мразь?

— Его, оказывается, зовут Рамон, — рот Гонсало как будто свела судорога. — Да-да, у него есть имя… Рамон Галаррага, ваш шофер… прислуга, которую ты презираешь… он сказал мне, что спит с тобой!