Черт возьми, да сделали они вскрытие, установили ли хотя бы группу крови погибшего, перед тем, как сунуть его в землю? Осмотрели ли челюсть? Кажется, у Гальярдо были на редкость здоровые зубы, Темес даже несколько завидовал его широкой ухмылке. Вдова, видите ли, была в шоке, ее никто толком не допросил. На все вопросы о происшествии отвечал случайный свидетель… Пожарные затоптали все следы, которые могли быть, конечно, не говоря о том, что главные следы уничтожил огонь… Надо будет проверить всех, кто останавливался в этой гостинице в роковую для Хермана Гальярдо ночь.

А главное, необходимо провести эксгумацию трупа. Конечно, родные подымут вой. Неврастеничка Ирена теперь в Каракасе, у Эстелы ди Сальваторе… Разговор об эксгумации надо вести не с ней, а с сыном Хермана Гальярдо Карлосом.

И он, как только что Клаудия, спросил самого себя:

— А вернулся ли Карлос Гальярдо из Мадрида в Каракас?

Глава 24

Позвонив матери в Мадрид, Карлос услышал ее непривычно возбужденный голос.

— Ну наконец-то! Карлос! Где ты пропадал? От тебя не было звонка целых два дня! Я места себе не нахожу…

— Мамочка, успокойся, дорогая. Со мной все в порядке, — поспешил ответить Карлос. — А вот что с тобой там? Ты здорова?

— Да. Просто я звонила по всем отелям, а тебя нигде не было…

— Я уезжал на некоторое время в горы посмотреть участок для возможного строительства гостиницы. Но что все-таки случилось? Зачем тебе понадобилось меня срочно разыскивать?

— Ох, Карлос, не знаю, как тебе это и сказать, — произнесла Амалия растерянно, потому что, как выяснилось, она не была готова к подобному разговору. — Случилось… Случилась беда…

— Мамочка, ты не щади меня, говори прямо, — поняв ее состояние, сказал Карлос.

— Сыночек, мужайся. Это очень печальная новость…

— Да говори же наконец! — теряя терпение, крикнул в трубку Карлос.

— Твоего отца, Хермана… больше нет в живых… Похороны были вчера…

Сбивчиво и путано Амалия рассказала о пожаре, но из всего услышанного Карлос понял только одно: отца нет в живых.

— Я сейчас же вылетаю в Мадрид, — бросил он матери. — А ты, пожалуйста, держись. Не плачь. До встречи!

В самолете Карлос пытался до мельчайших подробностей вспомнить тот день, когда произошло несчастье. Нет, никакой тревоги, никаких дурных предчувствий он тогда не испытывал. Наоборот, был безмятежно счастлив… К горечи потери добавились еще и угрызения совести.

— Карлос, — дотронулась до его руки сидящая в соседнем кресле Валерия. — Вам совсем плохо? Может, попросить у стюардессы сердечных капель?

— Нет, ничего не надо, — очнулся от своих переживаний Карлос. — Капли в этом случае вряд ли помогут.

Он взял руку Валерии в свою и надолго замолчал. Валерия сидела, не шелохнувшись, чтобы не нарушить этого молчания каким-нибудь неосторожным словом или движением. Ей казалось, да что там казалось — она чувствовала это каждой клеточкой своей ладони, что Карлос понемногу успокаивается, обретает душевное равновесие.

— Спасибо, — сказал он, наконец, слегка сжав руку Валерии. — Спасибо. Вы мне очень помогли.

Она не стала спрашивать, чем уж так помогла ему, не стала и возражать: раз говорит, что помогла, значит, так и есть на самом деле. За время их недолгой поездки, которую, к тому же, пришлось прервать, между Валерией и Карлосом установилось такое доверительное взаимопонимание, когда можно было обходиться даже и без слов.

Валерия по неопытности воспринимала это как должное, а Карлос не переставал удивляться тому, как совпадают их настроения и желания. Ни разу не было случая, чтобы одному, скажем, хотелось гулять, а другой мечтал лишь о том, как бы хорошенько отоспаться. Они словно были настроены на одну эмоциональную волну и с легкостью плыли по течению в то неизведанное, куда несла их эта теплая и ласковая волна.

Валерия сознательно старалась не думать о том, какие чувства испытывает к Карлосу. Ей хорошо с ним, спокойно и радостно, а этим надо дорожить. Пусть все идет, как идет. Нечего предвосхищать события и заранее готовиться к худшему. На этой мысли она всякий раз и прерывала свои размышления, не желая признаваться в том, что уже слишком привязалась к Карлосу, который любит, увы, не ее, а совсем другую женщину.

В отличие от Валерии, Карлос не избегал прямых вопросов — зачем ему эта девушка и как их отношения смогли бы развиваться в дальнейшем? Вот только ответов пока не находил. Для него было очевидно, что с Валерией их связывает влюбленность, причем взаимная. Но ведь не всякая влюбленность перерастает затем в любовь, и Карлос опасался, что нечаянно заморочит девушке голову, а потом опять не сможет забыть Ирену.

Воспоминания об Ирене отдавались в его сердце слабой, едва уловимой, болью, точно эхо давней любви и печали настигало Карлоса в его счастливом настоящем и, дразня, обгоняло, забегало вперед, в будущее. Эхо не до конца изжитой любви и радовало, и путало Карлоса. Радовало — потому что за много лет он привык ощущать себя любящим, но отвергнутым, это создавало иллюзию чего-то незыблемого в его жизни. Свою неизбывную любовь к Ирене он, сам того не понимая, рассматривал как некую точку опоры и не хотел лишиться ее ни при каких обстоятельствах. Даже когда с воодушевлением говорил матери и Пилар о вновь приобретенном чувстве свободы, эта привычная точка опоры продолжала присутствовать в его сознании.

Но вот пятачок под ногами впервые покачнулся, зашатался, грозя совсем рассыпаться в пыль, и Карлос испугался, что сможет потерять свое весьма зыбкое равновесие. Однако воспоминания об Ирене опять придали Карлосу некоторую устойчивость, и он понял, что это и есть тот противовес, который не дает ему окончательно вострить в свободном полете.

И тогда пришлось впервые испытать страх уже совсем по другому поводу: Карлос испугался за Валерию, за это доверившееся ему юное, чистое существо, которое он не вправе обманывать, приручая. По всему выходило, что надо бы отказаться от общения с Валерией, причем сделать это следовало немедленно, иначе разрыв будет очень болезненным. Но сама мысль о разрыве с Валерией показалась Карлосу кощунственной, несправедливой. Почему? Почему надо порывать с нею, если им так хорошо, так легко вместе?! Кому станет лучше оттого, что они расстанутся? Валерии? Карлосу? Может быть, Ирене? Нет, никому это не нужно. Вот только случится ли так, что память об Ирене не позволит им с Валерией быть по-настоящему счастливыми?

Все эти сомнения накатывали на Карлоса глубокой ночью, когда он оставался в номере один. А потом наступало утро, и он едва ли не вприпрыжку мчался в холл, чтобы увидеть там Валерию и провести с ней еще один долгий счастливый день…

«Мне тоже не мешало бы уехать куда-нибудь на недельку одному, чтобы разобраться в себе и в своих чувствах», — подумал он однажды и на всякий случай решил быть предельно осторожным в отношениях с Валерией, чтобы не дать ей сейчас никаких надежд на нечто большее, чем дружба.

Валерия позвонила отцу на следующий день после своего отъезда из Мадрида. Разумеется, она и не рассчитывала, что отец похвалит ее за столь странный и дерзкий поступок — уехать, не предупредив, не попрощавшись, да еще со спутником, чье имя отцу ничего не говорило. Но Валерия и предположить не могла, что ее всегда такой добрый и нежный папа может быть настолько разгневанным и даже грубым.

— Немедленно возвращайся домой! — срывающимся голосом закричал он в трубку. — Иначе я вынужден буду вернуть тебя с помощью полиции!

— Папочка, успокойся, — попыталась вставить слово Валерия, но отец ее не услышал.

— Ты опозорила меня! Наплевала на мое доверие. Уехала с каким-то проходимцем! Обманула меня и сеньора Санчеса!..

— Папа, я не позволю тебе говорить так ни обо мне, ни о Карлосе Гальярдо! — низким, не свойственным ей голосом четко произнесла Валерия, и отец умолк, пораженный. — Да, я не позволю! — повторила Валерия. — Ты сейчас рассержен, я это могу понять, но давай все же обойдемся без оскорблений.