— О да, все двенадцать ворот Бухары!.. Но сейчас еще многое не отстоялось… Дерутся за должности, чины, вместо того чтобы объединиться и бороться с настоящими врагами — басмачами, приверженцами эмира, старыми чиновниками. Им нет дела до нужд народа, до блага народа… они думают только о себе и растаскивают народное добро. Но трудовой народ — истинный хозяин государства, он не потерпит такого надругательства, выбросит всю эту нечисть и позаботится о благе народа. Не горюй, Саид-джан, темная ночь сменится ясным днем!

Сайд Пахлаван невольно взглянул на окошечко над дверью.

За ним стояла тьма. Но по звукам голосов и топоту ног во дворе можно было понять, что там большая суматоха. Громыхало оружие — очевидно, вооруженные воины бегали в мехманхану и обратно. Внимательно прислушавшись, узники услышали и конский топот, и скрип арбы. Люди во дворе громко перекликались, ругались, о чем-то спорили. Порой все голоса перекрывал мощный, устрашающий бас Махсума, отдававшего распоряжения.

— Странно! — сказал Хайдаркул. — Они как будто уходят… Неужели они узнали, что должно произойти этой ночью!

— Ничего странного! Вы ведь сами сказали, что у Асада всюду свои люди. По-моему, Низамиддин один из них…

— Возможно, — сказал, подумав, Хайдаркул, — иногда и у меня возникало подозрение. Но о том, что намечалось в эту ночь, он не знал.

— А может быть, и знал.

Во дворе раздался грохот, как от падения на землю тяжелого металлического предмета. И тут же узники услышали голос Окилова:

— Подлец, держал ты когда-нибудь в руках оружие?! Подними!

— Видно, пулемет тащат, — сказал Сайд Пахлаван. — Был один в запасе, стоял, смазанный, на складе. Против басмачей Асад ни разу его в ход не пускал.

— Значит, они готовятся к бою… Как бы наши не понесли большие потери… Ведь мы рассчитывали на внезапность нападения, а теперь они успеют подготовиться.

— Да, ведь и они хотят выжить.

— Коварство Асада Махсума известно. Если бы я был…

Его прервали глухие удары в заднюю стену подвала. Кто-то топором или мотыгой ломал ее. Неужели пришла помощь и они сейчас выйдут на свободу из этой страшной тюрьмы?! Смирившиеся было со своей тяжелой участью, они сразу воспрянули духом. Удары, рушившие стену, звучали для них ласкающей уши музыкой. Прислушивались они и к тому, что происходит за дверью.

«О если бы, — как заклятье, повторял про себя Хайдаркул, — если бы наши избавители поспели раньше, чем люди Асада!..»

Каждый удар в стену, каждый падающий комок глины приближал свободу — словно спадали одно за другим звенья цепей… И вдруг раздался повелительный голос Асада:

— У нас осталось полчаса… Необходимо за это время все закончить и расправиться с изменниками! Я ухожу на женскую половину.

Готовьте к выезду фаэтон!

— Не беспокойтесь, все будет сделано вовремя, — ответил голос Оки-лова.

Хайдаркул схватил Сайда Пахлавана за руку; она была холодна, как лед, его била мелкая дрожь… В эту же секунду внутрь подвала упал первый кирпич, и в открытый проем ворвалась струя свежего воздуха…

У Ойши в этот вечер все время дергалась левая бровь. «Не к беде ли какой?» — сказала она матери.

— У женщин все приметы действуют наоборот: если дергается левая бровь, значит, суждено тебе радоваться.

— Нет, — возразила Ойша, — у меня тяжело на сердце, беспокоюсь за дядю… Я Махсуму совсем перестала верить. Он сам не дает нам свидеться, а говорит, что дядя проклял меня… Это ложь!

— Повариха мне сказала, что дядя обучает воинов, что-то им рассказывает… Мог бы, кажется, хоть раз навестить, проведать, как мы живем… Совести у него нет!

— А я думаю, что Махсум его не пускает.

— Он Махсума не боится!

— Господи… — Только Ойша собралась вознести просьбу к богу о ниспослании беды Махсуму, как сверкнула молния и загрохотал гром.

Обе женщины в страхе пробормотали слова молитвы и поплевали, как полагается в таких случаях, на свои воротники.

— Наверное, сейчас ливень пойдет, — сказала Ойша.

— Вот и хорошо! Весной нужен ливень.

Вскоре дождь забарабанил по крыше, застучал в дверь. При свете тридцатилинейной лампы Раджаб-биби что-то шила, Ойша вышивала. Обе женщины грустно молчали, думая о своем.

В последнее время Ойша совсем охладела к Махсуму, минутами он даже внушал ей отвращение; она не могла простить ему лжи о Кариме, и чем дальше шло время, тем больше тосковала она по бывшему своему жениху. Мысленно она каялась перед ним, просила прощения, говорила, что у нее не было выхода. Она слабая, беззащитная женщина, что ей было делать?

Таясь от матери, Ойша потихоньку плакала. Видела она, что и мать страдает. Раджаб-биби уже не верила лживым обещаниям Асада Махсума помириться с Хайдаркулом. Иногда она порывалась попросить кого-нибудь, чтобы привели к ней брата… Или думала пойти к нему, упасть в ноги и просить прощения. Но не решалась ни на то, ни на другое, боялась Махсума, боялась за дочь; если бы он узнал о ее намерениях, несдобровать им обеим.

Дождь прошел. Раджаб-биби клонило ко сну.

— Пойду лягу, — сказала она. — Видно, и сегодня Махсум поздно придет. Иди и ты спать.

— Да, мамочка, — позевывая, сказала Ойша.

Она встала и проводила мать до ее комнаты. Потом, открыв дверь во двор, глотнула свежего после дождя воздуха и, раздевшись, легла в постель. Но сна не было. Мрачные мысли одолевали ее. Она думала о своей злосчастной судьбе: о потерянном для нее Кариме, о лжи и коварстве Мах-сума… Кто она для него? Живая кукла, ребенок, с которым приятно поиграть. Проведет с ней часок, а в остальное время и не вспомнит… Каждое его слово о тоске по ней, о любви — ложь! Разве настоящая любовь может так быстро остыть? А ведь Ойша хороша по-прежнему, она все еще выглядит молодой девушкой… Да, его любовь — короткое увлечение и самообман!.. Ох, хоть бы Махсума скорее бог прибрал… и она и мать вздохнули бы свободно, вернулись в Гиждуван, в свой дом. Какая бы это была радостная весна! Конечно, Карим не вернет ей свою попранную любовь, он оскорблен и обижен. Но лишь бы он был здоров и счастлив! А она никогда не перестанет любить его, даже разлученная с ним навек!

Ее мысли прервал торопливо вошедший в комнату Махсум.

— Вставай, — сказал он еще у дверей. — Разбуди мать, сложишь все самое необходимое из вещей… Мы уезжаем… Поторопись, через полчаса должны выехать!

— Куда? — растерянно спросила Ойша, поднимаясь с постели.

— В Гиждуван, — назвал Махсум первое пришедшее в голову место. — Бери самое необходимое, не перегружайся… Золотые украшения, пару платьев… Все самое ценное.

Ойша догадалась, что Гиждуван придуман с ходу, что Махсум, как всегда, обманывает ее. А по его торопливости и растерянности она поняла, что ему плохо пришлось и он вынужден бежать, что их ждут скитания.

— Мы никуда не поедем, — твердо и спокойно сказала Ойша. — Мы останемся здесь, а вы возвращайтесь сюда!

Махсум посмотрел на нее как безумный, не поверил своим ушам: неужели это сказала его покорная жена!

— Что, что ты болтаешь? — грозно зарычал он. — Что ты без меня делать будешь?

— Ничего особенного… За нас не беспокойтесь.

— Ты что, серьезно говоришь или шутишь?

— Почему шучу, кто я, чтобы шутить так, и с кем?! — сказала Ойша, присев на край кровати. — Я ведь только ничего не стоящая игрушка.

— Сейчас не время кокетничать и ломаться, — прорычал Махсум, — на нас прут басмачи, нужно поскорее смыться.

— Что тут делать басмачам?..

Никуда я не поеду.

— Ойша! — свирепо крикнул Махсум. — Не выводи меня из терпения!.. А, чтоб тебя!.. — выругался он.

Крик и ругань Махсума услыхала спавшая в соседней комнате Раджаб-биби. Сон как рукой сняло, она быстро встала с постели, испуганно ожидая, что дальше будет.

Ойша между тем все так же спокойно сказала:

— Зачем кричать — охрипнете!

Махсум был вне себя от ярости. Ойша, покорная ему во всем Ойша, — и вдруг такое упрямство! Да еще в столь трудную, ужасную минуту! Это непостижимо, она безумна! Нет, это хуже, чем безумие, это измена. Да, измена мужу! Это заговор против него! В бешенстве он скрежетал зубами. Глаза налились кровью.